Zaalbabuzeb : Сталинский отряд

Труд и порядок — вот молот и зубило, которыми из бесформенной глыбы человечества выдалбливается новая порода. Люди сильные, неуто-мимые, дисциплинированные. Как раз такими и пытался сделать своих бойцов Гена Закон.
Его отряд вкалывал усердно, чётко, всегда заканчивая в срок, поэто-му ему поручали самые ответственные работы.
Поблажек волынщикам в нём не было. Терпение к косякопорам не практиковалось. Руки не держат кувалду — так Закон сначала вправит тебе мозги, а не поможет, тогда и руки — чуть ли не той самой кувалдой.
Ну а залетишь по-крупному, командир тебя и вовсе загонит в дым-канаву. Как Разгуляева. Мужики когда его вытащили, то решили: «Всё. Крякнул боец». Но к их удивлению он очухался. Даже проработал потом три дня. А на четвёртый нажрался гвоздей-трёшек и освободил место в вагончике для нового мужика.
С новичком, правда, оказалось тоже непросто.
Коробкин год как закончил Томский политех и смахивал на вшивого интеллигентишку. Тощий, сутуловатый, с испуганными глазами — не иначе чёрт его сюда забросил.
Однако же парняга тронул что-то в душе у командира. Тот даже сам объяснил бойцу правила их отряда: не грызть в одно рыло; не крысить по-сылки; всё — общее. Помог со строёвкой. Показал, как сподручнее варить «в лодочку», как разделывать кромки крестом. А ещё — осадил Колю Дрына, который стал к бойцу цепляться... И ведь цепляться-то было за что.
Прежде Закон не отмазывал косячников, поэтому Дрын с остальными бригадирами начали на него странно коситься. Гена же морщил лоб, пытаясь понять, отчего симпатизирует парню? Что в нём та-кого необычного?
И таки понял.

А два месяца спустя Коробкин отчебучил.
— И чё с ним делать? — Дрын пожал плечами. — Я ему сказал: «Ка-кая, к херам, свадьба?! Ходи в бабий посёлок на блядки по воскресеньям. Как другие мужики». А он всё буровит: «Так не хочу. Имею право».
Гена почесал подбородок.
Как ни верти, а мужицкое право — закон, так что придётся разрули-вать. Хотя — как не вовремя!
Вздохнув, он отпустил бугра и стал собираться к Лариске, коман-дирше бабьего отряда.
— Был у меня твой щенок, был, — женщина за столом поморщилась. — И вылетел отсюда, как ужаленный.
Она чиркнула зажигалкой и прикурила. От дыма в и без того затх-лом вагончике стало совсем не продохнуть.
— Но я тебе скажу: Машка ещё мелкая для ваших коммунарских штук! — рот Лариски скривился, в нём блеснул золотой зуб. — А твоему щенку ишачить надо, а не с моей биксой под одеялом возиться.
И она схаркнула в пепельницу.
— Жизнь сама решит, чё кому надо, — парировал Закон, откинув-шись на спинку стула. — А наше дело — подписать им бумаги.
В ответ женщина затянулась так глубоко, что её лицо чуть не всосалось в рот вместе с дымом.
— С каких пор ты стал такой уставной, комот? — просипела она. — Наше дело — выдавать показатели, а не устраивать случки. Так что в уши мне не дуй. Если хочешь... — командирша подмигнула, — можешь подуть мне в другое место.
И она дико захохотала.
Закон отвернулся, сжав челюсти.
— К тому же голубки затребуют медовый месяц, — добавила Ларис-ка. — А у тебя и так все сроки просраны.
Гена встал и навис над женщиной:
— Ты включай калган, а! Какой, в очко, медовый месяц?! Где они нашарят башли? Не в тундре же им куковать на кочке.
И он обвёл рукой вагончик, как бы указывая за его стены.
Лариска поглядела на Закона снизу вверх и похабно ухмыльнулась.
Затем она опустила взгляд на его брюки и подалась вперёд:
— Один хрен вламывать не будут. Это ж дело такое...
Затянувшись, она с мечтательным видом выпустила дым Гене на ширинку.
Закон поморщился и отшагнул.
— Ладно, — Лариска затушила сигарету и тоже встала. — Если тебя так прижало, забирай мою ссыкуху в свой отряд. Я подпишу бумаги.
Она улыбнулась и кивнула на диванчик:
— А теперь — айда?

Закон брёл мимо бабьих вагончиков и нюхал пальцы. Никотин, везде никотин.
Зря он всё-таки стал помогать Коробкину: других дел нету, что ли? Пусть бы женишок нарезал километры сам, улаживая свои вопросы, а комоту-то что за надобность?
Вдали, за болотом, виднелся башенный кран. Его стрела поворачи-валась, будто следя за работягами, которые чахли средь этих топей, стра-дая от недостатка витаминов и веры в будущее.
Поглядев в белёсую даль, Гена всё же пошёл договариваться дальше. Уж очень парень напоминал ему Серёжку, с которым они знались в юности...

