Крокодилдо : Детствоотрочествоюность

* * *

Лёва появился на свет тусклым сентябрьским днём 19** года, в уездном городе N., где-то под Тулой. Ледяной осенний дождь яростно хлестал в вечно немытые окна роддома, акушерка пила портвейн прямо в палате и негромко ругалась матом. Младенец был кривоног и дороден. Впрочем, всего этого он, конечно, не помнил.

Детство у Лёвы было серое и невзрачное, как сентябрьский понедельник. Отец бросил семью, едва ребёнку минуло два года, напоминая о себе лишь нерегулярно приходящими алиментами. Переживая разрыв, maman пыталась забыться в недорогом коньяке и объятиях смуглокожих торговцев бахчевыми. Часто отключали горячую воду, на улицах валялись шприцы, пахло химкомбинатом и нищетой. Он благополучно переболел свинкой, скарлатиной и ветрянкой и готовился пойти в школу.

Когда Лёве исполнилось восемь лет, они переехали в Москву. (Повезло: умерла двоюродная сестра maman, оставив роскошное наследство - однокомнатную квартиру в Текстильщиках). Видимо, зажилось лучше, хотя может быть он ошибался. Правда, maman всё реже бывала дома, в основном ночуя с дядей Ахметом на его съёмной квартире, где пахло гнилыми арбузами и бегали огромные антисанитарные крысы. Иногда, по ночам, она садилась на краешек Лёвиной кровати, ерошила его волосы и плакала.
Однажды maman вернулась на негнущихся ногах домой, легла на кровать и через несколько часов умерла, так и не дождавшись «скорой помощи».

Бабушка беззвучно плакала на кухне.
Усатый врач в грязном халате осмотрел ещё тёплый труп, поцыкал золотым зубом и сел писать заключение о смерти.
- Скажите пожалуйста, дядя доктор, а отчего умерла моя мама? – поинтересовался Лёва, когда врач надевал в прихожей кожаную куртку.
- Отчего умерла? Анальное кровотечение – врач шумно высморкался, открыл дверь и вышел на лестницу.
- Анальное кровотечение? А что это значит? – крикнул Лёва ему вслед. Врач остановился, пошарил по карманам, нашёл смятую пачку «Золотой Явы». Закурил, подошёл к ребёнку и нежно потрепал его по голове.
- Это значит, мальчик, что твоя мама была блядь.
И он выдохнул сизый и вонючий дым Лёве в лицо.

* * *

С девяти лет Лёву воспитывала бабушка. Он боготворил Пелагею Николаевну. Обожал покрой её чёрного платья, восторгался запахами корвалола, приторно-сладких духов и кошачей мочи (бабушка завела трехцветную кошечку по имени Дуська). Пелагея Николаевна заставляла Лёву говорить ей «Вы», научила считать по-французски: «un, deux, trois», читала на ночь классическую литературу и редко выпускала гулять одного. Он и не противился, особенно после того случая...

Однажды, когда Лёва сидел в песочнице и лепил из собачих какашек фигурку Николая Алексеевича Некрасова, к нему подошли близнецы Гримм. Они жили в соседнем подъезде и были на два года старше Лёвы. Отец братьев, поволжский немец, эмигрировал в Германию, где вот уже пятый год успешно имел свой гешефт: развозил пиццу на стареньком, взятым в аренду, «фольксвагене». Мать, обыкновенная рязанская лимитчица, ехать с супругом решительно – вплоть до развода - отказалась. Кстати, страдая от агрессивного звучания фамилии и испытывая вековую ненависть ко всему немецкому, имена Демьян и Потап дала сыновьям именно она.

Увидев братьев, Лёва очень обрадовался. Одиночество томило его. Хотелось общения, хотелось шумных и весёлых игр с другими детьми. Неприличных слов, глупых шуток и сокровенных тайн. Однако, Демьян и Потап дружелюбия совсем не выказали, начали нещадно тузить Лёву, и заставили его съесть какашку, так и не успевшую принять черты великого русского поэта и гражданина.
Били долго и зло. Было больно и гадко.
Он разочаровался в Некрасове и понял, что дружбы не существует.

