Игорь Шанин : Омут

Палка со свистом рассекает воздух, летят в стороны жухлые крапивные листья. То и дело поправляя сползающую на глаза шапку, Андрей скачет вперед, в самые густые заросли. Под ногами скользит влажная трава, а серые пятиэтажки родного района уже потерялись из виду. Мама запрещает убегать так далеко от дома — говорит, десятилетние мальчики должны играть только во дворе, чтобы было видно из окна. Но сегодня можно все — у мамы на работе какое-то собрание, а это точно допоздна, так что никто ничего не узнает.

Андрей вытягивает губы трубочкой, чтобы озвучивать каждый взмах громким «вжж!», и стебли ненавистной крапивы рассекаются, словно в руках самый настоящий меч. Воображение рисует бронированных рыцарей, один за другим падающих ниц, и до распалившегося сознания не сразу доходит, что выросшая впереди крепость — не крепость вовсе, а заброшенная конюшня. Но когда доходит, Андрей растерянно останавливается, и рыцари тают перед глазами, обращаясь в лиственное месиво.

Заброшенная конюшня гниет на самой окраине города, дальше только заболоченный лес. Значит, Андрей ушел так далеко, как только возможно, и пора уже возвращаться. Он стаскивает опостылевшую шапку и убирает в карман, чтобы не мешала все рассматривать — сентябрь все равно выдался теплым, никак не простудиться. Опасливо оглянувшись, будто из кустов вот-вот может выпрыгнуть рассерженная мама с хлестким проводом от чайника в руке, Андрей осторожно ступает к растрескавшимся стенам.

Старшие пацаны много рассказывают про конюшню — говорят, по вечерам тут веселятся отморозки из училища, пьют самогон и даже колятся. Еще говорят, что тут живут бомжи и жрут живых кошек. Еще говорят, что тут на стенах нарисованы голые тетки, да такие красивые, что не отличить от настоящих.

Сглотнув скопившуюся во рту слюну, Андрей разочарованно выдыхает — постройка длинная и приплюснутая, как будто кто-то размазал большой дом по земле. Сквозь окна видно грязные запустелые внутренности — стены из красного кирпича обваливаются, и нет на них никаких теток, только корявые надписи со словами, за которые мама может дать крепкого леща. Поднявшись на носочки, Андрей цепляется пальцами за подоконник, чтобы разглядеть больше — усыпанный окурками пол, разбитые бутылки по углам, шприцы с погнутыми иглами и смятые целлофановые пакеты. Вся интригующая таинственность, давным-давно мысленно выстроенная вокруг недостижимой конюшни, быстро улетучивается — даже полуразвалившаяся ветеринарная клиника, что за школой, гораздо интереснее.

Отступив, он уже собирается уходить, когда до ушей доносится сдавленный вскрик. Ненадолго замерев, Андрей прижимается к стене, медленно огибает здание и осторожно выглядывает из-за угла.

На грязной земле, сцепившись в озлобленной схватке, катаются два тела. Непрестанно машут сжатые кулаки, лягают ноги в тяжелых ботинках. Лиц не разобрать, но Андрей узнает дерущихся по курткам: серо-синяя — это Мишка из его двора, а красная с зелеными полосками — Генка, он живет в частном секторе. Обоим по шестнадцать лет. И того, и другого знает весь город: вечно влипают в какие-нибудь истории, устраивают драки, держат в страхе тех, кто младше. А еще люто друг друга ненавидят.

Затаившись, Андрей старается не издать ни звука. Надо разворачиваться и бежать, пока не попал под раздачу, но как пропустить такое зрелище? К тому же, если побежать, можно нашуметь и привлечь внимание, а тогда вообще пиши пропало.

Впрочем, пока он прикидывает варианты, все заканчивается — схватив попавшийся под руку камень, Миша с размаху опускает его Генке на голову, и тот мгновенно обмякает. Прижав грязные ладони ко рту, Мишка резко выпрямляется. Шапка сползла на макушку, русые волосы растрепались сальными прядями. Видно, как дрожат его ноги и ходит ходуном грудь от частого дыхания. Долгую минуту ничего не происходит, только плещется солнечное отражение в распахнутых Генкиных глазах. Потом Миша медленно наклоняется, чтобы потрогать его шею, и громко матерится.

