Владимир Южный : Погостовое

На погосте полу'денно-душно.
Пахнет мята судьбой и детством…
…
Мам, а помнишь, как я игрушку
Потерял в нашем парке, где-то?

Как же горько о ней я плакал.
Мал ведь был, а вот помню, мама.
Ты сказала мне: тютя, плакса,
А я топал ногой упрямо.

А потом, в пол литровой банке,
Ты дала мне ржаного кваса,
И пчела… нет, цветочный ангел,
Закружил надо мною сразу.

А еще ты дала мне хлеба,
И сказала: кроши, плакуша.
Я спросил: это птичке с неба,
Она что, тоже хочет кушать?

И крошил я, чтоб там осталась,
На бордюре и на скамейке,
Этой детской потери жалость,
Будто хлебный комочек клейкий...

Рассыпа'лось, как эти крошки —
То, что не было? То, что было? —
В безнадёжно далёком прошлом
Всё, что так невозможно мило.

И крошил я, для всех и много,
Не жалея, не уставая.
А теперь мне так одиноко,
И в судьбе петля узловая.

Жизнь меня крошит, круговертит,
Только зряшно как-то, без толку.
Мам, а как у тебя там... в смерти?
Вечность, это, наверно, долго?

...............

Когда о мертвых молит немота
Она молчит до горечи во рту.
И я хриплю, и мне не накреститься
На этот сумрак, в эту темноту,
Где будто эхом – силуэты, лица,
Где мёртвым – вечность, а живым лишь миг.
И кажется, когда бы так! молиться,
То лучше бы молится о живых.

Но разве это я? Ведь я молчу,
И, значит, то не я зову и плачу,
То лижет пёс свою тоску собачью,
То безнадёжность дует на свечу,

То плачет и смеётся грустный Бог,
Весёлый Бог, создатель жизни, смерти,
И засыпают взрослые и дети,
И этот непробудный сон глубок:
У смерти – вечность,
А у жизни – миг.
И в жизнесмертном трагедикомизме
Я мог бы, мог! молиться о живых,
Но кто же в смерти молится о жизни.