* * *

Дни сбивались в недели, недели вливались в месяцы, месяцы впадали в годы. Время шло, бежало и даже летело. Не желая расстраивать бабушку, учился Лёва хорошо, хотя школу - постоянные насмешки над своей фамилией, обидное хихикание одноклассниц и неизбежные тумаки братьев Гримм - искренне ненавидел. Вечерами он читал русскую классику и французских философов. Свободомыслил и трогал себя за пипиську. Гулять уже не просился, всё больше замыкаясь в себе и проводя вечера за записями различных способов самоубийства в маленькую красную тетрадь. Надо же чем-то заниматься. Вскоре, исчерпав все традиционные методы суицида, решил заняться выдумыванием собственных. По вечерам он зачитывал дремавшей у телевизора бабушке свои варианты.
Пелагея Николаевна с одобрением кивала головой и вязала шерстяные носки. Рядом уютно мурлыкала Дуська.

Был конец декабря 19** года. Три месяца назад Лёве исполнилось шестнадцать. В воздухе витало неотвратимое предчувствие праздников. Магазины манили яркими витринами и распродажами. По улицам ходили пьяные Дед Морозы и недосягаемо прекрасные Снегурочки. На душе всё чаще становилось тревожно и радостно. Словно в новогодней мишуре, путался он в собственных желаниях и мечтах. Снились странные, слизистые сны.

Тот день он запомнил навсегда.
Лёва пришёл из школы и засел за уроки. За окном неспешно падал синий вечерний снег. В вазе на столе лежали мандарины, а по телевизору показывали «Зигзаг удачи». Предновогдняя суета завораживала и обещала исполнением всего самого постыдного и заветного.
Лёва зачитал бабушке способ номер 69: «истязание организма мучительным рукоблудием вплоть до наступления летального исхода». По телевизору шла реклама.
Пелагея Николаевна отложила вязание и внимательно взглянула на внука поверх очков.
- Совсем взрослый стал, - с гордостью прошептала она, и потянулась к телефону.

Затем бабушка заставила Лёву принять душ, дала почти новые трусы, а сама тактично ушла за молоком.
Причёсаный и непривычно чистый, Лёва беспокойно ёрзал на стуле, увереный, что сейчас случится что-то необыкновенное. Ему мерещились свечи, Крейцерова соната и силуэт гибкого тела на шёлковых простынях. Падший ангел с бокалом красного вина. Лёгкое дыханье и страусиные перья. И что б непременно тонкая рука в белой перчатке...
В дверь позвонили.

Теряя тапочки, он бросился открывать. На пороге стояла невзрачная женщина весьма средних лет. Она напомнила Лёве участкового врача из районной поликлиники.
- Здравствуй, меня зовут Софья Андреевна, но ты можешь называть меня Мими, Китти, или как там тебе угодно. У нас два
часа. Открой рот, скажи: «ааааа». Так, зев чистый, нёбные миндалины не гипертрофированы, лимфоузлы не увеличены – всё в порядке: минет без гандона и куннилингус, - быстро проговорила она непонятные слова. – Кстати, где тут можно помыть руки?
Затем она решительно прошла в комнату, сняла свитер и джинсы, демонстрируя застираное нижнее бельё, и легла на кровать:
- Ну, мой лев...

Разрывы снарядов при Севастополе, хрипы загнаных Хаджи-Муратом лошадей и последние слова Болконского – всё смешалось в помутившейся от страсти Лёвиной голове. Не помня себя от предвкушения грешного наслаждения, он стянул тренировочные и нырнул под тёплое одеяло.