Произошедшее постепенно сплетается логической цепочкой в уме Андрея — и камень, и висок, и эти странные неподвижные глаза, и зачем Мишке трогать шею. Генка умер. Эта мысль взрывает мозг как граната, и Андрей бежит со всех ног прочь, ничего перед собой не видя.

Мишкин выкрик звучит как выстрел:

— Эй, ты!

Услышал, увидел, заметил. Быстрее, надо бежать быстрее, потому что если не получится, то…

Додумать Андрей не успевает — грубая рука хватает за капюшон и с силой дергает. Перед глазами взметаются кусты, ясное небо, продавленная крыша конюшни, а потом земля бьет по лопаткам, и воздух выталкивается из легких. Андрей хватает ртом и прижимает руки к груди, глядя, как Миша наклоняется над ним. Чумазое лицо выглядит серьезным.

— А че побежал? — спрашивает. — Увидел чего-то?

— Нет, — тут же выкашливает Андрей. — Ничего не видел, Мишка, правда ничего, просто так тут бегал, просто так тут…

Снова схватив за капюшон, Миша поднимает Андрея на ноги. Губы дрожат, взгляд мечется по сторонам, будто выискивая других свидетелей.

— Пошли.

Вслед за ним Андрей покорно возвращается к Гене — тот так и лежит без движения, глядя прямо на солнце, и нет ему никакого дела до всего остального. Наклонившись, Миша берет его подмышки и командует:

— За ноги поднимай.

Генкина голова болтается от резкого движения, но лицо ничего не выражает.

— Че встал-то? Я говорю, за ноги поднимай! — голос Миши делается раздраженным.

— З-зачем? — рискует возразить Андрей.

— Затем, что сказано тебе так! А ну, резче!

Схватившись за грязные ботинки, Андрей отрывает их от земли. Вдвоем они тащат мертвого Генку в сторону леса, и тогда становится ясно, что задумал Миша — спрятать. Скрыть все, как будто ничего и не было. Как будто никто не виноват.

— Так нельзя, — выдавливает Андрей, кряхтя от напряжения.

— Че?

— Это неправильно. Так нельзя.

Гена тяжелый как совесть. Будто его камнями набили. Чтобы удержать равновесие, приходится передвигаться маленькими шажками. Чувствуя, как капли пота щекочут лоб, Андрей разглядывает пятна грязи на джинсах и зеленые полоски на куртке. Поясница и руки нестерпимо ноют, и кажется, что это никогда не кончится, но вот лес обступает со всех сторон. Пахнет прелой листвой, грибами, тиной. В вышине слышно хлопанье крыльев и стук дятла.

— Туда, — кивает Миша. — Там болото.

Не выдержав, Андрей все-таки выпускает ноги и тут же испуганно съеживается, ожидая гневного крика, но Миша только глядит с презрением и продолжает волочить. Подошвы Генки вспарывают лесной настил, пальцы цепляют торчащие из земли корни, глаза бессмысленно глядят перед собой. Андрей плетется следом, больше всего на свете желая, чтобы все это вдруг оказалось дурным сном.

Дотащив тело до болота, Миша отпускает его и пинками сталкивает в мутную воду. Гена перекатывается по земле, собирая одеждой мох и хвойные иголки, пока топь не принимает его в зыбкие объятия. Раздается тихий всплеск, Гена замирает на водной глади лицом вверх: руки раскинуты в стороны, куртка расстегнулась, обнажив футболку с яркими английскими буквами. Миша давит ногой ему на грудь, чтобы утопить полностью, но глубины не хватает. Нос и подбородок остаются на поверхности, вода заполняет открытый рот, глаза глядят как сквозь грязное стекло.

— Фиг с ним, — отмахивается Миша, выуживая из кармана помятую сигарету. — Сюда все равно никто не ходит.

