Владимир Ноллетов : На острие эволюции

…Утверждение Гёте, что встречаются люди, которые даже при самых счастливых обстоятельствах находят способ быть несчастными, вызывало у меня в юности удивление и недоверие. Позже понял, что он был прав. Разве я не один из них? Разве не я сам разрушил свое счастье?..
…Это всегда начинается в полночь. Гул возникает вдали, нарастает. Вдруг раздается оглушительный, громоподобный хлопок. Затем могучий гул грозно приближается. Всё ближе, ближе. И вот налетает шквальный ветер. Выдергивает боковые колья. Палатка ходит ходуном, Кажется, она сейчас улетит в небо. Я выскакиваю из палатки, снова втыкаю колья в землю, укрепляю камнями. Ветер бушует минуту и уносится дальше. Наступает короткая передышка. Я напряженно жду зарождения нового гула. Так продолжается часа три. Времени жалко. Теперь, когда я могу позволить себе тратить время только на работу и сон, жалко этих трёх часов…
…– Ты сложный, Слава, – сказала как-то Сагынай. Сказала и вздохнула…
…Времени остается совсем мало. Через неделю из Фрунзе должна приехать лекраспромовская машина забрать мои мешки с чикиндой. Если я не успею подтащить их к дороге, разразится скандал. Пять лет уже я собираю по договору с Лекраспромом чикинду – эфедру горную хвощевую по-научному – и ни разу не подводил. Лекраспром отправляет чикинду на фабрику в Чимкент. Там ее перерабатывают в эфедрин. Оттуда она расходится по всему Союзу. А может, и по всему миру. Когда я вижу в аптеке картонную коробочку с надписью «Эфедра», мне хочется думать, что в ней чикинда, заготовленная именно мной…
…Да, сложный я человек. Но, несмотря на это – или, скорее, из-за этого, – меня всегда тянет к натурам простым, непосредственным, бесхитростным. Наверное, я и Сагынай поэтому полюбил. Впрочем, и она умеет хитрить, как оказалось…
…Палатка стоит в середине короткого неглубокого ущелья. Оно круто спускается в ущелье главное. По основному ущелью проходит дорога к источникам минеральной воды Ак-Суу. К этой дороге я должен подтащить мешки…
…Ее глаза – темно-карие, узкие – часто светились тёплым, ласковым светом. Постоянно вспоминаю этот взгляд. Да, теперь остается только вспоминать. Бабушка моя говорила: «Что имеем не храним, потерявши плачем»…
…Ветер задул в октябре. Он приходит с запада и несется по ущелью сверху вниз. Очевидно, дело в перепаде температур. Но как объяснить хлопок?
В этих горах не заскучаешь. Из Беловодского приезжали на автомашинах русские, вытряхивали чикинду в багажники, мешки бросали. Для лечения, наверное: ножные ванны с чикиндой помогают при ревматизме. Я видел это с горы. В конце ущелья чабаны-киргизы тоже вытряхивали из мешков чикинду. Но они забирали мешки. Чикинду не трогали. Я подбирал на дороге выкинутые мешки, нес их в конец ущелья и набивал в них выкинутую чикинду. И смех, и грех. Хотя, возможно, и чабаны чикинду брали. Киргизы добавляют её в насвай – местный жевательный табак. Но если и брали, то самую малость.
А однажды летом военные устроили ночью возле дороги учебные стрельбы. Часа два стреляли. Не могу назвать себя трусом, но мне было немного не по себе. А вдруг шальная пуля прилетит? Мишени – изрешеченные деревянные щиты – так и остались…
…Это психологическая загадка, решение которой надо искать в глубинах подсознания. Со мной это происходит так. Вижу перед собой ясный, прямой путь. К успеху, к благополучию, к счастью. И разум, и сердце его одобряют. Казалось бы, что еще нужно? Но тут пробуждается во мне непреодолимое желание свернуть с этого пути. Он мне кажется неинтересным и скучным. Хочу достичь цели окольными неизведанными дорогами. И прохожу мимо своего счастья. Как и говорил Гёте. Что это такое? Пресловутый бес противоречия?..
