Scazatel : Гудрон (I)

Вера спешит. Быстро перебирая стройными ножками, стучит каблучками по брусчатке перрона. За собой тянет громоздкий чемодан на колесиках.

Июльская жара безжалостна. Солнце в зените. Воздух плавится. В небе ни облачка. От проступившего пота у Веры взмокла спина, но она только прибавляет шаг. Она должна успеть. Посадка на поезд заканчивается через минуту.

День не задался с самого утра. Первая неприятность произошла, когда Вера еще даже не успела проснуться. Пребывая в постели бюджетного гостиничного номера, она сквозь сон почувствовала нарастающую боль внизу живота.

Составленный ею, казалось бы, точно выверенный календарь менструального цикла, как выяснилось, дал погрешность в два дня. За эти два дня она планировала вернуться из командировки домой, где выносить временный дискомфорт было бы куда удобнее. Но тело бескомпромиссно диктовало свои условия. Скорее всего, этому послужили стрессы, связанные с поездкой, навалившаяся неуклюжим сонным медведем усталость, жара, в конце концов.

Начальство срочно командировало Веру в Кременчуг на семинар по организации коммерческого учета водоснабжения, и она, рядовой экономист заурядного коммунального предприятия, хоть как сильно не хотела ехать – отказаться не могла.

Ну, почему именно в Кременчуг? Неужели нельзя провести семинар, к примеру, в столице? Вера недоумевала и немножечко злилась. Из ее родного Сонного добираться туда нужно было исключительно поездом, а она терпеть не могла поезда и уж тем более железнодорожные вокзалы, на одном из которых в детстве заблудилась.

Это произошло двадцать лет назад, в таком же жарком как сейчас июле. Пытаясь сохранить трещавший по швам союз, родители решились на небольшое путешествие всей семьей, в самом начале которого снова поссорились.

Поздним вечером в зале ожидания было невыносимо душно. Папа купил бутылку холодного пива. Поезд задерживался. Осушив бутылку пятью глотками, папа купил еще одну пенного, за что мама обозвала его алкашом. В ответ папа обозвал маму потаскухой. Разозлившись, потаскуха дала алкашу пощечину… и понеслось.

Не желая слышать брань родителей, к тому же, устав сидеть на неудобной скамейке, шестилетняя Вера тихо встала и вышла из зала ожидания. Оказавшись на перроне, она увидела красивый и невероятно длинный состав, стоявший на первом пути. Сколько интересно в нем вагонов? Вера решила их сосчитать.

Шаг, еще шаг, она начала счет, минуя вагон за вагоном, все дальше уходя от здания вокзала, от орущих друг на друга предков, которым, по-видимому, вовсе не было до нее дела. Она успела насчитать девятнадцать вагонов, прежде чем состав, возмущенно скрипнув, стал медленно набирать ход. В тусклом свете уличных фонарей Вере казалось, что локомотив совсем близко и если она поспешит, то, вероятно, сможет его догнать и увидеть машиниста и помахать ему вдогонку рукой. А еще занятней было бы перебежать рельсовый путь прямо перед поездом, тогда машинист наверняка обратил бы на нее внимание и возможно даже посигналил бы ей грозно и громко, протяжно или прерывисто.

Но все сложилось иначе. Конечно же, маленькая девочка не могла противостоять бесчисленным тоннам движущейся стали. Пробежав еще сотню метров, она остановилась, восстанавливая дыхание, в то время как поезд, разогнавшись, грохотал, мелькал вагонами, от которых почему-то веяло холодом.

Состав отдалялся. Очертания его быстро растворялись во мраке ночи. Когда он скрылся из виду, Вера еще какое-то время слушала, как затихал стук колес, уступая место тревожной тишине. Тишине совсем не свойственной железнодорожным вокзалам. Она вдруг осознала, что исчезли все привычные звуки. Молчал надоедливый громкоговоритель, умолкли даже сверчки. Вера слышала лишь собственное дыхание. Ей пришла странная мысль о том, что поезд увез все звуки с собой.

Она решила, что пора бы вернуться к родителям, которые должно быть уже помирились и теперь ее ищут. Обернувшись, она оторопела, чувствуя, как сердце застучало безудержно быстро. Серое двухэтажное здание старой постройки исчезло. Ее взору предстал пустой перрон, обрамленный вереницей тянущихся в бесконечную даль фонарей.

