Slashcashndash : Легенда о женщине-гетерохромном пингвине

– В столовой еще остались пирожки с яйцом?

– Нет.

– Что, опять поп-культурщики сожрали? Да сколько можно, почему к ним всегда особое отношение? Почему когда я прихожу и говорю повару, отложите, пожалуйста, мне завтра один пирожок на обед, тот отвечает, что еду не бронирует, и что у нас тут не Мишлен, и если хочешь, приходи пораньше, пока не разобрали, а потом раз, оказывается, что пирожки опять купили поп-культурщики.

– Сам знаешь, они деньги зарабатывают. А у тебя что, ничего на обед нет?

– Каша с сосиской из дома. Но я хотел еще с пирожком.

– Хочешь половину моего с картошкой?

– Нет, Леш, спасибо. Пообедаем и соединимся с мирами. Как там твой девятьсот семнадцатый, нормально? Снег, лед, пингвины? Помнишь, что отчет нужно сдать в конце недели, а то выговор влепят, и не видать нам тринадцатой зарплаты. А я на нее рассчитываю.

– Помню, помню.

– Как потратишь, уже думал? Я вот мультиварку возьму. Говорят, там даже можно не готовить, порезал, выбрал «жарить» или «тушить», и все. И вкусно, и быстро, и легко, и мне тогда никаких пирожков не надо. Пускай они подавятся своими пирожками.

– Не знаю, не думал еще. Там видно будет.

– Ну, ладно. Приятного тебе аппетита.

– И тебе.

* * *


– К нам, говорят, через месяц стажера направят. Вроде, толкового. Сейчас с ним психологи работают – почву зондируют. Ну, чтобы, знаешь, не было нервного срыва.

– У меня не было нервного срыва. Я просто… Я…

– Не был готов?

– А кто может быть к такому готов?

– Знаешь, когда я сюда пришел тридцать лет назад, у нас не было ни службы психологической поддержки, ни даже захудалого психотерапевта, просто чтобы поговорить. Мыслями поделиться. И я ходил к начальнику, мы беседовали, и в конце он всегда добавлял, что к этому можно привыкнуть. Нужно всего-то десять лет подождать.

– Очень смешно. Так стажеру и скажем.

– А помнишь, как ты сидел вот тут в свой первый день, в этом кресле, и смотрел испуганными глазами, а я рассказывал, что всю современную поп-культуру создает наш Институт, перерабатывая информацию из других миров. И именно в моем отделе мы будем изучать чужие вселенные, делать отчеты, а отдел адаптации потом, ну, адаптирует их в бестселлеры.

– Как я только в обморок не упал.

– Леша, ты сидел бледный, как вата. Но держался. Я тогда тебе не сказал, наверное, постеснялся, но ты был молодцом. Хочешь сам поработать с новым стажером, стать ему наставником? Познакомишь его с каким-нибудь невероятным миром, пятьсот тридцать седьмым, например, где облака изо льда, и на них живет разумная ледяная пыль, или с тем, где планета из электрических разрядов, какой у нее там номер. Пускай он изумится, потеряет дар речи.

– Я подумаю. А ты не на пенсию случайно?..

– Пока нет. Лет через пять пойду, конечно. Буду звонить по вечерам и спрашивать, как вы тут без меня, не нужна ли помощь, или может, совет. Но, это еще когда будет, а пока что думай об отчете. Ты его закончил?

– Почти. Конец никак не складывается.

– Написать финал значит расстаться. Мы следим за существами, за одними, за другими, проникаемся их жизнью, их историей, мы даже начинаем понимать их, настолько, чтобы законспектировать их существование. Мы почти что роднимся с чуждым миром, и вот нам нужно прощаться. Я сам все еще иногда чувствую грусть, когда пишу финал и закрываю очередной удивительный мир.

– Я думал, что привыкну.

– Все так думают. Кстати, не слышал, в бухгалтерии, вроде бы, неизвестный вирус атаковал компьютер, у них что-то полетело, что-то удалилось, то ли восстановили, то ли не восстановили, так что…

– Не видать нам тринадцатой зарплаты?

– Сплюнь. Лучше сходи к системным администраторам да попроси, чтоб тебе защиту улучшили, на всякий случай, а то кто их знает, на что способны эти неизвестные вирусы.

– Схожу, схожу. Как время будет.

