goos : Цензура

«То, что делают со мной, с моей семьёй и с моим народом невыносимо. Эта шайка воров и бандитов допивают последние капли нашей крови. А мы, опустошенные, выпитые, истощенные, тихо блеем в своих стойлах, пережевывая жалкие подачки. Я не хочу больше быть частью стада, я ненавижу этих жирных пастухов. И я не буду больше блеять вместе со всеми».
Олег Борисович закурил, жадно затянувшись, допил остывший кофе. Перечитывать написанное не хотелось. Он знал наизусть каждое слово. Каждое слово шло из души, из сердца, он сотни раз проговаривал их про себя. И сегодня решил написать. Сам не зная, для чего. Возможно, чтобы освободиться от гнёта невысказанных эмоций.
Он писал сказки, рассказы для детей, добрые и весёлые, довольно успешные и востребованные.
Но сегодня настроение было не для сказок. Накипело, наболело, чирей созрел и требовал освобождения. И Олег Борисович сел за компьютер, и писал, стучал по клавишам, изливая гной с кровью. Мысли, взлелеянные неприятностями личными, проблемами знакомых, растущими ценами, обнищанием народа и безразличностью властей, полной безнадёгой и отсутствием перспектив, наконец-то стали буквами. Перечитывать не хотелось, как совсем не интересно смотреть на собственные испражнения.
Но и легче не стало, ничего не изменилось в душе, совсем ничего.
Зря это всё. Наивно и глупо.
Олег Борисович вздрогнул от звонка в дверь. Кто бы это мог быть? Жена всегда звонит перед возвращением. Дети должны быть в школе.
Он встал, ткнул недокуренную сигарету в пепельницу и пошёл в коридор. Посмотрев в глазок, увидел милиционера в форме, нетерпеливо переминающегося.
- Да? – спросил писатель.
- Я ваш участковый. Откройте, пожалуйста, дверь.
- Зачем? – Олег Борисович увидел чью-то тень кого-то, стоящего сбоку и не попадавшего в обзор глазка.
- Павлючук Олег Борисович?
- Да, это я. Но я занят, простите. Позвоните к соседям.
- Если вы не откроете, мы будем вынуждены сломать замок или выбить дверь. Так что, вам лучше открыть.
Холодок пробежал по спине. Мой дом моя крепость. Но до поры до времени. Гадкое чувство, оставшееся от написанного, смешалось со страхом. Квартира теперь была не крепостью, а ловушкой. Не прыгать же с шестого этажа. Наверное, какая-то ошибка, нужно открыть.
- Покажите удостоверение.
Перед глазком появилась корочка.
Олег Борисович повернул ручку замка и открыл дверь.
Участковый ехидно улыбнувшись мягко подтолкнул писателя внутрь коридора, за ним зашли ещё двое в штатском и закрыли за собой.
- Пройдёмте в комнату, - сказал один, в сером костюме, высокий, жилистый, светловолосый.
- А в чём дело? – Олег Борисович попытался загородить телом проход внутрь квартиры, но участковый сильно толкнул его в грудь, и писатель, зацепившись тапком за порожек, полетел, неуклюже упал, растянувшись на полу.
Гости вошли в комнату. Один из вошедших в спортивном костюме, бритый под ноль, подал руку, помог подняться. Выглядел он точно, как рэкетер из тупых фильмов, снятых в девяностые. Низкий лоб, бычья шея и взгляд, тяжёлый и уверенный.
- Извините. Ох уж эта милиция, - блондин укоризненно посмотрел на участкового, - Вы свободны, товарищ майор. Спасибо за помощь.
Участковый скрылся, хлопнув входной дверью.
- Олег Борисович, у нас к вам разговор. Мы не займём много времени. Присядьте, пожалуйста. Нет, не возле компьютера. На диванчик. Меня зовут Пал Палыч, это, - кивнул в сторону спортсмена, - Борис Борисович. Ну, это участковый, как вы поняли уже. Боря, давай, занимайся, пока мы будем беседовать.
Боря сел за компьютер, заслонив широкой спиной весь монитор. Заклацали клавиши.
- Все текстовые искать? – спросил он, оглянувшись.
- Да, и видео просмотри там. Мало ли. Итак…
- Что всё это значит? – попытался возмутиться Олег Борисович, но накатывающий страх сделал голос неуверенным, а руки дрожащими. Ещё и пот выступил на лбу.
Он понимал, что нужно попросить документы, но инстинкт самосохранения подсказывал, что лучше совсем не делать лишних движений. Просто плыть по течению, и всё образумится. Это точно недоразумение; за собой Олег Борисович не чувствовал ничего, что могло бы заинтересовать подобную публику.