Неужели поезд каким-то непостижимым образом увез с собой не только звуки, но и здание вокзала, а вместе с ним и родителей? При мысли об этом Вере стало страшно. Она вдруг осознала, что воздух аномально остыл, как если бы июль сменился октябрем. Внезапный порыв студеного ветра вынес на перрон несколько пожухлых кленовых листьев откуда-то из парка, из тьмы.

Обнимая себя за плечи, будто кутаясь в несуществующий плед, Вера побрела в обратном направлении, надеясь, что стоит ей пройти немного и старое здание появится, возникнет из пустоты, пробьется сквозь пелену ночи светящимися квадратами окон. Но этого не произошло.

Вера замерзла. Ей срочно нужен был туалет, которого, разумеется, поблизости не было. Переполненный мочевой пузырь, казалось, вот-вот лопнет. Вера не могла больше терпеть. Она подошла к ближайшему фонарному столбу, спустила трусики и присела на корточки. Облегченно вздохнула, слушая журчание бьющейся о брусчатку струи, глядя в небо, на котором совсем не было видно звезд.

Едва напор стал слабеть, как к журчанию добавился другой звук, отдаленно схожий со стуком колес приближающегося поезда. Звук появился и тут же исчез.

Закончив создавать лужицу, Вера встала, подтянула трусики, прислушалась настороженно. Тишина. Несколько секунд тишины и стук повторился снова. Дюжина тихих глухих ударов, а затем опять тишина.

Вере пришла мысль о том, что поезд, должно быть, мчится сюда из какой-нибудь страшной сказки, поочередно пересекая реальности, стуча колесами то здесь, то там.

Но это был вовсе не поезд, как выяснилось минутой позже. Пройдя несколько метров до ближайшего фонарного столба, Вера нашла источник странного звука. Им оказался необычайно крупный мотылек, порхающий внутри круглого плафона и бьющийся, неистово бьющийся о стекло.

Вера подошла ближе. Подняв голову, она несколько секунд наблюдала за мотыльком, пытаясь понять, как его угораздило оказаться в замкнутом пространстве.

Его нужно освободить. Но как? Плафон слишком высоко, к нему не дотянутся. Можно попытаться разбить плафон, метко швырнув в него, к примеру, камушек. Вера осмотрелась, отыскивая поблизости небольшой увесистый предмет. Ее взору предстало лишь несколько желтых кленовых листьев. А что, если поискать в парке? Его темнота наверняка таит в себе что-нибудь подходящее: осколки битых кирпичей или пустые пивные бутылки, оставленные у скамеек. Нет, лучше туда не ходить.

Только сейчас Вера поняла, что парк следил за ней все это время, смотрел на нее множеством внимательных глаз, скрытых во тьме под кронами кленов. Парк наблюдал за ней, когда она бежала наперегонки с поездом. Нагло таращился, когда она справляла малую нужду под фонарным столбом, как иногда папа любовался ее неприкрытой наготой, похотливо ковыряя взглядом промежность.

Тем временем мотылек стал биться о стекло еще напористее, словно каждый новый удар добавлял ему силы. Удар, еще удар и плафон покрылся паутиной трещин, в центре которой возникла алая клякса. Тишина. Видно только, как мотылек трепещущими крылышками размазывает кляксу по стеклу. Удар, снова удар и осколки битого стекла посыпались на брусчатку перрона.

Высвободившись, мотылек влажно шлепнулся к ногам Веры израненной крысой. У крысы был вспорот живот. Тоненькие шнурки-внутренности вылезли наружу. Кровавая лужица под ней стремительно расползалась. Еще немного и кровь измазала бы Вере сандалии.

Брезгливо морщась, она отступила на шаг. Крыса судорожно вздрогнула и замерла. Черные бусинки глаз уставились куда-то вглубь парка, откуда едва уловимо послышались неспешные шаги.

Парк приблизился к Вере, приняв облик невысокого худощавого мужчины лет пятидесяти пяти в сером кашемировом пальто нараспашку. Его бледное невыразительное лицо отчего-то казалось знакомым. Черные с проседью волосы средней длины были аккуратно причесаны. В юрком взгляде читались нетерпеливость и торжество. Тонкие плотно сжатые губы походили на старый шрам. Шрам на левой щеке можно было легко не заметить.