* * *


– Я сегодня гулял по девятьсот двадцатому миру, зашел чуть дальше, чем обычно… на самом деле, довольно далеко зашел, и увидел жуков, размером где-то с две ладони. Они жевали песок и из получившейся смеси строили город – не рыли норы, а именно возводили конструкции. Мотая время на месяцы вперед, я видел, как растут их сооружения, я видел абсолютный, разумный замысел и какую-то инопланетную архитектурную красоту, которая вот-вот должна была проявиться во всем великолепии. А потом пошли дожди, и все смыло за несколько дней. Я ускорил перемотку, и они снова построили город, и его снова, через год, смыло, в сезон дождей. И так снова и снова. В этом и было чуждое совершенство, не в странном жучьем граде, а в красоте созидания и неотвратимости разрушения.

– Ты когда-нибудь видел там другую красоту?

– В смысле, искусственную? Инопланетную? Человеческую? Какую?

– Женскую.

– Ну, я видел много женщин в разных мирах, за тридцать-то лет. Были красивые, были даже роскошные, сногсшибательные, к таким даже подумать подойти страшно. Но знаешь, они все были чужие, и дело тут не в инородной культуре. Просто никому из нас не суждено прикоснуться ни к одной из них. Мы здесь, за компьютерами, интерфейсами, а они там, в других реальностях за бесконечным полотном пространства. Подержи в голове эту мысль, она отрезвляет.

– Я видел женщину…

– Да, я помню, в девятьсот семнадцатом было несколько племен охотников-собирателей в холоде и вечной мерзлоте. Они еще жили в таких штуках – каркас из деревянных шестов и перевязанных палок, толстый столб посередине, и все это сверху укрывается шкурами. Что-то вроде чукотской яранги. У этих людей родилась удивительная девочка?

– Нет, она… она пингвин. С разноцветными глазами.

– У пингвинов не бывает гетерохромии. По крайней мере, в нашей природе. Подожди, она что, оборотень? Хотя, чему я удивляюсь, это далеко не первый мой оборотень, вот только, пингвин-перевертыш? Как она появилась – жуткое проклятие, шаманский обряд?

– Я промотал на два столетия назад и, ну, она просто вылупилась. Из самого обычного яйца у двух самых обычных пингвинов.

– И столько прожила?

– Семьдесят лет она была просто пингвином, пока не встретила людей. Из самого северного племени в их стаю пришли охотники. Она уплыла, как и многие другие пингвины, и ночью, на льдине в океане, вдруг превратилась в человека. В молодую женщину такой красоты… я даже представить не мог, что такая красота вообще возможна. Как будто ее вырезали из глыбы льда, не оставив ни малейшего изъяна. Белая кожа, густые черные волосы и такие холодные глаза, что холоднее самой холодной речки самого холодного континента. Но ты смотришь в эти глаза, и тебе становится тепло.

– Леша, ты ведь не влюбился?

– В пингвина?

– Ты никогда не сможешь прикоснуться к ней, просто держи это в голове, ладно? И заканчивай уже отчет. Кстати, не хочешь поделиться, о чем он? Он ведь о ней, верно? Твоя большая история, которую ты сдашь в адаптацию поп-культурщикам, о ней?

– Я все закончу.

– Хочешь, расскажу тебе свой отчет? Я корпел над ним полгода, промотал семьсот лет в чужом исчислении, и нашел в пустынном мире удивительную историю про мелкого мошенника, который родился в одном из трех карликовых королевств, что воевали друг с другом. Он занимался самым разнообразным жульничеством, проворачивал невероятные аферы, мухлевал, кажется, сразу против всех, не интересовался накопительством, и в итоге заставил королевства подписать мир. Ты бы видел, как он их обставил, и ушел на покой, один, в пустыню, искать себе оазис.

– Любопытно.

– Как сдам отчет, пришлю копию. Я очень старался, вложил весь свой литературный талант. Тебе, надеюсь, понравится.

– Конечно, понравится.

* * *


– Был у директора. Знаешь, что он сказал? Что тринадцатая зарплата под вопросом, и что сперва в очереди поп-культурщики, и если им хватит на их огромные премии, и еще останется, тогда, может быть, что-то перепадет и нам. Мы что для них, действительно люди второго сорта? Странные чудики и фантазеры, которые сидят в своем подвале и подглядывают в чужие вселенные? Ну да, мы, наверное, и правда немного чудики и фантазеры, но это не значит, что наша работа не важна. А еще я пересказал им свой отчет, про того мошенника, и знаешь, что они будут делать? Боевик. Прямолинейный боевик с драками, погонями, взрывами, спецэффектами, спасением принцесс и безупречным главным героем.

