Ромка Кактус : Классика (2)

И пусть бы на том всё закончилось, но там, где время и место слиты в одну кипящую кашу, души проходят финальную очистку.

На конечной станции они купно высыпали из вагона, и поезд вместе со всем составом, затянутый болотной жижей, пустил прощальные пузыри в небо, где каменные истуканы птиц застыли в хищных позах: глаза, клювы, когти, раскрытые, чтоб терзать.

Лимонами пахло со стороны дворца, и первой Авдей, поднявшись с колен, посадив забрызганные грязью очки на горбинку переносицы, различил странную фигуру дворника. Дворник, закутанный в невероятных размеров тулуп, точно держал под ним пару ручных быков и контору писарей, посыпал улицу засахаренными лимонными корками, вынимая их из жестяной банки с весёленьким пёстрым рисунком на стенке. Ближе подошёл, а вернее подполз на четвереньках Авдей, чтоб разобрать рисунок, ахнул, застыл, будто припомнил что, но подобной живописи доселе нигде не встречал, а был он таким охотником до мазни по холсту, что и с закрытыми глазами умел отличить Моне от Мане, а Кандинского от Баскии, ибо знал, что зовут их по-разному, и не всякий из них является всеми другими, безымянными, неразличимыми в темноте смеженных век и при полном сопутствующем равнодушии.

— Больно не будет, — сказал дворник ласковым бабьим голосом с характерным нежным скрежетом в интонации, и даже усики под носом в складках морщин окрепли очарованием пожилой женщины, так что и горб её набух понятным взору различием пола и сопутствующих ему преференций.

Бабушка-дворничиха тут же наступила Авдею на молитвенно сложенную руку залатанным в пятке сапожищем, раздался хруст переломанных костей, точно по сухому хворосту в летнем лесу гуляли с собакой любители натурального воздуха подальше от куч гниющего пластика и заводских труб, и по звуку этому стала понятна ирония сказанных слов, тихо дрейфующая в область сарказма.

—Ёбанный рот! — одними глазами произнёс Авдей, как приучили его в детстве, где ему, уезжая на все выходные на дачу, родители предусмотрительно зашивали рот шёлковой нитью, чтоб он стонами и причитаниями не бередил заслуженный соседями отдых.

Девушка Ирина пронесла мимо свой бюст, что дышал сам собой, наполняясь дыханием миллионов бабочек монархов, мигрирующих из Канады в Мексику с пересадкой под Архангельском, чтоб пополнить сверкающие хитином брюшки пирожками с капустой, да купить сувенирных петушков, вырезанных обитателями местной исправительно-трудовой колонии из бывших профессоров, врачей и инженеров.

Прачка, всё ещё стилистически и морально порожняя, словно tabula rasa, на которую не пало и единой слезы из чернильницы сновидений, тенью скользнула сквозь плетень и была такова.

Яблоко скатилось в овражек, и человеческие мышики гомоня следили, как давит оно их бумажные гнёзда, полные слепых несмышлёнышей, ещё не отведавших свой первый букварь.

События, так сказать, развивались, без всяких усилий интрига раскручивала сама себя.