: Мослы

Учителя физкультуры Рябошапку арестовали за педофилию! – Объявила соседям по коммуналке Марья Петровна.
-Взяли с поличным! Сидел на кухне и жрал мослы.
- Какие мослы? – Помешала шипящее на сковороде сало Лена.
- Человечьи, конечно! – Удивилась тупости Кротовой Петровна.
Лена разбила в румяные шкварки три яйца. Яйца запрыгали по раскаленной сковородке, как мячики по асфальту. Стук-стук подпрыгивали белки. Шмяк-шмяк подмигивали шкваркам желтки.
В комнате у Лены уже давно стояла личная индукционная плитка. Но, в последнее время, ей все чаще хотелось выйти на общую кухню и нажарить яичницы на газовой плите. В тяжеленной чугунной сковородке. Лена пялилась на сияющую в лучах утреннего солнца яичницу и ловила в ней отражение давно забытой детской беспечности.
- Газа на вас не напасешься, -бурчала за спиной старуха- соседка.
- Да, Петровна, что ты там говорила за педофилию? – Пришла в себя Елена.
- За педофилию не говорила. Но выварку мослов нашли точно! – Не сдержалась, и выключила соседскую конфорку Петровна.

Лена утащила сковородку в комнату. Комната у Кротовой была знатная! Тридцать квадратов, с балконом и круглым окном. В старом городе, на Чижикова! Все в этой комнате помещалось, и вольготная кровать, и шкаф, и посудные полки, и мойка с душ-кабиной. Унитаза, правда, не было. Но в общем туалете курить гораздо приятней, считала Лена, и даже не пыталась «врезаться» в общую канализацию.
Комната досталась Лене от матери, а той - от своей мамы. А той... В общем, комната на Чижикова передавалась по женской линии. Мужчины в ней не задерживались. Проводку отремонтируют, кран починят, ребенка сделают, и дальше - бегут. С аурой в этой квартире, что-то не то, считала Лена. Женская аура. Не разумная.

Вот и сейчас Лена сидела на балконе, ела яичницу и смотрела не в светлую даль, а вглубь комнаты. Из круглого, расположенного под потолком окна падала тень и отражалась на старом паркете.
- Похоже на шапку. – Подумала Лена. – Очень похоже! Как будто четкая, вязаная гладь обрамляет лицо девочки. Да точно же! Точно! Как я могла забыть? Это же он! Точно он! –вздрогнула в руках Лены вилка и капнула на скатерть желтком.

Детская память избирательна и ассоциативна. Иногда кажется, что все давно позабыто, что никогда в твоей жизни не было тряпичных кукол, красных борщей и чеснока с луком. Бывает, что просыпаешься утром и думаешь что только вчера родилась. Что сейчас распахнется дверь и в комнату заглянет рыцарь в тигровой шкуре. Заглянет и скажет
- Же не манж па сикс жур. Что по-русски значит: - Я люблю тебя, женщина.
А иногда легкая тень из расположенного под крышей круглого окна будит в памяти то, о чем ты даже не думала. Что тысячу лет пылилось в складках старых панам и о чем никто никогда не узнал бы , если бы вдруг из круглого окна не упала на паркет замысловатая тень.

В то лето мать отправила ее в пионерский лагерь. «Глобус».
- Я не знаю где встретиться, нам придётся с тобой
Глобус крутится вертится, словно шар голубой. - С этих слов начинался гимн этого лагеря.
Дальше шли уже непонятные Лене строки про параллели, меридианы и пунктиры. Лене было десять. И она никогда не любила черчение.
Лагерь, в который ее сбагрили был огражден сеткой рабицей высотой в три человеческих роста. Располагался у самого Черного в мире моря и на его выжженной солнцем территории не было ни кустика ни деревца. На плацу детского учреждения располагались: три спальных барака, выложенный ракушками бюст Ленина, стеклянная столовая, туалет и хлеборезка.
- А что еще, нужно для счастья советскому ребенку? – Спросите вы.
- И я даже не буду знать, что вам ответить.
И ладно бы, если б лагере присутствовал закон: "режим-строгий, феня – вольная". До фени там было, как до маминой комнаты. Три дня пляжем, два дня полем. Зато режим в лагере царил жесточайший. Подъем в шесть, отбой в восемь. В промежутках - купание в море, питание и уборка территории. Никаких милых сердцу советских пионеров дискотек и костров, никаких конкурсов и кружков по выжиганию лобзиком. В лагере «Глобус» царила жесткая дисциплина. Встал – искупался-лег! И, ладно бы, кормили вкусно! Так нет! От изготовленного из протухших консервов супа, отказались бы даже голодающие Эфиопии, не то что, выросшие на дунайской рыбке одесские пионэры.
Но, было в этом израненном солнце мире и что-то хорошее. Во-первых - море. Пусть даже по свистку, пусть по команде, но море, есть море.. И даже голодные пионеры засыпают после купания в нем, как новорожденные мертвецы.