– Ну, это продается.

– Продается. Но моя история не про кулаки и прыжки с крыши на крышу, не про завоевание женских сердец и не про банальную победу добра над злом. Они опять все обесценят, сколько раз уже такое было. Помнишь, я рассказывал про один из своих первых отчетов – про волшебный мир, похожий на наш, и про мальчика, которого считали особенным. Это была трагедия про давление общества и про маниакальную тягу к магической силе, что трансформировалась в жажду власти, про невероятный карьерный взлет и ловкий, как по щелчку, захват всех управленческих ветвей под прикрытием борьбы с темной магией. Затем удержание власти любой цены, параноидальные страхи и враги, что видятся в каждом человеке, схождение с ума, одиночество и, в конце, абсолютное отчаяние. Это был волшебный Макбет, Король Лир, а они превратили все в сказку о дружбе.

– Да я помню.

– А твой первый отчет, про необычную девушку в умирающем мире. Она была не просто другой, не просто «отличалась», не подходила тому миру, любому миру, она была смерть, разрушитель миров. Бессмертная, сама того не осознавая, она уничтожала все вокруг, и тогда люди возвели для нее город, обнесли стеной, и устроили внутри странное общество, где она могла быть счастлива, потому как только в минуты подлинного счастья, она не несла другим, тем, кто жил за стеной, хаос и гибель. Трагедия, а поп-культурщики обернули ее подростковым приключением.

– И это помню.

– Тринадцатая зарплата, унижение нашей работы, поп-культурщики, когда идут мимо, смотрят на нас свысока, еще и пирожки эти проклятые. Возьму, и удалю свой отчет, будет им урок. Пусть знают, как к нам относиться.

– Ты злишься. Садись, я тебе чаю налью.

– Спасибо, Леш. Положи, пожалуйста, ложку сахару и дольку лимона.

– А ты правда собираешься удалить отчет?

– Ну, кто-то должен хоть раз показать им, что к нам тоже по-человечески надо. Завтра пойду и все выскажу, не стесняясь, все, что думаю, а я о них много разного думаю. Ладно, пора успокоиться. Как твоя история?

– Хочешь расскажу?

– Давай.

– Начало ты знаешь. Она превратилась в человека…

– Девушка-оборотень?

– Она скорее пингвин-оборотень, хотя, точно я и сам не уверен. В общем, она обернулась женщиной, побыла немного на льдине, а потом снова стала пингвином и уплыла вместе с сородичами на стойбище. То самое, откуда совсем недавно сбежала. И начала жить обычной пингвиньей жизнью. Только, в ней кое-что изменилось – она стала разумнее. Научилась прятаться от опасностей, запасать еду впрок, а еще у нее проснулось любопытство.

– Любопытство – это очень человеческое качество.

– Она стала подолгу уходить из стойбища, изучать все вокруг, действительно, как ребенок, пораженный тем, насколько окружающий его мир велик. Насколько поразителен и разнообразен. Можно было часами смотреть, как этот маленький пингвинчик неуклюже ковыляет по неуступчивой каменистой местности, или отважно забирается в пещеры. Она даже добиралась до людских поселений, но всегда пряталась и наблюдала издалека. Ей было интересно, я чувствовал, как ее тянет к этому чуждому и непонятному людскому миру, но страх был сильнее. И она скрывалась. Так прошло, наверное, еще шестьдесят лет, пока в один дождливый вечер она не встретила человеческую женщину с младенцем на руках. Они заблудились рядом со стойбищем пингвинов, устали, ребенок плакал, и тогда она превратилась в девушку и вышла к ним во всем своем великолепии. А я думал, у себя в голове кричал, что ты делаешь, это добром не кончится, остановись, но она вышла к ним, такая прекрасная и чистая, что у меня дух захватило.

– Может быть, инстинктивно захотела почувствовать себя человеком?

– Она удивилась ребенку, дотронулась до него, погладила, улыбнулась ему, хотя это был самый обычный ребенок. Мать сперва испугалась, подумала, наверное, что к ним вышла какая-то северная богиня, но девушка-пингвин не проявляла никакого зла, и та успокоилась. Девушка вывела их к поселению, осталась в стороне и смотрела, как их встречают соплеменники. Смотрела с теплотой, которую я не очень понимаю. Ведь это были злые люди, которые убивали и ели пингвинов, а она все равно тянулась к ним.

– Видимо, такова ее природа.