Зажигалка чиркает колесиком, тянется к небу тонкая струйка зловонного дыма. Миша затягивается и нервно поясняет:

— Он заначку мою нашел, прикинь? Я там спрятал… ну, кое-что. Чтобы продать потом. А щас прихожу — этот хрен там копается. И как узнал только? Так что сам виноват, нефиг лезть куда не просят.

Андрей послушно кивает. Надо добраться до дома и рассказать кому-нибудь. Главное, поскорее уйти отсюда.

Словно услышав эти мысли, Миша показывает на него кончиком сигареты:

— А ты, малой, если рот где откроешь — рядом с этим лежать будешь, понял? — Тут наверху раздается звонкое «ку-ку». — О! Кукушка-кукушка, сколько малому жить, если трепать будет?

Кукушка тут же затихает как по приказу. Андрей бледнеет, с упавшим сердцем разглядывая тлеющий огонек. Все знают, что Миша с ранних лет стоит на учете в полиции, так что он вообще на все способен. И случившееся за конюшней — яркое тому подтверждение.

— Это во-первых, — продолжает тем временем Мишка. — А во-вторых, ты же соучастник, понял, да? Ты мне труп помог прятать, вот. Сам же тащил за ноги, или че, забыл уже? Так что если где че брякнешь, первый же в тюрьму пойдешь. Будут тебя там большие мужики по кругу пускать.

Воображение тут же рисует прочную стальную решетку и ухмыляющиеся бородатые рожи за ней. Андрей зажмуривается и трясет головой, отгоняя чересчур яркую картинку.

— А если, — неуверенно тянет он через несколько минут тишины. — Если его найдут? У него же мамка, она искать будет. Что мы скажем, если найдут? Ну, чтобы нас к мужикам не сажали.

Миша непонятно ухмыляется, почему-то очень довольный собой.

— Да не ссы, — говорит, недолго подумав. — У него мамка вечно бухая, уже поди и не помнит, что сын есть. Че-то она не особо искала, когда он в прошлом году из города свалил на месяц с лишним, потому что от какого-то хрена из училища прятался. Прятался, кстати, из-за того, что тоже утащил заначку, такой вот урод. Ничему жизнь людей не учит.

Про маму Гены нечасто говорят. Когда о ней вспоминают взрослые, то всегда хмурятся и поскорее меняют тему — настолько, мол, неприятная женщина. При этом Андрей с друзьями никогда ее не видели. Несколько раз они пробирались к дому Гены, чтобы постучать и убежать, но никто не открывал, а если кинуть в окно камешек — никто никогда не выглянет. Некоторые говорят, что ее вообще не существует, что Гена придумал ее, чтобы не забрали в детдом, но это точно всего лишь слухи, потому что нельзя же жить в целом доме одному, совсем без взрослых.

Развязавшиеся шнурки на левом ботинке Гены плавают в воде будто черви. Что-то черное расползается по нутру Андрея — так бывает, когда натворил дел и знаешь, что не получится отвертеться. Только в этот раз все по-другому. Мертвец в болоте — это не двойка по русскому, которую можно исправить. И не разбитая кружка, которую можно выбросить. В этот раз все серьезно как никогда, безнадежно и совершенно неправильно.

***

На следующий день, возвращаясь из школы, Андрей замечает, что Мишка караулит около его подъезда. Глаза воровато мечутся по сторонам, губы мусолят давно погасший окурок. Андрей отворачивается и шаркает к двери, делая вид, что никого не заметил.

— Эй, погоди, — окликает Миша, и сердце тут же сжимается в ледяной комок.

Андрей изображает вопросительный взгляд. Миша коротко кивает в сторону:

— Пошли.

Они идут в молчании до конюшни, а оттуда в лес к самому болоту. Все это время Андрей не решается подать голос, а Мишка только задумчиво смотрит под ноги и, кажется, вообще уже забыл, что рядом кто-то есть.

Гена так и лежит в воде: одежда промокла насквозь, лицо сделалось белым, а губы фиолетовые как ежевичное мороженое. Миша замирает у самого берега, неподвижно глядя на тело. Так проходит целая вечность, а потом Андрей все же набирается смелости:

— Мишка, а зачем мы сюда пришли?