А еще в лагере «Глобус» была хлеборезка. Крошечная, примыкающая к стеклянному зданию столовой деревянная избушка. Видимо, построить ее решили, когда дети уже бродили по лагерю. Поэтому, дверей в избушке не было, а для того, чтобы в нее попасть нужно было нырнуть в квадратное окошко и, не отвлекаясь на природу, интенсивно строгать электрическим ножом буханки серого, вкусного, солдатского хлеба.
Хлеборезка была единственным в лагере местом, куда дети стремились больше, чем в комсомол. Перебежками, по пересеченной местности. От барака, до туалета, а затем вдоль забора, и в хлеборезку.
Сидели там от двух до четырех. Смеялись, играли в карты, пинали друг друга веселыми пятками.
Там он их и нашел. Физрук по фамилии Рябошапка.

В столовой лагеря «Глобус» было тихо и безлюдно. Даже мухи жужжали за пределами ее занавесок, даже поварихи спали, роняя слюни на подушки заслуженного полуденного тихого часа.
Под стеклянными сводами столовой было тихо, как в раю, и только запах лаврового листа и подгоревшей овсянки витал в воздухе, как запах непобедимого соцреализма.
Вдруг, откуда-то, издалека, от дрожащей в полуденной жаре хлеборезки, раздался смех, шиканье и топот шлепающих о босые пятки сланцев..
- Тишше, тише.
-Да не ори ты!
- Умолкни!
-Ой, да ты мне вьетнамок порвала!
- Заткнись, блин.
Марлевый занавес столовой колыхнулся, в зале появилось восемь загорелых девчонок в шортах и майках.
- Тихо, девочки! Тихо! Присаживайтесь к столу.
За длинным, уходящим куда-то в портрет Ленина столом сидело восемь девочек. Каждая из них выхватывала из горячей кастрюли парную кость, посыпала солью, обрывала тонкими пальцами прилипшую мякоть и жадно запихивала в рот.
- Не чавкай!
- Сама не чавкай.
- Николай Николаич, а она без хлеба ест!
- Тихо девочки, Тихо.
Восемь девочек сидели за длинным столом и объедались жирными говяжьими мослами.
---
Мослы. Николай Николаич Рябошапка, физрук и пионерский вожатый лагеря «Глобус» , кормил своих девочек свежими говяжьми мослами. Бегал по утрам на скотобойню ближайшей деревни и тащил в лагерь тежеленную сумку с костями. Спорт любил. Очень.
---
После столовой он вел их на пляж. Осоловевшие от сытной еды девочки послушно входили в теплую воду морского побережья, бездумно облачались в его рубашки, и засыпали под тенью пляжных пергол.
Фотографировать на пленку спящих в полуденной тени девочек. Фотографировать так, чтоб через плотность льна рубашки проглядывал почти невесомый треугольник детского паха. Фотографировать так, чтоб никто из ненавистных, проходящих мимо отдыхающих, не нарушил счастья наблюдения за этими обожравшимися горячего мяса нимфетками.
А потом счастье закончилось. Советский Союз пал. И учитель физкультуры по фамилии Рябошапка лишь отсматривал спрятанные в сарае фотографии и варил плотные мясные мослы. При одной только мысли, что к этим грубым, белым костям могут прикоснуться тонкие пальчики его бывших воспитаниц низ его живота становился мягким, как хлеб лагерной хлеборезки.

- Лена Кротова сидела над остывшей яичницей и облизывала холодную вилку.. В какой-то момент она вышла на общую кухню и спросила у жарившего на газовой плите картошку Вадика:
-А, скажи-ка, студент, а ты любишь яичницу? А любишь ли ты ее так, как люблю ее я?- подмигнула студенту Кротова.
И поглотила их обоих, тьма доставшейся Кротовой от матери грузинской кровати.
И сказала Лена утром наступившешего дня Петровне.
- Не педофил Рябошапка, не педофил.