…Я понял. Вверху ущелье раздваивается. Если начинает дуть ветер, два воздушных потока несутся по этим отщелкам навстречу друг другу. И когда они встречаются, происходит хлопок…
…Волосы у Сагынай красивые: длинные, густые, толстые, иссиня-чёрные. Впрочем, у большинства киргизок такие волосы. Лицо не то чтобы красивое, но… Но очень милое. И сколько в ней женственности! Ничто не ценю так в женщинах как женственность…
…Это какой-то бунт иррациональности. Понять бы его природу. Понять и искоренить. Жить мне это мешает.
Окончив школу, я начал готовиться к экзаменам в институт. Родители – они тогда еще во Фрунзе жили – считали само собой разумеющимся, что я должен получить высшее образование. В школе я учился хорошо. Способности были. Однако за несколько дней до экзаменов мне неудержимо захотелось пособирать чикинду осенью и весной. До этого я помогал отцу заготавливать эфедру только в летние каникулы. Он, учитель по профессии, давно уже работал по договору с Лекраспромом. Я решил отложить поступление на год. Но собирать чикинду – при щадящем режиме – это не мешало. Что это было, как не шараханье от верного жизненного пути? Родители были потрясены. Но они, люди интеллигентные, мягкие, смирились с моим решением. В армию меня не брали. Из-за слабого сердца. Но собирать чикинду – при щадящем режиме – я вполне мог. Я и на следующий год не стал поступать. Полюбил горы. Привык, привязался к такой жизни. Прекрасно понимаю, что способен на нечто большее, чем заготавливать чикинду. Но ничего не меняю. Подозреваю, что если бы работа мне полностью подходила, я бы давно ее сменил!
А прошлогодняя история с Машей! Как-то я поздним вечером подходил к своему дому. Рядом с тротуаром, за тополем, валялась девушка в замызганной одежде. Она была совершенно пьяна. Я привел, вернее, притащил ее домой. На другой день, придя в себя, она первым делом попросила водки. Мы пили с ней неделю. Я совсем не любитель выпивать, но старался от нее не отставать, поддерживал, что называется, компанию. Маша была довольно красивой. Я решил на ней жениться. Ясно сознавал, что делаю неверный шаг, однако желание поступить заведомо неправильно победило. Я уже собирался сделать ей предложение. Не успел. Деньги кончились, выпивка кончилась, и когда я ненадолго отлучился, она ушла, прихватив золотые вещи и фарфоровый сервиз. Повезло!..
…Мы познакомились в мае. Я тогда работал в Нарынской области. Я сидел в палатке, пил чай. Вдруг послышались шаги, и в палатку заглянула молодая смуглая коренастая киргизка. Она смущённо улыбалась. Спросила, не видел ли я ягненка. Он потерялся накануне. Я сказал, что слышал блеяние за одной скалой. Вызвался отвести ее на то место. Но сначала пригласил выпить чаю. Она согласилась.
На Сагынай было вылинявшее коричневое платье с обмахрившимся подолом и стоптанные кирзовые сапоги. Она внесла с собой в палатку запах отары.
Издалека я видел её и раньше. Она пасла десятка два овец. Хотя занятие это мужское.
Верю, что бывает любовь с первого взгляда. Но гораздо чаще случается симпатия с первого взгляда. Увидел я Сагынай, услышал её голос и, неизвестно почему, почувствовал сразу, что это близкий мне человек. А вот как девушка она мне вначале показалась не особенно привлекательной.
Ягненка мы нашли. Сагынай поблагодарила за помощь. Мы расстались друзьями.
На следующий день Сагынай пригнала отару к самой палатке. Овцы щипали траву, а мы пили чай. Рассказывали друг другу о своей жизни. Сагынай жила с отцом и мачехой в юрте, в соседнем ущелье. Отец, чабан, часто пил, буянил. Иногда пропадал на несколько дней. Отару обычно пасла она.
