Юра Дзоз : Кит греется на солнце

Мне Савельев казался мутным, а потому не нравился. А вот он мной вдруг заинтересовался, моими успехами в работе, отчётами. Даже в кабинет заглядывал. Савельев вообще любил посреди рабочего дня пройтись по своим владениям, по администрации порта, с заместителями поговорить — подчёркивал демократичность своего правления. И тут вдруг ко мне, к начальнику комического отдела, мелкой сошке: здравствуй Жора, как работа?
Оказалось Василий Степанович Савельев, начальник торгового порта, удумал убрать вдруг ставшего неугодным коммерческого директора, а на его место назначить меня. Странное решение, учитывая мой возраст и стаж: я и начальником отдела толком поработать не успел, год назад всего назначили.
Не смотря на это, случилось, стал я коммерческим директором.
Немного порадовался, сам, с бутылкой виски; что говорить, приятно. Меня замечать стали, а ведь никогда раньше не замечали. Не в школе, ни в институте. Ни девушки, которых я любил, ни начальники. Даже родители, казалось, этим делом грешили.
А потом перестройка закончилась, государство убилось; я как раз в это время практику в порту проходил, там и остался, вакансия у них была.
Василий Степанович хитрый, пробивной человек порт отстоял, и сам в начальником остался, с более широкими полномочиями. И грузооборот со временем даже приумножил.
В час повсеместного мародерства, рейдерства, переоформления собственности бывшего государства, Савельев воровал много, но созидательно, не уничтожая, а приумножая для дела, брал себе.
Савельев появился в моём кабинете через месяц: тощая фигура затянутая галстуком; Василий Степанович всегда носил галстук, костюм тройка; кажется, я ни разу не видел одетым по другому. И уже никогда не увижу.
Василий Степанович объявил, что настало время зарабатывать деньги. Я согласился, уточнив: что конкретно такое «зарабатывать деньги». Да всё просто — уверенно говорил начальник порта.
Много позже, обдумывая эти события, я понял, почему Савельев выбрал меня: в ту пору жил одиноко, отшельником, семьи нет, детей нет, и друзей нет, родители далеко. Один только брат в где-то городе, но и с ним я отношений не поддерживал. Помогая моей карьере, Василий Степанович откармливал свою жертву.
«Всё просто, слушай что от тебя нужно».
В порт приходят вагоны для перевалки на судно, на экспорт, оформляются моим ведомством, коммерческим департаментом. Не мудрствуя лукаво, Василий Степанович предложил махинацию в оформлении: вагон зерна растворялся в порту, а по документам уходил на экспорт.
«Тут всё шито-крыто! Много лет уже схема работает, теперь и ты в теме»
У меня появилось много денег; ослеплённый я не мог (да и не хотел, если честно) обдумывать схему, а мне бы всмотреться повнимательней, особенно в части зон ответственности. Я этого не сделал, поэтому попировав годик, отправился на пять лет в тюрьму.
Оказалось, что это я схему придумал и в жизнь воплотил, везде мои подписи, а Савельев чист; потому что придумал не одну схему, а несколько, и крутил ими как цыган солнцем. Неглупый человек. Ему бы военным стратегом быть — любую войну хитростью возьмёт.
Схема Василия Степановича оказалось не только воровством товара грузоотправителя, но и хищением государственной собственности, ведь если меньше груза декларируется таможней, меньше денег поступает в казну. Такое воровство не могло остаться незамеченным.

В тюрьме я обозлился, ощетинился душой, стал даже жестоким. Когда освободился — пил, где-то терялся в самых низах. Дрался. Побеждая, чувствовал себя зверем. Мне тяжело было жить.
Брат мой, Витька, увидел меня однажды в какой-то канаве, привёл домой, и поселил у себя. Я с трудом приходил в себя, не находил в себе себя. Очухавшись, я понял (первое здравое умозаключение): нужны деньги. Брат меня поит, бульончики готовит, ухаживает. Нехорошо так человека обременять, хоть Витька и твердил, что, мол, нет проблем, а я мог у брата жить.
Я шел по улице, думал, как раздобыть копейку (тогда только об этом и думал), когда увидел Савельева; он весь такой чистенький, холеный, садился в новый Мерседес, красивый, блестящий Мерседес. Изъятых у меня денег, пожалуй, хватило бы на такую машину. Василий Степанович занял водительское место и уехал, наверное, домой, к жене, к семье, в тепло домашнего очага, которого у меня нет, и перспектива не маячит.
Разозлился сильно; бежал, нёсся к брату, убью, говорю, суку, и деньги отниму.
Витя тогда барменом работал в ресторане «Прибрежный», место красивое, на берегу Ингула, трасса с рододендронами, белые скатерти, высокие цены. Здесь совещаются бандиты, и бизнесмены ведут переговоры. Брат знал много уголовников, сказал: «Не суетись, Жора, я свяжусь с нужными людьми, посмотрим, что можно сделать».