Тот удивленно оборачивается:

— Как зачем? Проверить, что этот на месте.

— Зачем проверять? Он же не убежит.

Миша поучительно воздевает палец к небу:

— А вот самое хреновое, малой, что очень даже может убежать. Ну, в том смысле, что если он пропадет, то хана нам, понял? Значит, его нашли и вытащили. Значит, будут менты, расследование и все остальное. Нам тогда надо прятаться.

Андрей невольно сжимает руки в кулаки. Рюкзак с учебниками кажется нестерпимо тяжелым, хочется сесть прямо на грязную лесную землю и разреветься как девчонка. Это все неправильно.

— Так что будем ходить, проверять, чтобы все под контролем было, — продолжает Миша. — Мы же вместе накосячили, да? Вот вместе и будем проверять.

Андрей цепляется за последнюю отговорку:

— Мне мама так далеко уходить не разрешает.

— Так ты ей не говори. Дурачок, что ли?

— Она спросит, почему я так поздно со школы прихожу.

— Скажи, что на дополнительные записался. Есть же у вас там какие-нибудь дополнительные? Или секции эти сраные, типа волейбол какой-нибудь. Или кружок по вышиванию. Придумай чего-нибудь, короче, это твои проблемы.

Мишка смачно сплевывает в сторону Генки, и по воде идет мелкая рябь. Мельтешит мошкара, играют на поверхности солнечные блики — такие жизнерадостные, что, кажется, оказались здесь по чистой случайности. Морща нос, Андрей изо всех сил старается сдержать слезы. Покосившись на него брезгливо, Миша разворачивается и уходит.

***

Следующие дни похожи на темный холодный омут, затягивающий в беспросветную глубину. Мишка всегда терпеливо дожидается Андрея у подъезда или на детской площадке во дворе, а дальше — безмолвная дорога до болота и битый час созерцания плавающего тела, как будто это нечто немыслимо интересное. С каждым разом Андрей все больше убеждается, что Миша получает удовольствие от происходящего — глаза ни на секунду не отрываются от сморщившихся Генкиных ладоней, от округлившегося лица, от застывшей во рту тинистой воды. Так матерый охотник осматривает крупную добычу, упиваясь самодовольством. Сам Андрей старается смотреть только в сторону, и можно было бы убедить себя, что в болоте вообще никого нет, если бы не запах, медленно расползающийся по лесу.

Чаще всего Миша ничего не говорит, но порой на него нападает болтливость, и тогда начинаются обозленные рассуждения:

— Что за имя такое дурацкое — Гена? Это какие родители должны быть придурки, чтобы сына Геной назвать? Еще бы Афанасием каким-нибудь обозвали, или Евдокимом. Геннадий, блин. Странно, что он сам давным-давно не убился, а то лично я бы точно не стал жить с таким именем. Так что не зря мы его... это самое. Да, малой? Помогли отмучиться, так сказать.

Андрей не решается возражать. Только смотрит на плавающие в воде листья, на торчащие из земли корни, на поросшие мхом стволы деревьев. Куда угодно, лишь бы не на тело. Не хочется верить, что Гена действительно лежит там, и что он, Андрей, ничего не может с этим сделать. Правильно было бы рассказать все маме, а она бы сделала остальное, чтобы взрослые с этим разобрались, но приходится молчать, потому что не хочется в тюрьму, а молчать совсем не правильно.

— Постоянно у всех спрашиваю, типа невзначай, — говорит Миша на пятый или шестой день, — а про него никто не в курсе даже. Не ищет никто. Нафиг он никому не нужен, понял? Пропал — и похер.

Андрей тоже интересуется на этот счет. Не спрашивает, потому что спрашивать слишком страшно, а только прислушивается и присматривается — не скажет ли кто-нибудь, что пропал ребенок, не мелькнет ли в местных новостях по телевизору фотография Гены. Но все как ни в чем не бывало: никто не тревожится, не замечает ничего подозрительного, не поднимает шум. И это тоже невыносимо неправильно — не хочется верить, что можно вот так умереть в один момент и валяться в лесу, пока другие живут в свое удовольствие, совсем про тебя не вспоминая.

