Арлекин : Агония Анатолия

Нож пробил аорту, артериальное давление упало, сердце остановилось, и через две минуты Анатолий стал биологически мёртвым.

Была боль и не было конца.

Смерть не прекращает жизнь, а возводит её в степень. Что касается боли, то она не имеет ничего общего со смертью, потому что смерть не имеет ничего общего с временем. Смерть похожа сразу и на кашель, и на ожог, и на предательство — если бы они не имели ни границ, ни пределов. Это процесс и момент, помноженные на левое и правое, либидо и мортидо, день и ночь,.
Анатолий мог бы характеризовать её как непрерывно нарастающую агонию.

Тупая, выворачивающая пустота онемевшей конечности. Ткани увядают и мертвеют, когда прекращается кровоток, и жизнь выходит из тела. Анатолий отступает и сжимается. Последняя судорога, последнее внутриклеточное шевеление, в нём — он, то, что от него осталось.

Краткая вспышка экстаза, затем ноющий обертоновый гул, вызываемый концентрацией бесформенного всплеска. Жизнь заполняет всё. Пресная, трепещущая жизнь составляет среду, которой он инороден, потому что не пуст, сознаёт, помнит. Но это пока. Конечно, из воющей бездны не выскочит пасть, чтобы сожрать его душу, но фактически Анатолий станет подобен абсорбату, так что после опустошения останется лишь чистый хрустальный аромат, пульсирующий жизнью. Безликое явление в сферической резервации. Жизнь, из которой состоит пространство.

Чтобы не выражать мир как интегральную вселенную, столь же холодную и неподвижную, что и сама математика, нужно не пытаться говорить о смерти на языке времени. Анатолию и не придётся.

Разрываемый на куски, растягиваемый во все стороны, он рванулся вниз, в бесконечное путешествие через все слои. Уклонился от процедуры, как смог: выйти за пределы не представилось возможности, а вот рухнуть на одну сферу внутрь получилось. Но пространство-время — крайне ненадёжное убежище, ведь всё в нём рано или поздно заканчивается.

Анатолию понятно, что когда-нибудь предстоит вернуться, а это равно тому, что он уже там, и в таком смысле его агония не прекращается.

Но даже столь беглое и поверхностное знакомство со смертью, какое было у него, начисто снимает морок. Вернувшись в мир, он сразу испытал всеохватный, парализующий ужас.

Он вошёл через те же двери, в которые ранее вышел, и первое, что понял: вот в земле лежит это тело. На смену ужасу пришло отвращение, и Анатолий не стал там надолго задерживаться. Какое-то время бродил по лесу, ничего не узнавая. Вглядывался, искал жизнь в окружающих формах и силах. Лес шевелился, подобно сенсорам, которыми он мог что-то чувствовать. Получаемый сигнал истолковывался как многомерная геометрическая структура, двигаясь по которой, ему удалось настроиться на физические страдания, близкие его собственным ощущениям.

Те двое, они агонизировали в этом лесу совсем неподалёку:
два источника света, намертво связанные кратные звёзды, одной из четырёх ног в капкане. Интенсивность их боли позволила Анатолию войти с нею в резонанс, но пока он пробовал что-то передать, те разжали ржавые зубья и потащили своё тело прочь.

Траектория его физического следа сама формировала коридор многогранников с ветвящейся сетью доступных маршрутов, чертя которые, Анатолий повторял графическое построение своей жизненной функции. Он блуждал этими тропами, ни с чем не взаимодействуя, до тех пор, пока в конце одного из коридоров структуры не наткнулся на собственного сына. Тот с бешеной активностью излучал во все стороны, в то время, как его телесная форма необратимо разрушалась и, разливая жидкое белое пламя, коллапсировала его психика. Попытка касания удвоила ожоговую составляющую агонии. Так Анатолий и замер там, опаляемый этим жаром, не в силах приблизиться, не утопив себя в огне, пока распад обшелушивал его сына до голой витальности.