И общие темы нашлись. Ведь мы оба делали крестьянскую работу. Она пасла овец, я жал серпом чикинду.
Она заразительно смеялась моим шуткам. И сама удачно шутила. Киргизы любят юмор.
Сагынай стала приходить каждый день. Я прерывал работу – я тоже подтаскивал тогда мешки с чикиндой к дороге – и поил её чаем.
Чистой она была. Наверное, только в горах такие девушки остались. Однажды я хотел её поцеловать. Я ведь чувствовал, что нравлюсь ей. Она растерялась, смутилась. И я тоже смутился. Больше я таких попыток не делал.
Как-то мы сидели у ручья, смотрели на бурлящие струи. Вдруг Сагынай подняла голову, взглянула на горы и запела. Голос у неё звонкий, высокий, как будто бы детский. Хорошо она пела. Душевно. Песня называется «Сары ой». На мой взгляд, это лучшая киргизская песня. А еще мне гимн Киргизской ССР нравится. Это такой неторопливый марш. Замечательная мелодия. В детстве она меня окрыляла.
Весенний сезон закончился. У чикиндистов тоже есть сезоны. В четверг должна была приехать машина из Лекраспрома и увезти во Фрунзе собранную чикинду, палатку, вещи. Когда я сказал об этом Сагынай, она стала молчаливой и задумчивой. И вскоре ушла.
– Ты сегодня грустная, Сагынай, – сказал я, когда она появилась в среду. – Что-то случилось?
– Мое имя значит: грустная луна. – Она попыталась сказать это шутливым тоном, но в голосе слышалась печаль. И совсем серьезно продолжила: – Отец хочет, чтобы я за Бектура замуж вышла. Это парень из нашего аила. Приезжает каждый вечер. Я ему нравлюсь. А он мне – нет. Злой он. Противный. Но отец очень хочет, чтобы я вышла за него. Они с отцом Бектура друзья. Сердится, что не соглашаюсь. Отец не любит, когда его не слушают. Я устала уже. Боюсь, что не выдержу и соглашусь. – Она подошла ко мне почти вплотную и тихо сказала: – Слава, увези меня во Фрунзу. Там тётя живет. Я у неё буду жить. Мне уже восемнадцать. Могу делать что хочу.
– Хорошо, – сказал я.
Она радостно встрепенулась, взглянула на меня с благодарностью.
Решили так. В четверг она скажет своим, что ей надо сходить в аил, сделать покупки. А сама свернет в моё ущелье. Когда нужно, Сагынай, при всем её простодушии и искренности, прибегает ко лжи без особых угрызений совести. Поедет она со мной в кабинке. Шофера уговорим.
Все случилось так, как мы задумали. Машина приехала вовремя. А ведь иногда она опаздывает на несколько дней. Шофер и не возражал, и не расспрашивал. В Лекраспроме выгрузили мешки и палатку. Поехали ко мне. Я живу рядом. Выгрузили во дворе мои вещи. Сагынай помогла занести их в квартиру, на третий этаж. Сели обедать.
– Никогда во Фрунзе не была, Сагынай? – спросил я.
– Я вообще в городе не была.
– Адрес тёти скажи. Я провожу. Ты сама можешь и не найти.
Сагынай покраснела. Даже ее смуглость не способна была это скрыть.
– Я придумала. У меня во Фрунзе никого нет. Некуда мне идти.
– Придумала? Зачем?
– Боялась: ты меня с собой не возьмешь, если правду скажу.
– И про Бектура придумала?
– Нет, про Бектура честно.
Сагынай осталась у меня.
Позже, когда между нами уже разгорелась любовь, она призналась, что не Бектур был главной причиной. Хотя она ничего не сочинила. Главное: она не хотела со мной расставаться. Она меня уже тогда полюбила…
…Или это протест творческой личности против косного бытия? Восстание активного, созидающего начала против нудной, инертной повседневности? Можно вспомнить Ван Гога, Есенина.
