Сабака : ПОВЕЛИТЕЛЬ МУК

…Муха криком кричит, надрывается,
А злодей молчит, ухмыляется.
(К. Чуковский)

Самые яркие пятна из воспоминаний детства – летние каникулы. Пыльный, провинциальный городок. Зной. Опустевшие улицы, брошенные на три месяца северянами-отпускниками. Подъезды – полуденные, прохладные, пустынные. Влажные стены. Тишина. И только вожделенное монотонное жужжание, звук ударяющихся хоботатых голов о грязное, залапанное стекло. На пятом этаже их всегда больше всего. Пятый этаж – как последняя пристань. Если ниже ничего не нашел, точно знаешь, - на пятом хоть одна да будет….

Он знал о мухах все. В какую сторону падлюга метнется, если к ней подкрасться с запада или с востока. Какими – передними или задними парами лапок – умывается перед тем, как взлететь или начать обследование места посадки. Какое крыло чистит сначала – левое или правое - в зависимости от ситуации. Как она подсаживается, когда чувствует опасность (в такой момент поймать ее – большая удача). Где у нее кровь. Единственная мизерная капелька, которая и придавала охоте, всему действу то непередаваемое ощущение реальности. А вы знаете? В голове. В затылочной части. ТОЛЬКО там. Темная, как из человеческой вены.
Он знал, что укол булавкой в левую половину «груди» ничего не даст - нет там у этой ссуки сердца. Что в морозилке муха умирает через десять минут. Что впрыскивание дихлофоса на нее не действует, так как впрыснуть его попросту некуда – тельце не раздувается. Все растекается по рукам. Что без крыльев муха может бегать по дому несколько дней, из унитаза, скорее всего, вылезет, даже если хорошенько смыть. Что без лапок не взлетит, если только ее не подбросить. А жить не может лишь без одной единственной части тела – головы.
Он знал, что маленькие мухи – самые бестолковые. Кружат аккурат в центре комнаты, неизвестно каким способом его определяя. Может, по люстре? Что траектория полета при этом – многоугольник неведомой конфигурации. Что поймать их в этот момент – как летучую мышь – крайне сложно. Дилетанту. Но он ради забавы подолгу простаивал посреди этого странного хоровода и периодически, молниеносным движением выхватывал из рядов танцующих зазевавшуюся тварь. Что «золотые» мухи, которые больше всего нравятся малышам, побывали в говне и их лучше не трогать. Что веселее всего издеваться над средними – темно-матовыми. Подъездными. Крупные слишком страшны и мясисты. Какие-то чужие. Это в крайнем случае. На безмушье. Что после общения с ними лучше вымыть руки, а то можно заболеть какой-нибудь хуйней типа дизентирии. Был такой случай в его жизни, когда вся семья отдыхала на Черном море. Вот что значит, чуждая микрофлора.
Он знал, что в воде муха утонет только если продержать ее там целую вечность: пузырьки, задерживаемые мохнатым тельцем, не дают погибнуть. Что в паутине ей пиздец. Сколько пауков в бесконечных окрестных закоулках обязаны ему своими сытыми днями! Что утром домашняя маленькая муха может доставить массу удовольствия, когда ползает по тебе, полуспящему. По спине, рукам, ближе к подмышкам, щеке, губам… Это невыносимо щекотно. Ты всегда чувствуешь, когда она прикладывает свой хоботок. Он мелкий и влажный. От этого становится как-то не по себе. Когда солнечный зайчик, проникая сквозь шторы, касается твоего уха, когда нет никого дома и не надо идти в школу, а впереди целая летняя вечность, он подолгу мог так забавляться. Возможно, это были первые эротические ощущения.
Он знал, что при горении муха воняет противным паленым и что поджариваться ей не нравится больше всего. Что, облитая бензином, животина погибает и без всякого пламени, и что если ты хочешь словить кайф, не телись. Но самое интересное – загнать с десяток в спичечный коробок. Деревянный, какие были раньше - «Лес – наше богатство!». Оставить маленькую щелку, чтобы туда могли пролезть только охуевшие от беспредела рыльца. Банально поджигать конструкцию не следует, ибо она всегда быстрее сгорает с одной из сторон. Вся толпа жмется к другой. В результате большинство элементарно задыхается от дыма. Это неинтересно. Процедура была усовершенствована до предела. Брался обыкновенный железный стержень от ручки. Пустой. Из него выдавливался шарик. Полученное сопло промывалось одеколоном. Перед коробком ставился огрызок свечки. Кончик погружался в пламя. При вдувании воздуха в трубку получается нечто вроде гиперболоида инженера Гарина. Фильм об этом извращенце произвел на него когда-то неизгладимое впечатление. И вот этот-то луч направлялся на амбразуру. Мухи орали очень смешно. И трагично. В конечном итоге все они сгорали. Очень аккуратно, щурившись от едкого дыма и стараясь не дышать носом, он разбирал завалы, торжественно извлекал обгоревшие тельца. В голове крутилась печальная музыка. Кто его теперь вспомнит, какая….
Странность всего этого была осознана много лет спустя. Когда пришло понимание фундаментального влияния детства на всю дальнейшую жизнь. Что движило тем мальчуганом – звериный инстинкт, садистские наклонности, любознательность естествоиспытателя? Что из всего это должно было выйти? Как получилось то, что получилось: пацифист до мозга костей, и комаров-то отгоняющий без всякой злобы?
Приобретенные навыки иногда напоминали о себе и сейчас. Бессознательно. Не так давно, например, похмеляясь и разглагольствуя в более или менее приличном обществе, он лениво так, машинально схватил пролетавшую мимо носа тварюгу. Ловким движением, не моргнув глазом и не прерывая беседы, оторвал ей башку и выбросил обе части в помойку. Сполоснул руки. Замолчал, споткнувшись об изумленный взгляд собеседников…. Шариковщина какая-то. Интересно было бы, конечно, теперь, взрослому, пообщаться с каким-нибудь монстром типа Эрика Бёрна. Но где ж такого сыщешь? С другой стороны – хуй с ним! Было - да было. Мало ль загадок похоронено в глубинах нашего подсознания? Самое главное – пройдено. Все это – в прошлом...
– Папа, папа! - малыха, как всегда, галопом влетела на кухню. Возвращая к реальности. Выхватывая из детства. Поймав шальными глазками рассеянный родительский взгляд, восторженно прижала к уху крепко стиснутый кулачок: – Муха, муха–касетуха!…

Тарас Вульва