Шизоff : строчек в эфире больше нет, оттого - мемуарчик

Набоков, писатель всея руси и омерики, хвастался тем, что он родился под взрыв пушек на Неве.
Я проверил со временем - оказалось не так. Набоков сильно приврал. Для Невского салюта ему было ехать минут двадцать на пристяжных. Я был в доме Набокова.
Что касается меня, то я сразу родился в месте с видом на Петропавловку. Когда стреляла пушка на крепости, я просто хотел есть, и начинал плакать.
Я жил в здании гос.музея Эрмитаж, в квартире академика Спасского, который приютил моих родителей вместе со мной вкупе. От большого еврейского благодушия.
Что я помню о деде?
Да почти ничего.
Нам пришлось покинуть аппартаменты напротив крепости имени Петра и Павла.
И начались передряги.
Но он научил меня разговаривать на приличном русском языке, а самым лучшим развлечением для нас обоих было сжигание рукописей.
Не подумайте, что академик был шпионом, и топил концы. Да нет. Он просто привык писать, что и передал мне как-то ментально.
Мы жгли его размышления, и оба смеялись. Он, 90-летний старик, профессор, и я, малолетний сгусток странных генов.
Нам было весело и смешно.
А потом всвязи с его смертью нам пришлось съехать.

Ладно, съехали мы всей голодной семьёй от профессора нумизматики. Дело молодое, очи разверзты.
И куда поехали?
К бабушке. Бабушке, простите, на тот момент было меньше, чем мне сейчас. И она очень даже горячая была штучка.
И так.
Живём мы в 12-метровой комнатке на Петроградке, рядом со многими гениями пера и в орало, и я сплю на столе. Потому как на диване молодая семья. Где спала бабушка - вопрос вопросов. Возможно, что знойная натура позволяла ей спать где-то в другом месте. Менее тесном и убогом. И с определёнными бонусами.
Соседи в этой квартирке были прекрасные. Водолаз Татаринов с женой Зосей, продавщицей сыров.
Ванной не было как факта, вода лилась только в кухне. Ещё жили пара припадочных старух, но у одной был ламповый телевизор.
Я рос в этом угрюмом говне, где на кухне постоянно жрёт пельмени водолаз Татаринов,.Лет шесть. Или семь. А потом пошёл в школу. Мне сразу дали прописи, и выяснилось, что я не умею писать как "нормальный ребёнок". Мама пару раз пизданула мне босоножками по голове, и спасибо, что они были не на изящной ноге. Мама в те годы была прекрасна.
Короче, писать я не научился, да и сейчас, полагаю, не очень.
Но зато познакомился с местными малолетними бандитами на пустыре, узнал зачем и почему гандоны, научился воровать ништяки в ближайшей булочной.
Изредка навещала бабушка, она спала со мной. Тогда я и осознал крепкое женское тело. Спонтанно, но с пользой для себя.
В том же подъезде жил лучший боксёр всех времён Попенченко. Его скинули в пролёт лестницы. С тех пор я недолюбливаю пролёты.
И я уже неплохо прижился в этом уродливом антураже, когда маме решили дать комнату в коммуналке. В центре, поближе к работе.
Я поцеловал любимую сексуальную бабушку, и мы опять съехали нахуй.
ПС. в этой 12-метровой халабуде тоже была печь. Но не мраморный камин, а печь городская. Не помню что, но мы с папой жгли. Возможно мамины колготки.

И так мы переехали на улицу Маяковскую.
Это было очаровательно, после деревенской Петроградки. Сейчас она крута, а тогда была краем.
Комнаты наши находились на пятом этаже, лифта в этом архитектурном изяществе не предусматривалось изначально.
В этом прекрасном месте, где обитали очень странные соседи, я прожил лет пять. Опять же со всеми подружился. Я всегда был коммуникабелен.
Там я понял, чем интересны женщины, и так далее.
Дом мне невероятно близок по воспоминаниям. Это была круть. Там мне мама отрубила палец дверью, сосед армянин Жора напоил араком, соседка-блядь Света соблазнила отца. Было весело.
Снег на крышах дома напротив вызывал во мне чувства. Я написал первые стихи. А ещё у меня была железная дорога производства ГДР. И коробка из под телевизора Рубин. В ней я жил, скрываясь от маминого ока.
Дело в том, что я впервые получил отдельную комнату. Она была ненормальной формы. В ней было восемнадцать углов. И в каждый угол моя мама повесила по лозунгу. "Ты лгун!" "Врать позорно!" "Маленький, но скот!". Остальное не помню, но я так охуел, что предпочёл жить в коробке.
Я опять же подружился с местными бандитами моего возраста, и мы по силе сил творили беспредел.
Мне очень нравилось в этой квартире. Даже сосед армянин и его жена с удивительной жопой. А блядь соседка, соблазнившая папу вызывала только чувство горестного недоумения. Впрочем, вся история любви и кончилась горестным недоумением. Об этом я не буду, не моя история любви.
Жалко было покидать эту прекрасную комнату с восемнадцатью углами и обоями цвета мочи.
Но мы переехали.