Однако большинство творцов неплохо устраивали свою жизнь.
И я знал людей, совершенно не творческих, которых тянуло поступать неправильно, во вред себе.
Да и вправе ли я считать себя творческой личностью? Пока я еще ничего не сотворил…
…Честно говоря, я опасался, что со временем мне станет с Сагынай скучно. Не о чем будет говорить. Разница в образованности и развитии скажется. Ошибался я. Ум у нее живой, пытливый. Душа чуткая, тонкая. С ней всегда было интересно...
…Ношу по три мешка. Два связываю верёвкой. Верёвка на плече, мешок на груди, мешок на спине. Третий руками прижимаю к себе…
…В середине июня собрались в горы. Сагынай захотела тоже чикинду собирать. Уж её-то работа в горах, жизнь в палатке не пугала.
Несмело, издалека Сагынай завела разговор о свадьбе.
– Конечно, мы должны пожениться, – охотно подхватил я эту тему. – Никаких препон нет. Национальности у нас разные, даже расы разные, но это не имеет значения. Мы любим друг друга. Характерами подходим. Во всех отношениях мы друг другу подходим. Это будет удачный брак.
Сагынай слушала мои рассуждения, согласно кивала головой и счастливо улыбалась.
Решили подать перед отъездом заявление в загс…
…Тропинка крутая. Спускаться с мешками легче, чем подниматься без них. В особенно крутых местах я мешки скатываю, пинками и толчками придаю им скорость. А вот думается легче при подъёме. Три мешка с чикиндой придавливают мысль, не дают ей взлететь…
…На следующий день после этого разговора как-то нехорошо стало на душе. Все меня угнетало, всем я был недоволен. Больше всего – самим собой. Вдруг, без всякого повода, неожиданно для меня самого, я стал осыпать Сагынай упреками. Нелепыми, несправедливыми.
Вначале она пыталась возражать, оправдываться, потом лишь молча глядела на меня с тягостным недоумением. А я разошёлся вовсю. Договорился до того, что ею двигало лишь желание жить в столице, в своей квартире.
Сагынай вскочила. Воскликнула возмущенно:
– Дурак!
Никогда раньше не слышал от нее ругательных слов. Глаза ее сверкали, брови гневно сдвинулись. Настоящая дикая кочевница! Удивительно, но при этом Сагынай оставалась такой же женственной как всегда. Очень красивой была она в тот миг. Она резко повернулась и быстрыми шагами ушла на кухню.
А я в ответ выскочил из квартиры. Еще и дверью хлопнул зачем-то. Вышел на улицу. Стал бесцельно бродить по городу. И с каждой минутой крепло во мне одно чувство – чувство раскаяния. Я зашагал домой. Перепрыгивая через ступеньки, поднялся по лестнице. Вбежал в квартиру. Она была пуста. На столе лежала записка.
«Ты меня не любишь. Я назад не приду», – с трудом разобрал я. Кляксы мешали. Писала, значит, а на листок слезы капали.
Она ушла! Этого я никак не ожидал. Не думал, что она такая гордая.
Вот так я потерял Сагынай. Опять бунт иррациональности все испортил. Или это была банальная мужская боязнь потерять холостяцкую свободу?
Сначала надеялся, что она успокоится и скоро вернётся. Но дни шли за днями, а она не появлялась. Я искал её повсюду. Тщетно. Приехал в её аил, стал осторожно расспрашивать. Все говорили, что она уехала весной во Фрунзе и больше не показывалась…
…Есть любопытная гипотеза. Якобы во всех существах таится стремление к самоуничтожению. Поэтому киты и выбрасываются на берег. Поэтому люди и совершают самоубийства. Может, это стремление заставляет меня сворачивать с правильного пути?
Нет, вряд ли такая гипотеза верна. Она законам природы противоречит. И даже если желание самоуничтожиться существует, инстинкт самосохранения всегда будет намного сильнее…
…Простудился я. Вот уж некстати! Это меня ночной ветер продул. Чувствую, температура очень высокая. Состояние отвратительное. И лекарств никаких нет.
