Шева : Палыч виноват

Виктор Павлович Хоботов пописывал.
Нет, не так, конечно, как бельгийский писающий мальчик в Брюсселе, - так каждый горазд.
А в высоком понимании этого слова.
В узких кругах одного литературного интернет-ресурса, где обитал Виктор Павлович, он был известен уже года три. Как крепкий «середняк». Без «звёзд с неба», но и не опускаясь «ниже плинтуса».
Тематических ответвлений, или течений, на ресурсе было много. Обычно их называли по фамилии именитого писателя - основоположника жанра.
«Набоковцев» объединяла классическая триада - хуй, пизда, ебаться. Но непременно в твёрдом, белоснежно-крахмальном стоячем воротничке с загнутыми кончиками.
«Сорокинцев» - говно, шиза и всевозможные изыски копрофагии.
В широком смысле этого слова.
«Пелевинцев» - тонкое и глубокое проникновение в профессиональные тайны и инсайдерскую информацию какой-либо узкой сферы человеческой деятельности, густо сдобренное мистикой и галюцогенными фантазиями.
Своего рода вариации «Ежика в тумане», где в роли ёжика, да и тумана, могли выступать что и кто угодно.
Отдельным сплочённым отрядом выступали «почвенники». Ратовавшие за то, что всё истинно настоящее, исконное и посконное, могло произрастать только на почве традиций их родного города. То ли Москвы, то ли Питера, то ли Одессы, то ли какого-нибудь Верхнесранска.
«Стругацкие» продолжали унаваживать благодатную почву ненаучной фантастики, глубоко разрыхленную в своё время талантливыми братьями. Считая, что никакой их изыск не должен оставаться на литературной обочине.
«Бахусники» сплотились вокруг нирваны стакана. Который у них, как записных оптимистов, был неизменно хотя бы наполовину полон.
Виктор Павлович не придерживался какого-то одного направления.
Петляя между ними, он будто норовил прокрасться между капельками дождя. Чтобы остаться сухим, и в то же время оставить свой след.
Сегодня вечером Виктор Павлович был опечален и даже раздражён.
Новый рассказ почему-то не вытанцовывался.
Более того, он будто выкаблучивался перед автором. Заманчиво виляя фортелями сюжета, интригуя похождениями главного героя, фраппируя смачными и хлёсткими высказываниями.
В то же время он не давался в руки полностью.
Не удавался, одним словом.
Всё время норовя подбросить очередной неожиданный поворот сюжета.
Сам сюжет рассказа с интригующим названием «В проруби» был незамысловат.
Главный герой, студент второго курса политеха Геннадий Гнедин, знакомится с девушкой по имени Соня. Третьекурсницей меда. Которая, будучи на курс старше, явно поопытней Геннадия в любовных отношениях.
Которые, в свою очередь, движутся по накатанной.
И приближаются к логичному этапу слияния лун.
Или Инь и Ян.
Или эндорфина и тестостерона.
Геннадий приглашён в гости к Соне. В общагу. Подруг в комнате не будет. Умелыми действиями опытной Сони они ликвидированы.
В смысле - временно удалены.
Перед свиданием Геннадий плотно кушает. Пельменями со сметаной. Сметаны не жалеет. Потому что понимает, - что в отношениях всему голова.
И перебарщивает. Если это слово уместно по отношению к сметане.
Уже на подходе к общаге Сони Геннадий чувствует позывы.
Чем ближе к общаге - тем сильнее.
Последние метры проходят под девизом - …йобаные пельмени!
Влетев в общагу, не в силах более терпеть, Геннадий стучит в первые попавшиеся двери.
Двери кубрика открываются. Грубо оттолкнув открывшую ему девушку, Геннадий устремляется к заветному заведению.
Распахивает дверь…но тут силы покидают его.
Обидное извержение происходит буквально на пороге.
Благо пока поток скользит внутри джинсов. Снаружи не видно.
Открывшая дверь кубрика девчонка куда-то убегает.
Оказывается - к Соне.
Та - её лучшая подруга.
И, кстати, староста потока. Того, а не этого…
И вот здесь музу Виктора Павловича застопорило.
Он чувствовал себя как витязь на распутье.
То ли позволить Геннадию просто бесславно ретироваться, утираясь соплями и оставляя жалкие следы. То ли довести ход событий до крещендо, чтобы Дульцинея Геннадия увидела и унюхала его позор по полной программе, то ли, для большего замеса, вызвать еще сюда полицейский наряд. Замутить тему маньяка, террориста, заложников…
Почему-то Виктор Павлович вспомнил фильм «Запах женщины» с Аль Пачино, который ему так нравился, и в некотором смущении, даже со стыдом, подумал, - Эка меня занесло…Это уже не запах, а сплошная вонь получается. Прямо, Вонюкин какой-то.
Взгляд Хоботова скользнул по разноцветным корешкам собраний сочинений классиков, так красиво выставленных им в большом книжном шкафу.
- Будто мундиры разных полков на плацу в елизаветинские времена, - подумал Виктор Павлович.
Зачем-то вытянул томик из «середины» Чехова.
Наугад раскрыл.
«Рассказ неизвестного человека».
- О чём это? – удивился Виктор Павлович, - Не помню, почему-то.
Начал читать.
Рассказ был о любви.
Вернее - о нелюбви. И мужской трусости. И непорядочности.
Которая сродни испорченному воздуху в приличном обществе.
Казалось бы, банальная тема. Но постепенно Виктор Павлович втянулся.
Фразы текста будто гвоздями прошивали его голову:
…Но отчего вы-то упали, вы? Какие роковые, дьявольские причины помешали вашей жизни развернуться полным весенним цветком, отчего вы, не успев начать жить, поторопились сбросить с себя образ и подобие божие и превратились в трусливое животное, которое лает и этим лаем пугает других оттого, что само боится?...вы похожи на дезертира, который позорно бежит с поля битвы, но, чтобы заглушить стыд, смеётся над войной и над храбростью…цинизм заглушает боль…вы гадко и пошловато посмеиваетесь над идеями добра и правды, потому что уже не в силах вернуться к ним…солнце не восходит два раза в день и жизнь не даётся дважды…жизнь даётся один раз, и хочется прожить её бодро, осмысленно, красиво.
Хоботов невесело повторил про себя, - жизнь даётся один раз, и хочется прожить её бодро, осмысленно, красиво…
Грустно подумал, - А вышло ведь - вёдро, бессмысленно, криво…
Вспомнил другую подобную крылатую фразу.
Там, где…чтобы не было мучительно больно…
И почувствовал вдруг, что он дошёл уже до этой точки.
Когда и мучительно, и больно, и самое главное, - стыдно.
За безцельно наваянное.
И потеряно взмахнув рукой, решительным голосом неожиданно произнёс, - Всё! Впизду!

Когда его знакомые, приятели, коллеги по ресурсу спрашивали, чего он больше не пишет, Виктор Павлович, загадочно улыбаясь, отвечал, - Палыч виноват!.
И было непонятно, - то ли он перед кем-то чем-то завинил, что вынужден был оставить писательство, или другой, неведомый Палыч сотворил нечто такое, или, хуже того, - дал знак: брось ты, сердечный, хернёй заниматься.