Мотин обрадовался:
— Надо же, командир пятого отряда пожаловал!
Он заёрзал в кресле, обитом кожей, и блаженно сощурил поросячьи глазки.
— Сталинского отряда, — поправил Закон.
Мотин помрачнел.
— Пятого, — он сжал в кулаке авторучку.
Гена выдержал взгляд начальника и сказал спокойно:
— Сталинского.
Глаза Мотина таращились на комота, не моргая.
В конце концов он покачал головой, фыркнул и отложил ручку.
— С чем пришёл? — начальник ослабил воротник на рубашке.
Закон рассказал, что сварщик из его отряда решил создать семью. А семьям строителей Газограда полагается отдельное жильё — так поста-новил сам Сергей Кужугетович.
— Наш президент много чего наустанавливал, — Мотин поморщил-ся. — А ты в нашей общаге был? Так сходи, Гена, сходи! Там по десять таджиков в комнате... И чё делать? Куда я поселю твоих молодых, а? В шкаф? На антресоли? В казан с вонючим пловом?
Он широко развёл руками:
— Куда же, Гена? Скажи мне, раз ты такой умный!
Его брови иронически взлетели.
Закон нахмурился, облизнув сухие губы.
— В шестом боксе есть бесхозный вагончик, — напомнил он. — Пусть бы починили его и жили. Чё ему ржаветь без дела?
Мотин отвернулся.
Пожевал губами. Побарабанил пальцами по столу.
Наконец, вздохнув, он сказал:
— За Игаркой растёт хороший соснячок. Мне б туда человек шесть — примерно на неделю. Пилы с топорами выдам. Жратвой обеспе-чу.
Он наклонился к Закону, понизив голос:
— Только никому об этом ни гу-гу. И о вагончике, который я отпишу на твой отряд, тоже, — Мотин подмигнул. — Ну как, Гена? По-сотрудничаем?
И он сощурился, как лис, увидевший хромую полёвку.
Закон же опустил взор на свои сцепленные пальцы и призадумался.
Если мужиков сцапает лесоохрана, то больше он их не увидит. В придачу следователи всех собак спустят на него, и даже местный блат-комитет не отмажет. Да и отпускать бойцов в лес ему сейчас ну никак нель-зя, ведь если отряд не успеет с котельной, то зимой вся стройка околеет к хренам. Так что, как ни крути, предложение Мотина — та ещё канифоль.
— Да не очкуй ты, Гена! — начальник словно прочёл мысли Закона. — Всё будет тихо-гладко. И мужики вернутся, и сроки ты нагонишь. А мне не веришь...
Он достал баян:
— Песне моей поверь!
И начальник затянул «Столыпинский вагон» группы «Лесоповал».

Тем летом Генка ураганил с пацанами из фазанки. Они таскали акку-муляторы из машин, разводили буржуйских сынков на балабасы, дули траву да безбожно киряли. В общем, восьмой и девятый классы были са-мым ништячным времечком в его жизни.
Всё испортил он. Тихий, весь на своей волне, Серёжка был явно не их масти.
Так какого же хрена он навязался? — вот вопрос.
Генка сперва пытался его игнорировать — но Серёжка стал тереться с ними всё чаще. Тогда будущий Закон побазарил с пацанвой.
— Да нормальный он кент, — Башня пожал плечами. — Пусть оста-ётся.
В итоге Генка взял дело в свои руки и принялся Серёжку щемить: подкалывать его, гнобить, глумиться. Но тот толком не отвечал, чем вы-бешивал ещё больше.
Душным вечером их компашка собралась на хате у Корявого, про-пивая пенсию его бабки. Старуху свезли в больницу, и квартира была сво-бодна.
Корявый с Башней орали, чавкали, роняли жратву на пол. Серёж-ка же брал закусь тонкими пальцами, аккуратно клал в рот и неспешно пе-режёвывал. Генка не мог оторвать от него взгляда — полного ненависти.
Когда водка кончилась, Башня с Корявым ушли за новой чекушкой. А Генка подскочил к парню, перекосив морду.
— Чё такое? — Серёжка поднял испуганные глаза.
И тогда Генка с рыком вцепился ему в горло...

