Марат Шакиров : Love is in the air

Он стоит здесь слишком давно, чтобы развернуться и уйти, чтобы плюнуть и сдаться. Сдаться… Звучит так, будто пришел с кольцом за любимой или с ножом за негодяями. Вопрос-то пустяковый – нашарить нужный камень за металлическим щитком. Однако он не спешит, нервничает и постоянно оглядывается. Он уже заходил пару раз в ближайший подъезд и выходил, едва услышав шаги, звуки лифта или щелчок дверного замка. Он попробует снова зайти, но пока не решается.

Его пугает окружающая тишина, но еще сильнее – взгляды посторонних, их возможные реплики, холодное недоумение. Плевать, что вызовут ментов, плевать, если во всем подъезде живут одни менты. Наказание не пугает, пугает порицание и его вечный спутник – чувство вины. И прямо сейчас пугают приближающиеся шаги. Это звук каблуков, звук обычной жизни – как запуск двигателя или звонок телефона. И все же он дергается и оглядывается.

Мимо проходит девушка, подозрительно смотрит на парня, потом по сторонам, потом снова на парня. Он отводит взгляд, идет к урне, держа в руках потухшую сигарету. Выбрасывает окурок, роется в карманах, достает смятую фольгу от жвачки, какие-то обертки, чеки – нарочито медленно избавляется от всего, поглядывая в сторону девушки. Она заходит в подъезд. Парень считает про себя до шестидесяти. Подходит к двери, замирает, чертыхается – сука, снова забыл! – достает телефон, смотрит на фото, быстро набирает код, заходит внутрь.

В подъезде темно, тихо и сыро. Все как в других скучных панельках. Кажется, лифт остановился на одном из верхних этажей. Он решает воспользоваться лестницей. На четвертом этаже останавливается, думает. Включает фонарик на телефоне, водит им около приборного щитка, приоткрывает дверку, шарит рукой внутри. Снова листает фото. Слышит шаги парой этажей выше. Судорожно жмет в иконку фонарика на экране – не попадает раз, другой, выдыхает, нажимает спокойнее. Но всё готово! Спускается на пролет, смотрит в окно. Разжимает застывший кулак, протирает комочек изоленты о джинсы и кладет его в рот, под язык. Лифт едет сверху вниз. Парень подносит телефон к уху, несколько раз демонстративно угукает и даже кивает – для кого? Слышит звонкий удар закрывшейся двери подъезда и спокойно идет вниз.

На улице стоит все та же девушка, курит. Кажется, чего-то ждет. Парень неспешно проходит мимо. Останавливается, думает несколько секунд. Покашливает в кулак, а на самом деле сплевывает камень в ладонь, убирает в карман. Поворачивается к девушке.
– А че по подъездам шарим, кого ищем? – спрашивает он дерзко.
– Да я подругу жду, погреться заходила, – она явно смущена и напугана. В это время он подходит к ней почти вплотную.
– Не страшно в таком подъезде греться-то? А если там маньяки? Или наркоманы? – спрашивает и улыбается.
– Если симпатичные – тогда не страшно, – она улыбается в ответ.
– Меня Вадик зовут.
– А меня Оля.
– Слушай, – он переходит на шепот. – Ты ж за закладкой пришла?
– Нет. Какой такой закладкой? – искренне удивляется девушка.

Нужно срочно сменить тему. Он осматривает Олю и замечает, что из кармана ее пальто торчит какой-то гель для волос. Выхватывает – баллончик с черной краской. Встряхивает. Оля молчит.
– Не решилась? – спрашивает Вадик.
– Ну.
– А почему тут?
– Тут парень бывший живет. Мы повздорили… Ну, на фоне всего. Да и разошлись. Я вот… хотела как-то уколоть, что ли, – чуть застенчиво отвечает Оля.

Вадик думает секунду, потом берет ее за руку и тащит обратно в подъезд. Они заходят в лифт, Оля нажимает на кнопку восьмого этажа. Вадик еще раз встряхивает баллончик с краской, спрашивает, как зовут бывшего, подозрительно улыбается и слегка разминает плечи – как боксер перед спаррингом. Приехали. Он просит ее держать двери лифта, чтобы потом быстро спуститься. Подходит к чистой бежевой стене и неаккуратно выводит Коля Пидарас, забегает в лифтовую кабину, судорожно жмет на кнопку первого этажа.
– Пушка? – спрашивает.
– Нет, – отвечает Оля. – Я не хотела его оскорблять.
– В смысле? Вы же поругались?
– Я поругалась с ним не потому, что он пидарас, – смеется Оля. – Я хотела написать Хуй войне.