Мужчина присел на корточки возле крысы, поднял ее за хвост, и легонько качнув маятником, уложил лапками вверх на ладонь. Несколько капель крови, сорвавшись, окропили его пальто.

- Что же тебе, дурочка, на месте-то не сиделось? - сухо сказал он, длинными пальцами заталкивая вылезшие внутренности крысе обратно в живот. – Ну, ничего, погоди немного, папочка тебя подлатает.

Затолкав внутренности, мужчина прильнул ртом к крысиному животу, стараясь охватить целиком рваную рану. Его тонкие губы, неестественно растянувшись, казалось, срослись с маленьким мертвым телом. Закатив глаза, мужчина стал издавать тихие клокочущие звуки.

Представив, как он все глубже проникает языком в крысиное нутро, Вера ощутила подкатывающую к горлу тошноту, испытав вместе с тем неуместное, необъяснимое и совершенно новое для нее чувство умиротворения, растекающееся теплом внизу живота.

Она пришла в себя через несколько секунд, когда крыса заерзала, размахивая хвостом. Оторвав ото рта вместе с тоненькими клочками губ, мужчина скороспешно сунул ее в карман брюк.

- Идем, что ли чаю попьем? Согреешься, - учтиво предложил он Вере, протягивая ей окровавленную руку, кривя в улыбке порванный рот.

Вера бросилась наутек. В сторону железнодорожных путей, за которыми неизвестная местность казалась ей куда приветливей, нежели тьма парка.

- Куда не беги – ты все равно у меня в кармане, - послышался за спиной тихий голос и смех похожий на шелест гонимых ветром по перрону листьев.

Свет фонарей распространяется странно. Находясь в десяти метрах от железнодорожных путей, их можно было легко разглядеть. Но стоило к ним приблизиться, как они растворились во тьме.

- Только бы не споткнуться о рельсы. Только бы не споткнуться о рельсы. Только бы не споткнуться, - шепчет, повторяет, словно заклинание Вера, бросаясь во тьму, как в иную реальность.

И сразу чувствует, что с воздухом что-то не так. С каждым шагом он становится более вязким. Подобно клею, льется в ноздри, липнет к гортани, заполняя легкие. Его уже не выдохнуть. Вера с ужасом осознает, что не может дышать. Только теперь она понимает, что совершила непоправимую ошибку. Прежде чем броситься во тьму, нужно было оглянуться и убедиться в том, что парк не попытался ее перехитрить. Убедиться в том, что он и железнодорожные пути не поменялись друг с другом местами. Но теперь уже слишком поздно. Судя по всему, она в парке, а железнодорожные пути где-то за спиной. От них здесь остался лишь запах гудрона с примесью запаха пролитой крови.

Воздух твердеет как цементный раствор. Он сковывает движения, становится непреодолимой преградой. Остановившись, Вера оглядывается. Застывший в грудной клетке воздух сжимает сердце. Вера видит, или ей кажется, что она видит, как фонари деформируются в квадраты мелькающих окон. Она слышит стук колес. Она знает – это мотыльки неистово бьются о стекла внутри плафонов. Воздух ломает ей ребра, дробит суставы, превращает голову в кровавое месиво. Ее живот лопается. Внутренности вываливаются наружу. Вера кричит, но вместо собственного крика она слышит женский голос, зовущий ее по имени.

Испуганная мать нашла ее, когда поезд проехал. Вера стояла на полоске из щебня между двух железнодорожных путей. Безразличным взглядом она смотрела на маму, но при этом сквозь нее, куда-то вглубь парка. Ее порванное ситцевое платьице было запятнано кровью. Вера держала за хвост растерзанную крысу, легонько раскачивая ее маятником.

В тот вечер они вернулись домой. Отсроченное путешествие уже никогда не состоялось. Через неделю мать выставила отца из дома и подала на развод. Спустя полгода, в морозную ночь, он пьяный уснул и не проснулся на скамейке в заснеженном парке. К тому времени мать уже успела обзавестись другим мужчиной, которого вскоре сменила на третьего, четвертого, пятого…