- А вы не догадываетесь? – блондин сел в кресло.
- Нет.
- Хорошо. Несколько цитат: «Диктаторские свиньи, захватившие власть, осели надолго, навсегда, нас ждёт как минимум ещё двадцать лет беспредела и угнетания». Ваше? «Советская власть сделала из нас быдло, способное только на невнятное бормотание вместо протеста, и эти подонки пользуются этим, они знают, что мы трусливы и никчемны». Ваше? Достаточно? «И я не буду блеять…». Смешно, право.
Блондин улыбнулся, достал портсигар, подцепил холёным ногтём сигарету.
- С вашего позволения.
Олег Борисович оцепенел. Члены онемели и совершенно не слушались. Он открыл было рот, чтобы сказать…что сказать? Разве можно подобрать слова? Откуда? Как это может быть? Ведь он написал это всего несколько минут назад. Может, с кем-то обсуждал? Но нет, Олег Борисович не вёл дискуссий на подобные темы, считая их бесплодными, бессмысленными и унизительными.
Слыша в транспорте жалкие возмущения пенсионеров, хотелось схватить жалующегося за волосы и бить об окно до тех пор, пока вместо лица не останется кровавое месиво. Бить и приговаривать – а кто же выбирал, а? ты же, старая карга, голосовала на них! ты, тупой пердун, кричал, что вот как заживём при новой власти!
Но это были секундные всплески. Естественно, Олег Борисович, как человек интеллигентный, потом даже стыдился таких фантазий и жалел этих убогих, которые сами по недоумию своему, сами же и страдают теперь. И заставляют страдать всех остальных, кто был против. Что ж, народ получил, то, что заслужил. Стадо на то и стадо, чтобы его стригли и доили. И резали.
«А чем я лучше? - думал Олег Борисович, - Ведь я такое же молчаливое быдло». Вся эта диссидентщина и толкнула его написать памфлет, который непонятным образом цитирует человек в штатском.
В общем, в горле пересохло, слова застревали, и писатель только захрипел, и замолк, устыдившись этого самого хрипа.
- Вы удивлены? – блондин закинул ногу на ногу и струсил пепел прямо на ковёр.
- Вы кто? – выдавил из себя Олег Борисович.
- Как кто? Цензура.
- Но как…
- Уважаемый, прогресс движется неуклонно. Вы же пользуетесь Интернетом? Вот вам и ответ. Интернет имеет двустороннюю связь. Каждая написанная вами буковка эхом отдаётся в мировой паутине. Главное, знать, как это эхо слушать. Мы умеем, поверьте. Вот вы, взрослый человек, писатель, автор замечательных сказок, и вдруг, такое… Зачем? Зачем вам это нужно?
- А что? – прорезался голос вдруг, и возмущение прорезалось, и уверенность в своей правоте. Да пошли они к чёрту! Цензура! В гробу я видал! – Да, наболело! Вот и излил. Разве я не имею права? Разве это незаконно? Что вам нужно?
- Ох, Боря, видел, как товарищ разошёлся.
Боря оглянулся с довольной улыбкой, мол, вижу, пусть поерепенится, пока в состоянии. Вид качка сразу сбил с Олега Борисовича весь раж.
- Да нет, - обратился Пал Палыч к писателю, - Имеете право, конечно. Насчёт законности, тут вообще спорно. Статьи четыре смело сможем пришить за разжигание, оскорбления, призывы. Статьи серьёзные. Но мы здесь не за этим. Зачем вам нужна вся эта волокита? Адвокаты, прокуроры, следователи, допросы – это всё лишнее.
- Что вы хотите? Говорите уже…
- Понимаете, то, что вы сделали сегодня, может иметь последствия. Если не пресечь на корню, другие могут подумать, что им тоже позволительно. А третий может решить, что раз все такое пишут, то можно и напечатать, а четвёртый подумает, а почему бы по телевизору не показать. И что дальше? Возмущения спокойствия, революция, путч, переворот, гражданская война. Миллионы убитых, голод, хаос и крах. Мы не можем допустить такое. Наша задача – покой и благосостояние. А вы тут начинаете воду мутить…Боря, ну что там?
- Да ничего. Остальное, вроде бы, безобидное, но этот манифест – это что-то. Читать противно. Сплошная грязь.
- Это не манифест, - начал оправдываться Олег Борисович, - просто наболело. Я даже показывать никому не собирался. Так, душу излить. Я сам собирался удалить и забыть.
- А этого мы знать не можем. Собирались – не собирались, нам не ведомо. Кто-то мог случайно прочесть, распечатать, дать другому почитать. И пошло-поехало. Нам очень жаль. У вас такие сказки были хорошие. Боря, давай, у нас ещё адрес один.