– Она стала одержимой людьми, особенно этим ребенком. Часто приходила к их поселению, как пингвин, и как человек, и смотрела издалека, как он взрослеет. Рос он здоровенным, некрасивым мальчишкой, с вытянутой челюстью и приплюснутым носом, грубым и жестоким. Я сам видел, как он дрался с соседями просто так, из злобы, как убивал пингвинов, а она все равно приходила и смотрела… неправильное слово, скорее, присматривала за ним. Вот что она в нем нашла? Я не сравниваю его с собой, мы ведь дети цивилизации и культуры, но даже в их племени были люди получше.

– Кто поймет пингвинье сердце.

– Однажды этот мальчишка, уже совсем взрослый, увидел ее в облике пингвина, погнался и чуть не убил. Раненой, ей чудом удалось спрятаться в расселине, она пролежала там несколько недель, а я держал кулаки, молил синтетических богов, только бы она выздоровела. И она встала, вернулась к пингвинам, и даже немного пожила среди них, но потом снова пошла к людям, приглядывать за этим дикарем. И не просто приглядывать. Спустя пару лет несколько охотников, дикарь, конечно, был с ними, заблудились в жуткой метели – я таких свирепых метелей редко в каких мирах встречал, – и она вышла к ним человеком, поделилась рыбой, провела через бурю и холод прямиком к поселению и даже не получила малейшей признательности.

– Ты много хочешь от племен раннего неолита.

– Дикарь завел семью, у него родились дети. А она всегда была где-то там, присматривала теперь и за ним, и за его детьми, следила, чтобы те не потерялись, иногда оставляла рыбу или какую другую еду, которую смогла найти, рядом с их жильем. Я видел, как она в облике человека играла с его дочкой, а потом снова уходила, пряталась от людей. Прошло еще двадцать лет такой жизни, пока в одну суровую зиму с моря не пришли корабли.

– Еще одно племя?

– Безумные варвары с другого континента, поклоняющиеся крови. Сразу же устроили бойню. Женщина-пингвин обернулась человеком, пришла к своему дикарю и увела его, и всю его семью как можно дальше от моря, в глубокие пещеры, туда, где их никто бы не нашел. И первые дни все было даже хорошо, у них была вода, вот только голод становился все острее и острее. Она выходила за едой, но варвары перекрыли ей путь к морю, а на суше в ту жестокую зиму еды почти не было. Она почувствовала, я увидел это в ее глазах, она поняла, что люди скоро умрут, и она показала своему дикарю на выход, чтобы они шли отсюда, из этой голодной ловушки, куда-нибудь еще, где можно спастись. Но они были слишком истощены, и она в последний раз обратилась в пингвина.

– Понятно.

– Зачем она это сделала? Почему для него? Чем он заслужил такое самопожертвование, чем он был лучше других? Он ведь не лучше, он хуже, грязный вонючий злобный дикарь, она могла бы жить, она ведь не старела, с кем-то хорошим, настоящим, почему все должно было кончиться так?

– Давай, теперь я тебе чаю налью?

– Не надо, просто… вот мой отчет в двух словах.

– Поп-культурщики сделают из него добрую сказку про девочку-пингвиненка, которая может превращаться в человека, и храброго мальчика из дикого племени, про их дружбу и веселые приключения. Про их беззаботное будущее. Я тридцать лет тут работаю, я думаю, они сделают именно так.

– Но ее история про другое.

– Ну, это не первый твой отчет, в который внесут изменения.

– Да, ты прав. А ты действительно собираешься удалить свой отчет?

– Не знаю, Леш. Пойдем сегодня домой пораньше, отдохнем, выспимся, а там, глядишь, все и устроится.

* * *


– Хорошие новости, Леша. Я сдал отчет, и мне клятвенно пообещали тринадцатую зарплату. Может быть, даже раньше, чем поп-культурщики, получим. Директор прямо сказал, что вчера погорячился, и что мы тоже очень важный и нужный отдел, и нас надо поощрять. Вот, ждем поощрение, я уже и мультиварку себе подобрал недорогую. Недорогую, а все умеет.

– Я это, не дошел до системных администраторов.

– В смысле?

– Прости, забыл совсем. Пришел сегодня, а мои файлы… их, наверное, вирус сожрал. Ну, тот, из бухгалтерии, или еще откуда, кто их, вирусов, знает. Я попросил админа посмотреть, а тот сказал, бесполезно. Уже ничего не восстановить.

– Ох.

– Юрий Петрович, давай я тебе дам на мультиварку в долг?