В районе третьего этажа лифт замирает. Они замирают. Жмут на кнопку вызова диспетчера, никакой реакции. Вадик пробует стучать в дверь, но быстро отказывается от этой затеи, вспомнив о том, что в кармане. Они нервно смеются, потом молчат, потом начинают разглядывать друг друга.

Он – высокий, неряшливо одетый, но с гладким лицом и аккуратной модельной прической – ну точно интеллигент, клерк и зануда – смотрит на нее – невысокую натуральную блондинку с испуганным взглядом – и вспоминает о прошлом лете, когда он тусовался на русском юге, неудачно знакомился, много курил и однажды влюбился в похожую деву с ангельским лицом – да не вышло, и не попытался, и даже имени не узнал.

Она смотрит в пол, она стесняется смотреть в его глаза. Он ей сразу понравился, еще когда шла к подъезду. Она поглядывала на него, а он как будто смущался, и отводил взгляд. Теперь понятно, что дело, видимо, в этих его закладках.

Диспетчер наконец-то отвечает. Говорит, что монтер придет через час, потому что выходной, потому что поздний вечер, потому что один монтер на много-много таких домов. Видимо, много-много таких домов снабжены исключительно неисправными лифтами.

Они начинают знакомиться. Вадик рассказывает, что иногда покуривает, привык кататься за закладками, но каждый раз жутко нервничает. Оля рассказывает, что вообще в первый раз пишет Хуй войне, то есть фактически и не пишет, потому что каждый раз либо сдается, либо кто-то мешает. Да-да, мешает, говорит Оля и пристально, но испуганно – в своем стиле – смотрит на Вадика – а травы она вообще никогда не пробовала.
– Так и может… ну? – Вадик достает из кармана закладку.
– В туалет хочу, – жалуется Оля.
– Так покуришь и забудешь об этом, – советует Вадик.
– Ну покури, если так не терпится, – позволяет Оля.
– Да всё всем всегда терпится. Но хуй войне, – улыбается он, зубами сдирает скотч, достает металлическую колбу, откручивает крышку и начинает нервно забивать ароматные волокна в узкую пластиковую трубочку.

А дальше начинается магия. Узкая кабинка лифта наполняется ароматным голубым дымом. Он поднимается и окутывает понурые головы одиноких мальчика и девочки. Дым попадает им в глаза, красит волосы, искажает отражение в мутном зеркале лифта – и в нем уже видны два добрых тела, два довольных лица, два путника, которым, кажется, сильно повезло встретить друг друга на пути к таким разным целям.

Вадик снова предлагает Оле покурить и, не дожидаясь ответа, просто садится на узкий холодный пол красивой камеры лифта. Они все равно здесь застряли, и никто им не отвечает. У него все с собой, в лифте есть вытяжка, все проветрится, пока монтер будет доедать свой доширак и не спешить на вызов. Она немного ломается, он ее убеждает, она говорит, что жутко хочет в туалет. Он говорит, что если она покурит, то сразу забудет о туалете. Она напоминает, что он уже об этом говорил. Он соглашается. Она тоже соглашается. Он забивает для нее совсем немного. Кажется, совсем немного, но очень долго. Так долго, что успевает вспомнить о том, что он застрял в лифте со странной девчонкой, когда пришел за закладкой в незнакомый район, и познакомился с девчонкой, которая принесла сюда свою решимость выразить «фи» бывшему парню, который, видимо, сильно за войну, но, видимо, на нее не пошел.

И все же она курит. Затягивается и жутко кашляет. Кашляет так, что Вадик задумывается: а не сдохнет ли она прямо здесь. Перед его глазами картина: он обмякший и довольный сидит на полу застрявшего лифта, она – мертвая после первой в жизни затяжки – лежит рядом, а монтер, обслуживающий много-много лифтов по всей стране, цинично оценивает обстановку и оценивает ее в пару сотен тысяч, потому что ну нихуя себе расклад.