Прошло несколько недель; я уже подумывал, что брат забыл о моей проблеме. Зря так думал.
На встрече я познакомился с Серёжей, Тимуром и Константином Михайловичем. Трое уголовников не скрывали свою причастность к бандитскому миру — выпячивали её.
Огромных размеров «молотобоец», Сергей, руки в татуировках, лицо угрюмое и страшное. Тимур поджарый, слегка раскосый, умеет строить разговор, как бы заместитель Кости Южного. Константин Михайлович степенный, уравновешенный. Он много сидел, много думал. Неглупый, престарелый блатной, Костя Южный решал проблемные вопросы народа.
Мы с братом объяснили ситуацию, бандиты, за пятьдесят процентов от забранного, согласились помочь. Легко рисковать, когда ни гроша за душой!
Задержать Василия Степановича оказалось не сложно. Проникли в элитный гаражный кооператив и подождали до вечера. Согласно нашему плану Южный должен был говорить, а задержанный соглашаться и платить.
Савельев начал брыкаться, сказал чрезмерно для уголовников грубые слова, угрожал. И не блефовал. «Крыша» у Савельева, конечно, была, и непременно мощная. Дело в телефонном звонке. Василий Степанович рыпается. Серёжа наносит удар в левое ухо. Василий Степанович мешком плюхается на землю.
Такого никто не ожидал, никто не хотел его убивать. Константин Михайлович отчитывает Серёжу, разворачивая Мерседес Савельева. Серёжа бубнит, оправдывается. Тело в багажнике. Мы загнали машину в гараж, закрыли двери на засов.
Тимур обыскивает тело, находит маленькую кожаную записную книжку, бумажник, больше ничего. В бумажнике пятьсот долларов, ещё гривны, несколько тысяч, кредитные карточки.
Экстренное совещание постановляет: бандиты берут машину (плюс тело, это ведь их недочёт), мне с братом остается бумажник и записная книжка. Вопрос закрыт. Не с кого больше вымогать. Расходимся.
Надо признать бандиты сработали весьма топорно, зато мой брат проявил щедрость: отдал все деньги из бумажника мне. «Тебе нужно уехать из города, брат. Вся эта история не может пройти тихо. Возможно, тебя будут искать. У тебя есть куда уехать?»
Я не думал, что нас с братом будут искать, ведь даже Савельев нас не видел: мы в машине бандитов сидели. Бандиты разговаривали от нашего лица, и только в случае крайнего неповиновения со стороны «клиента», я должен был выйти из машины, типа, привет гнида, ну что, узнаешь старого друга? Но до этого не дошло. Нас никто не видел. Нас вряд ли станут искать.
Другое дело, что уехать мне хотелось, уже давно, да всё денег проклятых не было. И мне было куда уезжать.
В Крым, в Ливадию, там небольшой однокомнатный дом. Небольшой. Дом. Сказано несколько громче, чем нужно. Скорее сооружение, где сразу при входе кровать, довольно, впрочем, большая, рядом печка, прямо там, в спальне.
Мне от какой-то родственницы досталось, давно, я ещё ребёнком был, когда мне это строение мне завещали. Помню, мама, подшучивала, мол, юный рантье.
Мама тоже не знала дальнюю родственницу, завещавшую мне этот чудо-дом. Отец должен был знать, но он не жил с нами, я его почти не помню.
В восемнадцать лет я путешествовал по Крыму на велосипеде, и заезжал туда переночевать; после забыл об этом месте, как забывают о ненужной вещи в шкафу.
У меня были деньги, вполне приличные для того времени; купил новую хорошую одежду, тёплые ботинки. На улице июль испепелял Землю, в честь этого зимняя одежда стоила дёшево.
В поезде я познакомился с Таней, мы столкнулись, такое случается при погрузке багажа в вагон, я её поддержал. Оказалось, мы в одном купе. С нами ещё двое вспотевшие от жары, с жареной курицей и водкой. У нас с Таней верхние полки. Я смотрел, как она спит, до часу ночи смотрел. Красиво. Утром попросил номер телефона, предложил встретиться. Таня согласилась.
И пропала из моей жизни. Бумажка с номером телефона легла в потайной карман сумки, рядом с блокнотом Савельева и деньгами. Пустой бумажник банковскими картами я сжег, колебался на счёт блокнота, всё-таки оставил, не бросил в огонь.
Моё новое жилище на отшибе старой, не курортной, части Ливадии. Дома выстроены под неимоверными углами, терассные огороды повсюду. Море совсем рядом. Бросив вещи в новом доме, я отправился купаться.
На пляже подрался с Борисом. Он местный, пристал, проходу не давал. Я разбил ему нос. Кровь полилась быстрым потоком. Пока Борис останавливал кровотечение (и не мог меня быть), я говорил. Когда кровь остановилась, Борис уже не хотел драться. Он был беден, так же беден как я. У меня появился первый крымский друг.