Еще через несколько дней Миша находит длинную корявую палку и тычет ей в раздутого Генку.

— Смотри, как лягушка стал, — говорит. — Ты надувал лягушек?

Андрей молча качает головой.

— Засовываешь ей в жопу соломинку и надуваешь как шарик. Можно потом об стенку кинуть — взорвется, и потроха во все стороны. Мы так тыщу раз делали. Попробуй, прикольно.

Конец палки задирает Генкину футболку и царапает зеленоватый живот.

— Ну чисто жаба, — усмехается Миша. — Что при жизни жабой был, что теперь.

Он давит палкой сильнее, и кожа лопается, выпуская что-то темное и маслянисто поблескивающее. Витающая в воздухе вонь мгновенно усиливается. Горло сжимает спазм, и Андрей отворачивается, едва успев наклониться. Школьный обед из сосиски и картофельного пюре плюхается в траву жидкой кашей. Торопливо утирая рот, Андрей поднимает виноватые глаза на Мишку.

— Какая же ты девка, — тянет тот с усталым разочарованием. — Ты как целую жизнь жить собрался, если такой задохлик?

Он уходит, а Андрей не трогается с места, разглядывая лужицу у ног. Все вокруг кажется черным и вонючим, как гнилые Генкины внутренности. Если ничего не сделать, то «целая жизнь» всегда будет такой, а раз так, то зачем она вообще нужна? Надо придумать, предпринять что-нибудь.

В голову приходит только одна идея, совершенно мрачная, но это все же лучше, чем таскаться сюда вместе с Мишей каждый день, дышать этим воздухом, тонуть в этом омуте.

Стряхнув со спины рюкзак, Андрей выуживает первую попавшуюся тетрадь и дергает чистый листок. Замерзшие пальцы держат ручку неловко, поэтому буквы получаются кривыми, но читаются вроде бы легко: «Гена мертвый на болоте». И это только половина дела.

До частного сектора получается добраться за полтора часа. Огороженные заборами домики с палисадниками жмутся друг к другу, печные трубы направлены в небо как указательные пальцы. Нужный дом стоит особняком от остальных — как будто строители знали, что там будет жить мама Гены, от которой все захотят держаться подальше.

Андрей отворяет скрипучую калитку и крадется к крыльцу. Сад здесь совсем запущен — сплошь разросшиеся сорняки и разбросанные пивные бутылки. Стены дома почернели от времени, а окна занавешены плотными шторами, хотя еще не стемнело. Остановившись у двери, Андрей чутко прислушивается, но изнутри не раздается ни звука. Кажется, не было смысла сюда приходить. Потому что, наверное, и в самом деле нет у Гены никакой мамы, и поэтому его за столько времени никто не хватился. Ведь если бы была, то уже вовсю бы искала, весь город подняла бы на уши.

Спохватившись, что кто-нибудь может его здесь увидеть, Андрей сует записку в щель между дверью и косяком и убегает. Кроссовки шлепают по слякоти, раскидывая в стороны грязные брызги, холодный воздух вспарывает горло. Перед глазами прыгают разноцветные заборы, желтеющие деревья, случайные прохожие. Голова заполняется жуткими мыслями: все обязательно узнают, что это он, Андрей, оставил послание, потому что на листке его отпечатки пальцев. Потому что в полиции умеют находить людей по почерку. Потому что соседи видели, как он открывал калитку. А ведь хотелось, чтобы Гену нашли как бы по анонимной наводке, чтобы никто не подумал, что Андрей имеет ко всему этому какое-то отношение.

Хотелось, чтобы все вокруг перестало быть таким неправильным.

***

Ночью снится мама Гены — спряталась в темном углу за шкафом, и нельзя ничего разглядеть, только очертания плеч и растрепанные волосы. Запах гниющей плоти и ила такой плотный, что хочется забраться пальцами в глотку, чтобы вытащить его как грязную вату. Андрей пятится и пятится прочь, но угол ни на сантиметр не отдаляется, будто преследует по пятам. Тогда Андрей кричит:

— Гена мертвый на болоте! Гена мертвый на болоте!

