Elena Eva без каких либо утончений в скобках : Восхождение

— М, моя жизнь, с чего же начать? Я не помню, как я родился, это было очень давно, очень. Кажется около пятидесяти лет назад. Такая цифра заставляет усмирить свой нрав и задуматься о жизни, кажется, но, не меня. Я, наверное, неизлечимый романтик, который верит в розовых единорогов и безграничные лавандовые поля, в которых живут маленькие лавандовые человечки. Да, почему бы и нет? Когда тонкая сталь мягко пронзает дряхлую кожу можно и не такое увидеть. Да, все началось в один из теплых калифорнийских дней. Я сидел на рваном диване и смотрел какой-то глупый мультик для мелких сосунков, а мой папа подкуривал такую жирную папиросу. Я смотрел на него, потом в телик, и видел, как быстро меняется выражение его лица. Оно становилось мягче и мягче, пока его глаза полностью не закрылись. Папироса выпала из его руки на ковёр, продолжая тлеть. Я вскочил с дивана и поднял её. Мой отец тогда приоткрыл глаза и сказал:
«Давай, малыш, затянись!»
Я поднёс папиросу ко рту и сделал глубокий вдох.

Ты, наверное, хочешь услышать невероятные ощущения и всё такое, но этого не было. Я просто докурил её и затушил. Состояние было приятное. Помню выражение его лица, ну моего отца. Оно было исполнено гордостью. Знаешь, я мог курить те волшебные папиросы целыми днями, лишь бы он смотрел на меня именно так. Мне было одиннадцать. Ты наверное слышала не мало таких историй, зачастую придуманных специально пиар менеджерами, чтобы подчеркнуть как чертовски тяжело пришлось тому—то на жизненном пути. Но я бы предпочел наоборот красивую сказку, но, что сделано, то сделано, быть может если бы не тот косяк, то я не сидел бы здесь, с тобой. Ну, потом, после папирос, я стал с жадностью употреблять волшебный белый порошок, он щекотал нос и в момент превращал меня в супермена, в супер мачо, в супер мальчика, который может всё. Мой папа приторговывал им для местной шпаны и бритоголовых охранников, что носили дурь в силиконовую долину. В нашем доме был рай для самого избалованного наркомана. Иногда отец был не в духе, это означало, что один из постоянных клиентов откинулся или же принудительно лёг в клинику. Я конечно никогда ни о чём таком не думал. Мне казалось что время никуда не спешит, и можно вечно оставаться подростком, щупающим спелую грудь в женской общаге. Но, время неумолимо летело, и однажды я не смог разбудить отца. Он лежал на том же прожженном коричневом диване с открытым ртом, и закатанным рукавом на левой руке. На полу валялось пару использованных шприцов, и бутылка ирландского виски, — он впился пальцами левой руки в копну черных волос и растрепал их.

Она смотрела на него не отрываясь. Прежде ей не доводилось слышать столь откровенное признание. Она едва заметно улыбнулась, но внутри неё кипела не высказанная жалость и грусть.
— Я знаю этот взгляд, — сказал он, — это взгляд жалости, ведь так?
Она вновь улыбнулась и сказала:
— Прости, я еле сдерживаю слезы от твоего рассказа, мне и вправду очень жаль, да… — Она глубоко вздохнула.
— Так или иначе, — продолжил он, — это в прошлом, а у прошлого есть прекрасная опция, знаешь какая? — Спросил он улыбаясь.
— Скажи, — в ответ улыбнулась она.
— Я скажу, — загадочно произнёс он, — вот я рассказываю тебе историю моей жизни и ни черта не испытываю, словно вспоминаю жизнь моего приятеля, которого я едва знал, и только. Никакого сожаления, ничего. В этом вся прелесть прошлого, можно взглянуть на него со стороны и улыбнуться.
— Возможно, ты прав, — пожав плечами, сказала она.
— Ты этого еще не знаешь, ты только начала свой путь, вот погоди, скажешь мне что думаешь на этот счёт лет через тридцать, может раньше, зависит от того как насыщенна будет твоя жизнь, хочешь кофе? — между прочим спросил он.
— А ты расскажешь, что было дальше?
— Только после кофе, — засмеялся он.
Они пили кофе молча. Каждый думал о своём.

— Крепкий, — произнесла она.
— Настоящий, — ответил он. — В этом две большие разницы. Вот Люди тоже имитируют множество вещей.
— Например? — заинтересованно спросила она.
— Например, выпивку. Суть любого алкоголя в том, что бы обнажить истинную сущность человека, превратить его в свинью, никак иначе. Все эти дискуссии за бокалом вина самая настоящая имитация. Вот дети не имитируют, в детском возрасте у нас нет ничего кроме правды, искренности, но социум со временем взращивает в нас хищников, бойцов, и конечно лгунишек.
— Возможно, — задумчиво произнесла она.
— Так и есть — засмеялся он, — так и есть. Ну, на чем я там остановился?
— Ты рассказывал о смерти своего отца.

