Юра Дзоз : Крива

У Васи была собака — бассет. Ушастый длинный такой пёс, добрый. Мы с Васей так и познакомились: «Нифига себе у тебя собака, как её зовут». Звали Джек.
Мама Василия (отца не было) знала, что её сын курит сигареты. Васе тринадцать. Крупный такой парень, на все шестнадцать катил. Благодаря куреву стали друзьями; курили у него в подъезде, когда мамы не было дома — на балконе.
Ялта, окраина города, объездная дорога на Севастополь. Район неважный. Там находится водоканал, молокозавод, пожарная служба, горгаз. Курортников на районе мало — до моря далеко, пятнадцать двадцать минут ходу. И дома, пятиэтажки панельные.
В доме Васи жил Пуговкин. Тот самый актёр. Потом ему дали квартиру в центре, там, на доме сейчас табличка: здесь жил, здесь умер Пуговкин. Но до этого, временно, поселили на улице Кривошты. (Кривошта — красный партизан). Наш район. Так назвали улицу. Эта улица — отдельный мир.

Крива.
Вот как мы называли район. («Погнали на Криву, нам наши!»)
Пуговкин жил в Васином доме, на четвёртом этаже.
Человек загадочный. Грустный. Отдельный. Да, отдельный от остальных. Пуговкин смотрел в пол и шёл. Медленно. И нёс авоську, не полную, не пустую, с чем-то неважным. Старый. Настоящий, тот самый.
Здоровался. «Здравствуйте, ребята» — всегда такое приветствие.
Мы неловко прятали сигареты.

Взрослые нас шугали. Привычно. Взрослым не нравился наш внешний вид. Не нравилась, что мы тусуемся в подъездах. Не нравилась наша музыка.
Мораль. Норма. Много командиров, слишком много. Каждый должен, как бы, ага. В чём-то тут соль? Наверное, тот, кто должен мудак.
Мудак оправдывается ложными умозаключениями, тем и живёт. Пускай. Если только никого не трогает. Но ведь трогали, лезли, давили, выжимали. И таким образом хвалили себя, свою порядочность. Таким вот странным, агрессивным методом.

Петренко, начальник охраны молокозавода охранял обрезки фольги. Хорошей такой, толстой, этой фольгой бутылки кефира и молока запечатывали, а обрезки охранял Петренко. Нужны они ему были. И нам тоже, для всякого, поэтому и воровали. Использовали известный с детства лаз.
Петренко нас изловил, вёл в милицию. Счастливый. Наконец-то!
Навстречу — Пуговкин.
— Оставьте детей, — сказал, или приказал.
Петренко узнал Пуговкина. Этот старик городская знаменитость! Но почему он вступается за этих.
— Это воры!
— Что они украли? Я возмещу.
Спокойно. Уверенно. Чётко. Интересная ситуация. А что мы украли, да. Каков ущерб? Нет его. Обрезки фольги, мелочь.
Пуговкин даёт Петренко деньги, тот берёт.
— Ладно. Ещё раз помаю, в милицию точно попадёте, — стращал.
Но уже мягко, пропала грозность, её деньги стёрли.
— Ступайте парни. Больше так не делайте, хорошо? — Обратился к нам наш спаситель.
Мы, понурившись, кивали. Нам и правда стала стыдно. Мне стало стыдно. Думаю и остальным тоже. А вот перед Петренко никогда стыдно не было. И перед прочими моралистами и садистами — никогда.
Мы свободны. За нас заступились. Нас заметили — заметили, мы люди, это не просто так. Наш освободитель пошёл дальше. Спас нас и пошёл себе дальше, домой. Заметил нас, узнал.
Пуговкин о чём-то грустил. Так мне казалось. Ходил себе и ходил. Мне хотелось тоже что-то для него сделать. Однажды вызвался помочь донести его авоську, но актер не позволил. «Она не тяжелая, спасибо». Усталая улыбка.
Ребёнок не умеет сказать словами, но чувствует. Много. Такого, что потом наречёт пустым. Забудет, чтобы вспомнить в летах.
А пока…
Магнитофон — громко. Часто играла «Красная плесень». Паша Яцына, бессменный лидер группы, жил на Кривошты, несколько домов от нас. Может и сейчас там живёт?
Плотно упоротые ребята вдохновляли нас своим безобразием.
А умные слова поэтов, других поэтов, их песни учили нас.
1990 год.
Мне хотелось взорвать этот мир, затопить новой водой к чертям собачим.
Нельзя топтать растение, когда пробился стебель, нужно дать воды и солнца чтобы пророс, дал плоды. Так устроено.
В нас назревало. Быть не такими. Важно. Почему-то слишком важно. Слишком долго был строй, слишком долго боялись. Из ряда вон! Вот он — обывательский страх. Люди скажут. Боязно…
Как долго. Как же долго держалось, а теперь лопнуло.
Мы видели щели, трещины, лезли в них, — уйти, сбежать. Не признавать. Слово Люди пишется с Большой буквы. Нам гордо на всё наплевать. Нам важно любое отклонение от нормы. Норму нужно уничтожить. Чтобы уродство обернулось красотой.
Революция. Бескровная война самоубийц. Баланс — основа строя природы. А у нас тут явный перегиб, и мы видим, в какую сторону.

И через всё это шагает Пуговкин. Готовился к дельнейшему движению в Брамфатуре.
Ему за семьдесят. Смотрит на нас, понимает. Всё уже было, всё видено, скучно. Знает, чем закончиться, вот и не интересно. Несёт себе свою авоську и проживает сознанием заново свою пёструю жизнь.