— Это не по понятиям, Закон, ты знаешь, — Сиплый отхлебнул куп-чика из алюминиевой кружки. — Общак не для того нужен, чтобы разба-заривать его мужикам.
Гена повидал многих весовых, да и сам был отнюдь не Фан Фаны-чем, но всякий раз, когда входил в эту кандейку, он непроизвольно съёжи-вался, а ладони его потели.
— Да ведь погуляют-то не только мужики, — Закон вытер руки о строёвку. — Там будут и бугры. Я буду.
Сиплый, скучая, глядел в кружку.
Гена ему напомнил:
— Отряд надо держать в ажуре. Раз женятся — накрой поляну. Зови лабухов. С мужиков я бабла много не стрясу, да и уважухи от такого не добавится. А оттянуться им нужно. Холопы понимают кнут, но и совсем без сладкого им нельзя. От говняной тундры у них и так шифер едет... Не устроили бы чего.
Последние слова насторожили весового.
Отставив кружку, он внимательно посмотрел на Закона.
— Положим, побалдеют они как надо, я ваш устав знаю, — Сиплый усмехнулся, но тут же добавил грозно. — Ты следи, чтоб всё прошло без палева. А ещё...
Он указал на Гену пальцем:
— Не вернёшь должок к сроку, ты закон стройки знаешь. Сам поле-тишь в мужики. Я лично определю тебя к чёрным. Будешь ишачить у них, как чёрт. Говно будешь месить лопатой. Вкурил?
Закон сглотнул слюну.
— Ты вкурил?! — рыкнул Сиплый.
Он взял кружку, но тут же снова отодвинул:
— И не забудь про лихву, комот. Тридцать проциков — в самый раз для тебя.
Откинувшись на спинку стула, Сиплый закинул руки за голову и с прищуром поглядел на Гену.
Тот мысленно проклял свою слабость. И свой план.
Коробкин, Коробкин... Чёртов же ты Коробкин!

И вот в стройпосёлок за излучиной Хантайки пришёл праздник.
Все десять мужицких вагончиков пили с утра, и уже к обеду где-то раздавались шлепки по щекам, а где-то — тошнящие рыки.
На столах под открытым небом Поварёшка разложил колбасную нарезку, селёдку, сыр, картоху в мундире, печеньки «Юбилейные» и прочий закусон из Игарки.
Из Снежногорска на лодке приплыл эвенок с рюхой плоской, как крышка от бочки-жестянки. Он принялся петь под гитару что-то из Газманова, но мужики закидали его едой, требуя Круга и Наговицына.
Молодые держались за руки и любовались друг на друга.
Россыпь веснушек добавляла глуповатому лицу невесты какой-то славянской притягательности, а голубые глаза и копна волос, похожих на пеньку, эффект удваивали.
— Айдате, довезу вас до карьера и назад, — раздобрился Дрын, кивнув на чумазый УАЗик. — А то када ещё покатаетесь по-царски?
После лихой поездки жених не выдержал и надрался.
Когда солнце закатилось, он шаткой походкой двинулся к новому вагончику и встретил Закона.
Коробкин подступил к нему в пьяных слезах:
— Спасибо тебе! Спасибо! Ты сделал так много... Батя!
Он бросился Закону на шею, но тот мягко отстранил парня.
— Чеши к своей Машке, — командир криво усмехнулся.
Парень последовал его совету, но на полпути замер и вернулся к Закону.
— Батя, ты знаешь... у меня это в первый раз, — признался Короб-кин с глупой улыбкой. — Я чё-то мандражирую.
Гена хлопнул его по плечу и ободрил:
— Да всё у тебя получится. Там всё просто, как в раковине. Не ссы!
Наконец Коробкин собрался с духом и ушёл в вагончик к Маше. А Закон побрёл к костру, который дымил полынью, отгоняя гнуса.
Вокруг огня сидели бугры и самые стойкие из мужиков. Они при-стально смотрели на Гену.
Тот с демонстративным спокойствием сел на скамейку и, чиркнув спичкой, закурил.
Искры от костра с треском взлетали в небо. Билось пламя и в глазах, обращённых к командиру. И чем его сигарета делалась короче, тем это пламя полыхало ярче, жарче, свирепее.
Но вот пепел обжог пальцы, и Закон щелчком отправил окурок в костёр.
— Правила отряда вы знаете, — комот встал. — Всё общее. Но сначала это получают бугры, а потом мужики.
Бригадиры поднялись в ожидании сигнала: злые и весёлые, красные в отсветах огня, как демоны.
— Банкуйте, пацаны! — Закон махнул рукой в сторону коробкин-ского вагончика.
Бугры направились к нему, а командир побрёл к себе.
Там он задвинулся рыхлым и, открыв бутылку коньяка, развалился в кресле.
Под закрытыми веками проступило месиво червей. Они чавкали, чмокали, хлюпали сосочками, скребли ножками, и звуки их ворошения сливались в колдовскую мелодию. Черви пели — они молились ему!
Затем месиво рассыпалось на цветные кружочки, из которых выплы-ло лицо Серёжки. С рассечённой губой, гематомами и свёрнутыми носом парень бы явно сломлен. Беззащитен. Податлив.
Правда, чтобы Коробкин окончательно превратился в Серёжку, тре-бовалось ещё одно.
— Батя! Там... Там... — Коробкин трясся. — Помоги, батя!
Закон с поднялся и взмахнул руками, чтобы не потерять равновесие. Сколько времени прошло?
Он отнял у парня топор и положил на тумбочку.
Вместе с Коробкиным они проплыли сквозь липкие волны мрака, мимо дотлевающего костра, и вошли в вагончик.
Гена рявкнул:
— Поварёшка, вон!
Мужик слез с Машки и, мотнув мокрым членом, выскользнул за дверь.
— Да чё же это такое?! — Коробкин разрыдался. — Чё ж это такое, батя?..
Закон положил ему руки на плечи и ласково улыбнулся.
— Всё будет хорошо, Серёж.
Он чмокнул Коробкина в лоб и стал расстёгивать ремень на своих брюках.
Тем летом, в квартире у Корявого было так много крика, так много насилия и унижений. После них Серёжка исчез.
У Закона с тех пор с парнями ничего не было — даже на зонах. С гнилушницами-то он, конечно, спал, да какой от них прок?.. Ему нужен только он — Серёженька.
Теперь всё будет по-другому: больше никакой боли, никаких слёз.
Пусть Гена давно не тот пацан из школы на окраине, но его распис-ное тело по-прежнему гибкое и сильное. И он по-прежнему зверь!
Глядя на него, Серёжка наконец-то простит его, перестанет бояться и почувствует то же, что чувствует к нему Гена. И над тундрой взойдёт вечное солнышко...
Но когда Закон с яростным рыком кончил в Машку, он вывернул шею, и лицо его помрачнело.
Серёжки в вагончике не было...