Борис встал и, почему-то, пошёл на балкон.
Олег Борисович почувствовал, как сжимается желудок в спазмах. Страх нахлынул, обдал, словно жар от костра.
- Куда он пошёл? – прошептал он.
- А вы, Олег Борисович, возьмите ручку и чистый лист. А вот, держите, - выдернул бумагу из принтера. – Пишите : «меня уже месяц преследуют чудовища».
- Зачем это?
Борис вошёл в комнату, наматывая на руку бельевую верёвку и хозяйски посмотрел на люстру.
Пал Палыч подтолкнул лист ближе.
- Не отвлекайтесь. Пишите давайте.
- Я ничего не буду писать, - паника охватила Олега Борисовича, он не понимал, что происходит, вернее, понимал, но боялся признаться себе, чтобы не сойти с ума от ужаса. Нет, этого не может быть! Это абсурд! Зачем ему верёвка?
Боря принёс с кухни табурет, взобрался на него и, сняв с крючка люстру, оборвал её, бросил на пол.
- Пишите. Поверьте, это самый оптимальный вариант. У нас есть масса вариантов развития событий. И этот самый безболезненный для всех.
- Оставьте меня в покое! – закричал Олег Борисович. – Это что ещё! У нас демократия, свобода слова, гласность! Имею право!
- Кто вам сказал? – усмехнулся Пал Палыч. – Никогда этого не было и не будет.
- Да о том, что я написал, на каждом углу говорят, в каждом трамвае…
- Ничего, со временем и до них доберёмся. Не сомневайтесь. На данном этапе для нас опаснее буквы, чем звуки. Но, говорить тоже перестанут. Очень скоро. Мы воспитаем в каждом внутреннюю цензуру.
Борис привязал один конец верёвки к крюку, подёргал – выдержит! – и стал вязать петлю на другом.
- Я прошу вас! – взмолился Олег Борисович. – У меня жена и двое детей. Это недоразумение…я больше никогда…слово даю!
- Записку пишите. «Меня преследуют чудовища, жутко болит голова, я не могу больше терпеть. Простите все. И прощайте». Всё. Неужели так трудно? Пишите, или мы начнём вам ломать пальцы, потом отрежем уши, выколем глаза и сбросим с балкона. Милиция будет искать маньяка. А так – тихо покончил собой.
Олег Борисович упал на колени, сложив ладони на груди, словно при молитве.
- Умоляю, не нужно! Пожалейте!
- Будьте мужчиной. Встаньте. Становитесь на стул. Давайте же. Записку мы уже сами как-нибудь напишем.
Боря больно ударил по рёбрам.
- Боря, аккуратно, чтобы без синяков, - Пал Палыч посмотрел на Олега Борисовича и вдруг заорал, - Лезь, мразь! Сука, я тебя сейчас буду на куски резать, если ты не залезешь, и плевать на синяки. Боря, принеси с кухни самый тупой нож!
- Не нужно, - обречённо сказал писатель и взобрался на стул.
Боря накинул петлю и подтянул узел. Олег Борисович не был человеком верующим, но сейчас, почему-то, зашептал молитву. Свою, личную – просил Бога простить все грехи…Закрыл глаза, чтобы не видеть глаза палачей, и не знать, когда из-под ног выскочит стул.
- Блей, тварь! – услышал он, уже, кажется с того света.
Открыл глаза.
Блондин сверлил взглядом с ехидной улыбочкой.
- Мы ещё не закончили. Давай, блей.
- Как?
- Как? А как овцы блеют? Знаешь? Как все вы, ничтожества, блеете. Может, я и передумаю. Ну!
- Беее-е-е.
- Нет, всё тщетно. Я не верю. Боря, давай!
- Беееееееееееееееее-еее-беееееееееее-бееееееееееееее! – закричал Олег Борисович, пытаясь так, чтобы похоже было, убедительно. Он представил себя овцой, приносимой в жертву.
- Бееееееееееееееее!
К чёрту! Олег Борисович перечитал последнюю фразу «Я не буду больше блеять вместе со всеми». Вот накрутил себя! Сам себя напугал дурацкими фантазиями. А что? Разве это невозможно? Было такое и будет такое, всегда было и всегда будет. Нет, я же сказки пишу для детей. Я умею это и люблю. Это меня кормит. И никакой политики, и никакой цензуры. Что это я вздумал грязь писать? Он свернул файл и нажал удаление. Пусть стадо и плешивое, и голодное, но всё же в стаде спокойно. Беееееееее.
В дверь позвонили.