— Точно, когда его не стало, всё изменилось, я на какое то время завязал с наркотой, я испытывал отвращение и злость, но это длилось не долго. Как—то на одной из вечеринок я встретил Роузи. Она была чертовски хороша, мы катались по ночной Калифорнии на её новеньком кабриолете, трахались на заднем сиденье, до сих пор не пойму что она во мне нашла. И, конечно, кололись, нюхали, пили и снова кололись. Её отец возглавлял общеизвестную компанию по производству сигарет, а мать жила в Монако с молодым любовником.
Роузи тогда было девятнадцать, она грезила о карьере актрисы, но у неё не было на это времени, — засмеялся он, — в большей степени она была увлечена тем состоянием, когда видишь розовых единорогов, понимаешь, о чём я?
— Да.
— Но однажды случилось то, чего я никак не ожидал, друг её отца, не помню, как его звали, спонсировал фильм молодого талантливого режиссёра, он вложил немало денег, особенно на тот момент. Помню, был понедельник, у Роузи были какие то дела в банке, кажется нужно было в очередной раз обналичить папин чек, я остался у неё в квартире, подкурил косяк, набрал себе тёплую ванную.

Не успел я расслабиться, как зазвонил мобильный, это была Роузи. Я знал это, потому что на неё у меня стояла особенная мелодия. Пришлось ответить. На том конце провода я не смог разобрать ни слова. Она вопила, смеялась и плакала одновременно.
Роузи была натурой чувственной и необузданной, поэтому я не придал этому звонку значения. Но она позвонила вновь и уже более спокойным голосом сказала, что бы я немедленно взял такси и приехал на угол пересечения Бульвара Сансет и Ларраби стрит. Я начал отпираться, сказал, что только залез в ванную, но она лишь повторила адрес и отключилась. Что было делать, я оделся, взял такси и приехал по указанному адресу. Такси подъехало к такому большому павильону. Я понятия не имел что это за место такое. Роузи была у входа. Она переступала с ноги на ногу, это было смешно. Она очень волновалась. Я сразу это понял. Как оказалось, в том павильоне проходили пробы на участие в новом фильме того самого молодого режиссера. И друг её отца порекомендовал кандидатуру Роузи. Она попросила меня сходить с ней, и в случаи неудачи сразу отвести в бар и напоить. Режиссёр дал ей несколько листовок с диалогом между главной героиней и её братом. Джон, так звали режиссёра, попросил меня подыграть Роузи, чтобы ей было легче представить ситуацию. Я был под кайфом и был не против. Знаешь, она была хороша во многом, правда, но актриса она была никудышная. Джон посмотрел на её попытки минут пять, после чего сказал, что всё прошло отлично, и он позвонит.
Прошла неделя, но он не звонил. Роузи впала в депрессию, кололась и плакала, пила и нюхала, это было отвратительно. Но я продолжал жить у неё, ведь идти мне было некуда.