Однако, изгваздаться в разврате как-то не получилось. Лёва вяло пошарил руками по дряблому телу феи, не справился с коварной застёжкой бюстгальтера, и полез в манившие чем-то мохнатым трусы. Увы, его унылая плоть упорно отказывалась приобретать твёрдость, необходимую для проникновения в жаркое лоно. Несколько минут потерзав прелестницу указательным пальчиком, Лёва окончательно потерял к коитусу интерес, отвернулся к стене и уснул.
Палец потом долго пах несвежими морепродуктами, вызывая живой интерес бабушкиной кошки Дуськи...
К женщинам он после этого значительно охладел.

* * *

Лёва учился на пятом курсе филологического факультета, когда бабушка начала сдавать. Сначала она всё реже выходила из квартиры, а через две недели совсем не вставала и из постели. Лёве пришлось узнать, что утка это не только птица и побегать по аптекам.
Умерла Пелагея Николаевна в тот день, когда братья Гримм купили себе «почти новую трёхлетнюю девятку цвета коррида».
Было солнечное майское утро. С последним вздохом Пелагеи Николаевны время для Лёвы остановилось. Он лёг на кровать рядом с мёртвым телом и молча смотрел в потолок. В себя он пришёл, когда вонь разлагавшегося трупа стала совсем уж невыносимой. Лёва отогнал рой навозных мух и поцеловал усопшую в липкий посиневший лоб. Прошёл на кухню, напился прокисшего молока из кошачьей миски.
Потом он сжёг свою красную тетрадь, мяукнул Дуське что-то на прощанье, отворил окно и шагнул с пятого этажа в пустоту...

Лёва сломал правую ногу, левую руку, несколько рёбер и получил сотрясение мозга. Его подобрали братья Гримм и отвезли на своей «девятке» в больницу. Через несколько дней они зашли его навестить, принесли кефир, два кислых яблока и дали подписать какие-то бумаги. Лёва плакал от умиления и целовал их волосатые руки. Через три месяца, когда он выписывался, братья приехали его встречать.
- Короче, петушок, тема такая,- начал Демьян,- квартиру ты на нас сам подписал, так что без претензий...
- В общем, уёбывай по-тихому, - продолжил Потап, награждая Лёву превентивной зуботычиной.
- А как же,- горло сдавил шершавый страх,- а где же... А где же тогда я буду жить? - спросил Лёва и закрыл лицо руками.
- Твой адрес не дом и не улица, твой адрес Советский Союз! – Демьян ткнул Лёву пальцем в глаз. - Ха-ха, шучу. Записывай, сучонок: Липецкая область, посёлок Астапово, там комната в коммуналке. Разберёшься, не маленький.
- Кстати, - опять влез в разговор Потап,- кошку твою мы того... Он сделал характерный жест руками. – Усыпили в общем.
- Но... но как же я туда доберусь? – часто моргал глазами Лёва, чувствуя как слёзы бегут по щекам.
- А ты, Лёва, хлооопай ресницами, и взлетааай, присниииться не забывааай, - весело пропели братья Гримм и, синхронно плюнув ему в лицо, заспешили к машине.

* * *

В Астапово Лёва устроился работать в сельскую школу учителем начальных классов. Помогло филологическое образование. Кроме него в коммуналке жили два тихих интеллигентных алкоголика и какой-то душевнобольной старик. Лёва отрастил жиденькую бородёнку и с разрешения соседей завёл в своей комнате двух уток. Он назвал обеих птиц Дуськами, приучил их будить его по утрам кряканьем и нестись в постель.
Пришла весна и ушла весна, и пришла снова. За окнами цвела сирень, один из соседей умер от скоротечного цирроза.
В школе дела шли хорошо, коллеги игнорировали Лёву, а дети любили его за кроткий нрав. Он стал всё чаще оставлять после уроков третьеклассника Филиппа на «дополнительные занятия». Усаживал ребёнка на колени, ронял слюни, и читал с ним вслух рассказы своего великого тёзки: «Сова и Заяц», «Девочка и Грибы», а иногда даже «Лев и Собачка». Филипп плакал, Лёва настаивал.
Жизнь потихоньку налаживалась...