Но мешки таскаю. Иначе не успею. Хожу и качаюсь.
Лишь бы не слечь…
…Интересно, что в трудных ситуациях я всё делаю правильно, бунт иррациональности молчит. Только когда всё хорошо, я чудить начинаю…
…Как всё удачно сложилось! Поймал удачу, что называется. Успел я подтащить мешки. Шатаясь и спотыкаясь, принес к дороге свои последние вещи, и тут же, минут через десять, приехала машина. Шофер залез в кузов. Я подавал ему мешки, он их укладывал. До сих пор не понимаю, откуда у меня взялись силы. В Лекраспроме лаборатория чикинду сразу приняла. А я боялся, что часть эфедры посчитают недостаточно сухой. Деньги в кассе были. Получил их без всяких проволочек. Пришел домой. Температура взлетела. Меня трясло. Упал на кровать и забылся тяжелым сном. А утром проснулся здоровым! Только очень слабым. И это было еще не всё. Главная радость ждала меня впереди.
Вечером в дверь позвонили. Гадая, кто бы это мог быть, я подошел, открыл.
Это была Сагынай! Она смущённо улыбалась. Я обнял ее, расцеловал.
Никогда не чувствовал себя таким счастливым!
Я попросил прощения за ту постыдную сцену. Сагынай сказала, что прощает.
Мы устроили праздничный ужин.
– Я тебя везде искал, – сказал я за столом.– И в аил твой ездил. Где же ты жила?
– У родных.
– Но ты же говорила, что родных у тебя во Фрунзе нет, – произнес я со смехом. Мы то и дело смеялись в этот вечер. Причем без видимой причины.
– Тети нет, честно. У далеких родных.
– Почему же ты к ним не пошла, когда мы приехали?
Сагынай сначала смутилась. Потом рассмеялась.
– А ты не понимаешь? Хотела жить с тобой!
Во вторник подадим заявление в загс. Сагынай постоянно поет. Глаза светятся.
Уж теперь я своего счастья не упущу. Теперь я умный. За языком своим буду следить. Она такая обидчивая.
Бунта иррациональности не будет…
…Нашел я объяснение! Движение человечества по пути эволюции можно сравнить с перемещением стада первобытных людей в поисках лучшего места для существования. Впереди стада шли разведчики. Искали наиболее удобный путь. Первыми встречали опасность. Гибли. И у современного человечества есть свои разведчики. Мудрая природа вкладывает в некоторые индивидуумы неистовое искание новых путей. Проторенные дороги не для них. Они на острие эволюции. Так может быть, я один из них? Может, я гублю свою жизнь ради человечества? Такое объяснение мне нравится.
Не уверен только, что я сам до этого додумался. Кажется, то ли у Владимира Леви, то ли у Владимира Шахиджаняна есть похожая мысль…
…Во вторник проснулся в плохом, гнетущем настроении. За завтраком Сагынай с беспокойством поглядывала на мое мрачное лицо. Спросила участливо:
– Сон плохой видел, Слава?
Вместо ответа я произнес желчным тоном:
– Любительница ты убегать, однако. От родителей убежала, от меня убежала. Что же ты ушла тогда?
– Слава, не надо это помнить, – попросила она. – Я же с тобой.
– Не очень-то, значит, ты меня любила. Иначе бы не ушла.
– Я любила. И люблю. Зачем ты сердишься? – Она говорила с болью в голосе.
Я, действительно, был зол на нее. Вспомнил, как тяжело переживал ее уход.
– Я не понимаю, зачем надо было уходить. Что ты этим доказала? Всё равно ведь вернулась.
Меня, что называется, понесло. Я находил все новые и новые упреки и обвинения.
Ожидал, что Сагынай вспылит, вскочит. Как тогда. Но она молча сидела на стуле. Голову наклонила. Руки опустила. На юбку одна за другой падали крупные слезы…