Он замолчал.
Она сидела напротив него и корявым почерком записывала что-то в свой кожаный блокнот. Её глаза быстро перебегали слева направо, а потом вновь возвращались в исходную позицию.
— Я могу продолжить? — спросил он, приподняв правую бровь.
— Конечно, — мягко произнесла она.
— Так, на чём я там, ах да, тот парень Джон, режиссёр, кстати отличный был парень, он позвонил мне как то вечером и попросил встретиться. Тогда я понятия не имел, что ему от меня было надо.
Он ждал меня в кафе на углу.
Какое—то время мы просто болтали, он пил кофе, я пил виски, и тут вдруг он мне говорит:
— Хочу, чтобы ты играл в моём фильме.
Я тогда аж поперхнулся. Ну, сама подумай, предложение было не из привычных. Вот если бы он мне дозу предложил, или девчонку симпатичную я бы отреагировал по-другому. А тут роль. Я стал отпираться, говорил, что играть не умею, и вообще не грежу светиться по телику. Но Джон стал уверять меня, что тот фильм малобюджетный, и к тому же я отлично подзаработаю.
Именно тот его аргумент стал решающим. По правде говоря, я устал от Роузи, мне хотелось свободы и спокойствия. И, как ты уже догадалась, я согласился. Вот только не знал, как сказать ей, переживал даже, чувство вины впервые меня тогда поедало изнутри. Отвратительное чувство скажу я тебе.
Он замолчал.
Прищурил глаза и отвернул голову в сторону.
Горечь воспоминаний подступила к горлу и образовала пробку.
Ему стало тяжело дышать, несколько раз откашлявшись, он достал из кармана помятую пачку сигарет, зажигалку и закурил. Он курил медленно и отрешённо, стряхивая пепел прямо на пол, порой попадая на свои синие ботинки. Ей на мгновенье показалось, что его глаза наполнены слезами, но он взглянул на неё улыбаясь, глубокие морщинки вокруг глаз соприкоснулись друг с другом, и в её голове промелькнула другая мысль, о том, что он хорош собой.
Эта мысль смутила её и она улыбнулась в ответ.
— Что ты сказал Роузи? — неожиданно твердо спросила она.
— А ты держишь хватку, — засмеялся он, — я сказал ей что она меня достала, и что я гей.
— И она поверила?
— Сначала нет, потом она пару раз видела нас вместе с Джоном, режиссёром фильма.
— Да, да, я помню, как его зовут, — торопливо сказала она, — и?
— И тогда она прислала мне сообщение на автоответчик, что то типа будь счастлив, он отличный парень, вы прекрасно смотритесь. Я с тех пор не видел Роузи, съемки занимали всё моё время, с утра до поздней ночи, ещё пару месяцев я пролежал в клинике, Джон оплатил моё лечение, надеясь, что я окончательно слезу с наркоты. Да, я перестал закалывать вены иглой, но нюхал я с завидным постоянством, ну и играл я отлично, поэтому мой красный нос никого не волновал. Гримеры, я тебе скажу, творят чудеса. Именно в тот год моя жизнь в корне изменилась, понимаешь, я попал в совершенно иной мир, о котором мне и не снилось. Странно было оказаться за экраном телевизора, в который я пялился с детства.
— И какого оно?
— Что именно?
— То чувство, когда на тебя смотрят миллионы? — спросила она.
— Погоди, — засмеялся он, — тогда я понятия не имел, что фильм окажется успешным. Мы так усердно и долго работали над ним, актеры, ранее не узнанные публикой выкладывались по полной, а съемочная команда проявляла, наверное впервые, своё мастерство, — смеясь говорил он, — мы были так увлечены, что вообще не думали об успехе. А дальше ты и сама всё знаешь.
—Ну, знаю, из чужих интервью, но хочу услышать лично от тебя.
— Ладно, ладно, — замедлил он, — когда фильм вышел в прокат, началось повсеместное сумасшествие. Сборы за первые три месяца показа собрали в сто раз больше чем планировал Джон. Нужно было ходить на всякие пресс конференции, давать интервью, я был в шоке, понимаешь? Я парниша с улицы, должен был отвечать на глупые вопросы, а потом ставить свою корявую роспись на фотках подростков и старых тёток. Но чёрт побери я получил столько денег, сколько мне и не снилось. Я стал богачом, вот так просто.
— Ты был счастлив? — спросила она.
— Счастлив? — переспросил он.
— Да, счастлив, — повторила она.

— Хм, — задумался он, прикусив нижнюю губу, —счастлив, — вновь повторил он, как бы смакуя каждую букву, — я был наркоманом, конечно под кайфом я был счастлив всегда, но когда возвращался в реальность, то становилось паршиво. Я стал, — замедлил он, — как бы это сказать, мишенью что ли. Не мог на улицу выйти просто, все пялились, показывали пальцем, по телику крутили придуманные новости обо мне, было странно видеть это.
Пришлось купить дом за чертой шумного города и нанять охрану, у меня даже пару агентов появилось, которых я видел каждый день. Сначала я ненавидел все это, сопротивлялся этому, а потом, не поверишь, спустя совсем немного я втянулся. Мне понравилась эта игра. Красивые девчонки сами вешались на меня, дом был усыпан выпивкой и наркотой, у меня даже водитель свой был, такой большой волосатый дядька, помню, он всегда молчал. Как то мне позвонил Джон и сказал, что одна из наших общих знакомых умерла. Помню, как безучастно я тогда спросил её имя, а он так тихо и грустно произнёс «Роузи.»
— Мне жаль, — сказала она.
— Да, жаль, очень жаль, малышка Роузи была доброй девочкой. Но, она неумело обращалась с игрушками, и игрушки её убили. После той новости я снова на какое то время завязал, ну, от неприязни и злости, понимаешь, и как раз в тот промежуток моей трезвости меня пригласили на пробы к скандально известному режиссеру. Он был настоящим психом, но гениальным.
— Да, — перебила она его, — да, я была с ним знакома лично, он действительно был странным человеком, — вспоминая, произнесла она.
— Тот чертов фильм, который опустошил меня и выпил все соки, принёс мне Оскар, но мне было плевать на всё это. — Он посмотрел на нее испытывающим взглядом. — Однажды мне сон приснился, в нём Роузи лежала со мной рядом на кровати, нежно гладила меня по голове, будто жалела, а потом заглянув мне прямо в глаза сказала, что я отдал душу дьяволу. Да, ты знаешь, и она была права, я продался, ещё и продешевил. — Он ухмыльнулся и взялся пальцами левой руки за кисть правой, судорожно сжимая кожу до красна.
— Послушай, ты не обязан вспоминать всё это, я лишь хотела услышать историю твоего восхождения, — мягко произнесла она.
Он молчал, глядя в окно.
— Восхождение, — медленно произнёс он, — это и есть история, ты думала, что я расскажу тебе милую сказку? Тогда ты зря пришла.
Он говорил не поворачиваясь в её сторону, белая пена волн ослепляла его серо синие глаза, но он продолжал смотреть в самое сердце ледяного океана.