И тут же понимает, как мало это значит: ведь болот множество, и никто ничего не сможет найти по такой наводке. Значит, все напрасно.

Но мама Гены звонко смеется в ответ:

— Я уже знаю!

Резко вдохнув, Андрей просыпается. Шторы задернуты неплотно, и в щель проникает свет уличного фонаря, ложась прямо на лицо — поэтому приснился кошмар. Такое бывает. Сердце постепенно замедляет темп, дыхание выравнивается. Несколько минут Андрей лежит неподвижно, а потом поднимается и подходит к окну. Схватившись за шторы, смотрит вниз и цепенеет: на скамейке во дворе кто-то сидит, низко опустив голову, и на нем до боли знакомая куртка. Красная с зелеными полосками.

Зажмурившись, Андрей задергивает шторы и ныряет под одеяло.

***

На следующий день, добравшись до болота, Миша и Андрей видят, что Генка исчез. Склоняются к воде ветви, жужжит огромная блестящая стрекоза, играют солнечные блики — будто и не было тут никакого тела.

Мишка хватает Андрея за ворот и в ярости дергает:

— Кому сказал?

Лицо у него красное, глаза широко распахнуты, ноздри раздуваются как у взбесившегося быка.

— Никому не говорил, — хрипит Андрей. — Никому не… Отпусти…

Миша отталкивает, и Андрей падает на землю. Хвойные иголки больно впиваются в ладони.

— Только мы про это знали! Ты и я! Я никому не говорил, значит, ты сказал.

Размахнувшись, Миша пинает Андрея по ребрам, и тот откатывается. Дыхание застревает в легких — ни туда, ни сюда. Получается только лежать с открытым ртом и корчиться от боли.

— Если узнаю, что это из-за тебя, ты, сука, у меня сразу сдохнешь, понял? — продолжает Миша. — Я тебе язык вырву и башку откручу, понял? Кишки выпущу, понял?

Совладав наконец с дыханием, Андрей скулит:

— Я никому не говорил, правда, Мишка! Не бей, пожалуйста!

Бросив грозный взгляд, Миша сует в рот сигарету. Чиркает зажигалка, расползается по воздуху дым. Трясущиеся пальцы с грязными ногтями стряхивают пепел.

— Непонятно, — говорит он после долго молчания.

Андрей вопросительно смотрит снизу вверх, боясь подниматься на ноги. Выдохнув дым, Мишка поясняет:

— Если его нашли, почему никакой шумихи? Ты слышал сегодня в школе что-нибудь?

Андрей мотает головой.

— Вот и я ниче не слышал. А ведь все бегать должны как сумасшедшие. Странно.

Миша с опаской оглядывается, будто прямо сейчас из кустов могут выпрыгнуть полицейские. Лицо теперь не красное, а желтовато-бледное как разлитый кефир.

— Ты, — указывает пальцем на Андрея. — Если это ты все устроил, я тебя порву просто. Понял?

— Я никому ничего не…

Не дослушав, Миша выплевывает окурок и уходит. Андрей глядит ему вслед, а потом поднимается и отряхивается. Перед глазами всплывает человек на скамейке под светом фонаря. В Генкиной куртке. Нет-нет, не в Генкиной, это просто похожая. Совпадение, вот и все.

По воде плывут палые листья. В лесу совсем тихо, только переговариваются вполголоса высокие кроны да постукивает вдалеке дятел. Все должно быть не так. Мама Гены должна была найти записку, а потом бы его вытащили, и все вокруг говорили бы об этом, весь город шумел бы как сбитый с ветки улей. Миша прав — вся эта тишина слишком странная. Опять все неправильно.

Поправив шапку, Андрей бредет прочь. Вернувшись в свой двор, он устраивается на той самой скамейке и долго сидит, прислушиваясь к ощущениям, как будто кто-то сейчас склонится к уху и шепотом все объяснит.

Нет, так не пойдет. Есть только один способ хоть что-то понять.

Снова частный сектор. На небо наползли тучи, такие черные и тяжелые, что, кажется, вот-вот накроют крыши и поглотят все целиком. Окна в Генкином доме по-прежнему занавешены, но записка пропала. Прикусив до боли губу, Андрей поднимается на крыльцо и застывает статуей. Ни единого звука не раздается изнутри — кажется, будто здесь давным-давно никто не живет.