Борису двадцать пят лет, он ворует, чтобы выжить, — летом, в сезон, на пляже. Я стал напарником, стоял на стрёме за четверть от прибыли — три четверти забирал Боря. Меня устраивало.
Промысел это точность; всё дело в слежке, во внимательности: пляж, людей много, нужно пристально наблюдать за баром.
Бар рядом, но до него нужно идти, и все ходят, покупают, рассчитываются. Смотреть, смотреть внимательно: сколько у кого денег, в чём их носят, в кошелек ли складывают, или в руках держат. Пляж, полуженная суета. Плавки, купальниках, матрацы панамки, всё вмешалось, мелькает, каруселью кружит.
Мы трезвы и аккуратны; сначала выявляем тех, кто с кошельками, затем оцениваем размер (толщину) кошелька, и работаем.
Так Боря всегда в решительный момент говорил: «Работаем, братуха», всегда шёпотом, стиснув зубы. Моё дело на стрёме стоять. Если милиция или другая опасность для дела, я должен был громко позывать Михаила Михайловича.
Боря действовал. Для него ремесло было борьбой жизни. У него нет денег, с ним должны поделиться: не прихоть, а вопрос выживания.
Иногда, акт принудительного дележа случался на пляже, тонко, аккуратно, незаметно; бывало, провожали владельца кошелька, выбирали момент и отбирали на одной из узких улочек Ливадии.
Жизнь пошла на лад; я выкинул из своей комнаты набитую клопами кровать, огромную печь выгодно сдал на металлолом. Комната стала пустым прямоугольником, появилось место. Я поклеил обои, купил одноместную кровать, и уже собирался купить диван и стол, когда Борю поймали на краже. Я стоял на стрёме, достаточно далеко. Я остался незамеченным, мог спастись.
Суета, крики, какой-то накаченный здоровяк заломил Борю и удерживает. А бабы завывают: милиция! Милиция!
Боря посмотрел в мою сторону, наши взгляды встретились; я успел заметить усталую грусть в глазах вора. Слово «опять». Боря не сопротивлялся, я убежал.
Я бежал ничего и никого перед собой не различая, — как никогда раньше, бежал через посёлок, мимо экскурсионных групп и усталых отдыхающих.
Никогда больше я не видел Борю, но навсегда запомнил его.
Вернувшись в свое частично обустроенное жилище, я стал думать, как жить дальше. В жизни каждого мужчины бывают моменты, когда нужно закрыться от всех и подумать.
Определился: халупа моя стоит денег, потому что она возле моря; выгодно продал свою комнату; тогда как раз начинался бум переоборудования частного жилья в мини гостиницы, апартаменты — моя комнатка удачно вписалась в рыночный спрос. За вырученные деньги я купил квартиру дома, в Николаеве, и немало ещё осталось на жизнь.
Тут-то я вспомнил о Тане, баз особой надежды (два года прошло) позвонил, Таня ответила, согласилась на свидание.
Мы поженились. Таня родила мне двоих сыновей. Я был совершенно счастлив, какое-то время. Пока ни начались разговоры о работе. Работать я не хотел, собирался продолжить мутки. Иногда мы с супругой сорились, но без истерии, посуду не били.
Однажды вечером ко мне подошёл младший сын, семь лет, кудрявая голова; сын с чувством сказал: «Это я тебе нарисовал, папа!», и протянул листок с нарисованной карандашами картиной. Там было море — море занимало часть листа, и был кит, ещё яркое солнце и желтый песок пляжа. Внизу подпись: «Кит греется на солнце».
Этот рисунок изменил мою жизнь; слёзы потекли, но я нашёлся, вытер глаза и похвалил мальчика за рисунок, за оригинальную идею и прекрасное название. Помню, заметил: «Так можно было музыкальную группу назвать». Малыш доволен, отец похвалил его, всё отлично, можно рисовать дальше.
Кит греется на солнце.
Ребёнок не мог знать, как сильно его картина повлияла на жизнь отца, на жизнь всей семьи. А ведь так оно и было. Детский рисунок. Что случилось, если б он его не нарисовал? Я много думал об этом.
Таня обрадовалась, когда узнала, что я с ней согласен, что готов найти работу. Я устроился, по профилю, в небольшой экспедиторской компании. Сопровождение вагонов с зерном, машин, оформление перед перевалкой, всё мне знакомое, почти родное.
Проявив себя с первого дня, через год я возглавил эту компанию, потому что сумел привлечь новых клиентов. Новые грузы это мои деньги, и я неплохо живу, достойно сдержу семью.
Недавно вспомнил о записной книжке Савельева — события восстали, потекли в сознании. Достал её из тайника и не стал смотреть. Сжёг, и плюнул на пепел.