Плетень : Унесенные пургой (на конкурс)

Взрослел я не по дням, а по часам. В шестом классе мне было уже пятнадцать. Даже в классе для полных кретинов я умудрился застрять на пару лет. Отец ушел в мир иной когда мне было семь. Семейная легенда о его смерти гласила, что он спасал колхозное стадо от волков в лютую пургу, но не сдюжил и геройски пал. В нашей школе в основном у всех отцы были летчики-испытатели и разбивались пачками. Полна деревня погибших летчиков-испытателей и их детей кретинов. А мой отец герой-колхозник.
На самом деле он вмерз в сугроб не дойдя пары метров до калитки, будучи бухим в хлам. А наша псина Галоша пыталась его спасти и лизала ему ебало, пока ебало не замерзло, перестав парить. А потом Галоша просто его сгрызла, как мороженое. Так его и держали в холодных сенях три дня до похорон. В смысле, отца держали, а не ебало. Ебала не было, поэтому всего остального отца держали в сенях, чтобы не разморозилось то, что осталось от того ебала. А само ебало высрала Галоша, прямо в сенях возле трупа, отдав последнюю дань хозяину. Так и схоронили, не сменив даже обоссаных и примерзших к телу штанов.
А мать со мной не справлялась, физически она была слабее меня и побаивалась что побью. Я бы ее побил и сильно, но кто потом даст макарон после школы? Не такой уж я и идиот.

Школа. Я был уверен, что когда-нибудь ее закончу и обрету свободу. Пусть на ферме грузить говно лопатой, но свободным. К тому же на ферме были доярки. Жопастые доярки грезились мне в эротических снах и мечтах. Когда жопа доярки заполняла всю мою голову и больше в ней не помещалась, я кончал. Кончал с мычанием, слюнями и потерей сознания. Это как-то связано с нервной системой, но я в этом не разбираюсь. Так бы я и дожил спокойно до своей фермы, не появись в нашем классе для идиотов новой ученицы. Как вы уже, наверное, поняли, а вы не идиоты, как я — это была та самая Лошадкина, чьи волосы я маниакально жрал в детском саду. Ее родители переехали потом в город, подальше от меня и ее воспоминаний. Но что-то там не сложилось. Родителей Анжелики тихо просили перевести ее в другую школу по причине невменяемости заикастой девочки с лицом лошади и в резиновой шапочке для бассейна. С этой шапочкой Анжелика не расставалась уже десять лет. Если шапочка куда-то пропадала, Анжелика билась головой о стену. После таких припадков ее опухшее в кровоподтеках лицо можно было назвать даже привлекательным. Когда все школы в городе закончились, лошадь приволокли в родное стойло.
Ахуеть... - подумал идиот с жопой доярки в голове.
Ппппппизззздец... - подумала лошадь в шапочке для бассейна.

Сама судьба свела нас снова и, если вы думаете, что я кинулся рыком льва рвать выбитыми киянкой трудовика резцами волосню с ее немытой мохнатки, то сильно ошибаетесь. Я блевал. Блевал своей детской психоневрологической травмой. Я блевал утром, как только она входила в класс, я блевал обедом, ужином и блевал вечером, вспоминая, как ее немытые волосы застревали в моих молочных зубах. И ни одна жопа доярки больше не навещала мою голову. Даже самая маленькая. Даже без сисек. Никакая. Долго так продолжаться просто не могло. Жизнь теряла смысл.

Лошадкина, напротив, освоилась в нашем классе. Припадков стало меньше, трудовик технически блеснул и приклеил шапочку к голове лошади на бустилат. Сказал, - Теперь если и потеряешь, то вместе с головой. И дал лошади конфет. Анжелика чавкала ими два урока. Два урока я блевал. В зиму я вошел настолько отощавшим, что был не в состоянии носить отцовскую пехору. В школе меня путали со шваброй и часто забывали в сортире, а какой-то блогер приезжал снимать меня в ютуб о жертвах булимии. Блогера я заблевал.
А у меня появился план.
План был прост, как все гениальное. Подкараулить Лошадкину на безлюдном пространстве и отделить от ее головы резиновую шапочку. Порознь эти два предмета существовать не смогут и лошадь сдохнет в мучениях, как от капли никотина. Но, как только я представлял, что подкрадусь к заикастой твари и дотронусь до нее — я блевал. Похоже, уже остатками внутренностей. Для дезинфекции внутренностей я глотнул самогона из мутной бутыли. Я и до этого пил самогон, но он притуплял сознание и жопа доярки в голове никак не увеличивалась. Я не любил пить. Но случилось нежданное чудо. Я перестал блевать!

Мороз крепчал. Или что он там делает, когда пиздец как холодно и трясутся кости, осыпаясь в пехоре? Я ждал Лошадкину за их деревянным клозетом. Сознание туманилось от выпитого самогона, но тошноты не было. Заскрипели по снегу валенки. Лошадкина неслась поссать во весь опор галопом, не догадываясь, что ее ждет. В клозете зажурчало и пернуло. Качаясь от бессилия и объема выпитого я с трудом открыл дверь. Лошадиные глаза в ужасе уставились на меня. Снова пернуло. Я рванул этот плавательный гандон с головы, что есть силы. Или оторву, или утоплю эту тварь в говне. Кобыла даже не орала. Может и орала, но заикаясь. С каким-то невероятным хрустом шапочка отделилась от головы. Я бежал. Хотя, мне только казалось, что я бежал. Скорее земля набегала на меня и когда она становилась вертикально, я в нее врезался. Вставал и снова бежал. В свете одинокого фонаря я разглядел шапочку. Она не сгибалась. Кровавый скальп внутри ее не давал ей этого сделать по физическим законам. Калитка была уже рядом, но силы меня покидали. Выблевав остатки своих внутренностей в шапочку, я упал в сугроб в трех метрах от калитки. Мне было тепло и уютно, как в жопе у доярки. В небе мерцали звезды. Кто-то, поскуливая, лизал мне ебало.
Я был счастлив.