Силясь различить хоть что-нибудь, Андрей прижимается к двери ухом, и тут она медленно отворяется. В темном проеме видно взлохмаченную голову и прищуренные глаза. Отшатнувшись, Андрей едва удерживает равновесие. Мама Гены полноватая и темноволосая, одета в затасканный ситцевый халат с узором из ромашек. Улыбаясь, она наклоняется:

— Привет, мальчик.

Голос мягкий и негромкий, изо рта сильно пахнет перегаром. Под глазами висят мешки, у кожи нездоровый землистый оттенок.

Ничего не соображая, Андрей выдавливает как во сне:

— Гена мертвый на болоте. Гена мертвый на болоте.

Ее улыбка ни на миг не блекнет:

— Неправда, он живой и дома. Только что вернулся — делал одно важное дело. Хочешь поздороваться? Гена, выйди, к тебе друг пришел!

Только тут Андрей замечает вешалку у нее за спиной, а на вешалке красную куртку с зелеными полосками. Вся в разводах от высохшей болотной воды. Сквозь перегар пробиваются запахи тлена и тины.

— Ты такой молодец, — говорит мама Гены. — Не бойся, тебе ничего не будет.

Из дома слышно звук шагов — медленных, неровных. Кто-то неторопливо шаркает к двери, и вонь разложения постепенно усиливается.

— Я так тебе благодарна, — не умолкает мама Гены.

Тогда Андрей разворачивается и убегает в сто раз быстрее, чем убегал вчера. Все смешивается в разноцветное месиво — черное небо, горящие окна, метнувшаяся под ноги кошка. Споткнувшись об нее, Андрей падает в траву и тут же прикрывает голову руками будто спасаясь от града.

Несколько минут ничего не происходит, а потом кто-то хватает его за локоть, помогая подняться. Незнакомая женщина в накинутом на плечи пальто.

— Что она тебе сделала? — спрашивает.

Андрей оборачивается. Дом Гены уже далеко — дверь закрыта, окна занавешены.

— Что она сделала? — повторяет женщина.

Вырвавшись из ее хватки, Андрей снова бежит на подкашивающихся ногах. Женщина кричит ему вслед:

— Не ходи в этот дом! Она ведьма!

Скоро силы иссякают, и Андрей шагает еле живой, угрюмо глядя под ноги. Моросит дождь, легкие капли барабанят по плечам и рюкзаку, влага забирается за шиворот. Мысли колются и царапаются в голове как рассыпанные гвозди. Гена не может быть «живой и дома», не может идти, когда зовут поздороваться. Не может сидеть по ночам на скамейке.

Немного придя в себя, Андрей решает вернуться на болото. Он придет сейчас туда и найдет Генку — наверное, тот просто ушел на дно или отплыл за какую-нибудь корягу, или еще что-нибудь. Надо просто найти его, и все встанет на свои места, все придет в порядок. Хоть и неправильный, но порядок.

Над лесом сгущаются сумерки, а дождь усиливается, когда Андрей добредает до болота. В потемках видно, что тело лежит на привычном месте. Вода идет нервной рябью, серое небо угасает в дрожащем отражении. Андрей подходит ближе и останавливается.

Серо-синяя куртка и съехавшая на макушку шапка — это Мишка, а не Генка. Мишка лежит в воде, и дождь хлещет по открытым глазам, скапливается в разинутом рту. Лицо перекошено от ужаса, пальцы скрючены, висок сочится кровью. Воспоминания о том, как он всего несколько часов назад курил и ругался, кажутся далекими, нереальными, будто принадлежат какой-то другой жизни.

Андрей смахивает со лба холодные капли. В ушах мечется эхо недавних слов «не бойся, тебе ничего не будет». Он разворачивается и идет в ту сторону, где виднеется старая конюшня — там можно переждать дождь. Душу поглощает ледяное равнодушие, а за ним наступает незыблемый покой.

Потому что теперь все правильно.