Утро выдалось мерзким, как рожа прокурора Туруханского района. По тундре стелилась желтоватая муть; красное знамя на флагштоке трепы-халось от промозглого ветра.
Мужики выползали из вагончиков и тащились в сторону сопки, за которой ждала недостроенная котельная.
Бабы из Ларискиного отряда наверняка уже были там.
Закон сплюнул в грязь и рявкнул:
— Живее шевелись, алкота!
К своему удивлению он увидел Машку. Бледная и злая, она шла ра-ботать.
По ходу, Лариска добротно её выдрессировала, и Закону не придётся терпеть в отряде ещё одного косореза.
От этого командир повеселел, но настроение ему испортил Короб-кин.
Выскочив из вагончика, он засеменил за женой. Она не обращала на него внимания, и Коробкин остановился, растерянно пялясь ей вслед.
Фуфел у него был такой уныло-тупой, что Закона потянуло раскра-сить его ещё больше. Как вообще он мог подумать, что этот бивень похож на Серёжку?!
— Хули встал?! — крикнул командир. — Ты чем-то недоволен?!
Мужик покосился молча, хотя должен был ответить, что всё в порядке.
Раздувая ноздри, комот зашагал к нему:
— Чё такое? Может, ты не рад работать в сталинском коммунистиче-ском отряде, а? Может, ты — сука единоличная?
Подойдя, он заглянул Коробкину в опущенное лицо.
— Ну так скажи. Раз тебе впадлу кантовка у меня, я переведу тебя в отряд к фраерам. Без базара. Или может...
Комот угрожающе понизил голос:
— Может, отписать тебя к чуркам, а?
Коробкин сгорбился и слегка побледнел.
— Не-е-ет, Коробка, — Закон хищно оскалился. — Ты у меня зна-ешь, куда попадёшь? К армейцам!
Он зло рассмеялся:
— Будешь ходить у них строем. По уставу жить будешь, как балдох. Ты же этого хочешь, да?
Подбородок у парня затрясся, и Коробкин промычал:
— Не надо к армейцам.
Тут же хлёсткий подзатыльник тряхнул ему череп.
— Так а хули тогда стоишь?! — Закон выпучил глаза. — Бегом на котельную! Бегом, я сказал! Бегом!
Он отвесил убегающему парню пендель.
Говняное мужичьё. Из-за них придётся думать, как отдавать долг в общак. Как нагонять сроки на стройке. А этим холопам лишь бы фило-нить.
Ну да они ещё попляшут: будут ишачить у него днём и ночью!
Дрыну же надо сказать, чтоб дрочил Коробку, пока у того кровь из дупла не польётся. А продолжит косячить, Закон сам вправит ему мозги и руки. Или лучше — загонит в дым-канаву.
Ну а как иначе? По-другому этот пидорас всё равно не догонит.