Вадик начинает дико смеяться. Дико. Она смотрит на него с недоверием. Потом улыбается. Потом начинает смеяться в унисон. И тоже садится на пол. Она не понимает, почему ей так смешно, ведь она застряла в лифте с каким-то наркоманом, у нее с собой баллончик с краской, ее бывший вот-вот прочитает жутко оскорбительную правду о себе, а монтер застанет их совершенно невменяемыми и, дай бог, решит, что они просто крепко выпили и надышались краской.

Они обнимаются, продолжая смеяться, они шутят, включают на телефоне русский рэп и двигают головой в такт – вот прямо как старые ростовские поэты – назад-вперед-назад-вперед – и читают вместе с ними о тяжелых пыльных улицах, на которых все же расцветала душа и пело детство. Они вспоминают, что можно позвонить в диспетчерскую, но решают немного подождать, пока все проветрится. Вспоминают, что уже звонили в диспетчерскую и нихрена не проветрилось. Паникуют. Курят еще немного, постепенно сходят с ума в хорошем смысле, он к ней пристает – она смеется над ним, ей хорошо, она понимает, что в сраном лифте с возможным маньяком можно быть счастливой, и мама подождет, и бывший пошел нахуй, и весь мир подождет.
– А ты в курсе, как спариваются сомы? – Оля широко открывает глаза и смотрит на Вадика.
– Сомы? В смысле вот эти огромные с усами?
– Ага.
– Нет. Ну, как и все рыбы, наверное, нерест, куча икры, кто-то да появится.
– Вот, да, почти так. Но весь прикол в том, что самец, пока следит за икрой, вообще не охотится и не ест ничего.
– Внимательный какой. А как он не подыхает?
– Он ест омертвевшие икринки. Самка оставляет до полумиллиона икринок. Ну типа много ему остается, чтобы пожрать.
– Блять. Оля. Зачем ты про это знаешь и рассказываешь?
– Велкам в двадцать второй. Ромео и Джульетта уже не в моде.

Вадик замечает, что теперь Оля жутко довольна собой. Из забитой школьницы с баллончиком краски она превратилась в деву с выпуклым и почти осязаемым чувством собственного достоинства.

Оля замечает, что Вадик слегка смущен, и не понимает, в чем же дело. Может, ему неудобно вот так сидеть? Обнимать ее? Может, он боится, что все слишком близко? Вадик понимает, что она все понимает. Оля кладет голову ему на плечо. Он робко поднимает руку и неловко – через кряхтение, трение и сомнение – начинает гладить ее по волосам. По золотистым красивым волосам. По пышным волосам, которые все норовят забить его ноздри.

Вадик улыбается. Оля улыбается.

Он слегка кивает ей. Она кивает в ответ.

Он лезет за травкой в карман, а ее рот в этот миг ловит воздух. И ловит, пока он не замечает закрытых глаз и аккуратных ненакрашенных губ. Он ловит ее губы. И ловит ее настроение – безмятежное. Вот это дзен, думает Вадик, вот это приход. Вот это могло бы заменить мне любое дерьмо на свете. Вот почему я не… «Перестань думать, пожалуйста», – думает она, отрываясь и глядя в его глаза. «И вправду», – думает он в ответ, убирает свое дерьмо обратно в карман, прекращает думать и тянется к ней.
--

Иван Михайлович курит третью сигарету подряд. Он ненавидит ночные вызовы. Особенно ночные вызовы по выходным. Но надо как-то зарабатывать, надо как-то двигаться, чтобы все эти дни не выглядели как один – отравленные водкой и невкусной лапшой.
Лифт наконец открывается. Иван Михайлович роняет пепел на брюки. Перед ним два тела – мальчик и девочка. Он морщится от неприятного резкого запаха. Они лежат в обнимку, на их лицах трогательные улыбки. Иван Михайлович секунду сомневается – живы ли? Подходит к телам, проверяет пульс на шее, довольно выдыхает. Снова морщится от неприятного запаха. Между телами небольшая мутная лужа. На стенах лифта пятна аэрозольной краски, много непонятных надписей на английском и огромный мужик с букетом цветов. «Ебаные либеры», – вздыхает Иван Михайлович и принимается будить спящих.