Йоко Онто : Две Лены

- Лен, давай сдадим квартиру? Скучно! Появится тот, кого мы выберем. Будем частью его мыслей, это же так прикольно! А? – Лена протянула мне телефон, ее ногти ржавого цвета, так длинны, что она вынуждена держать пальцы, растопырив, как хирург перед операцией.

Момент, когда я познакомилась с Леной, терялся в прошлом, казалось, первое, с чем я встретилась в жизни, были моя мать и она. Долгое время они стояли привратниками у ворот жизни, следили, предупреждали, ограждали. Со временем мать ослабла, её саму нужно было останавливать и ограничивать, но Ленка осталась.

Мы были ровесницами, но, казалось, она несла в себе другой, более глубокий опыт.

Я привыкла слушать, она умела рассказать о развитии событий так далеко вперед, что отпадали всякие возражения.

Когда я, мучимая нерешительностью, обращалась к ней, Лена садилась, направив на меня плотно сдвинутые, как утюг, ноги. Она выглаживала сомнения, сводя все к простой целесообразности – если выгодно дать, то давай, а не видишь смысла, то и не стоит. И мне казалось, постепенно она вторгается не только в мысли, а поселяется телесно, устраивая свои длинные ноги, как голенастый лосенок складывается в материнском чреве.

- Лен, ты пойми. - Начинала она всегда одинаково, тем более, что и имена наши совпадали. – Жизнь это токсикология! Если ты будешь разбираться с каждым интересом, ты засрешься в чужих проблемах, решай свои, а другие сами устроятся.

Ее глаза, цвета моря в пасмурный день, были убедительнее слов, красивые люди носят особенную магию, когда речь только задает направление, а заставляют исполнять желания – взгляды, походка, жесты, даже такие пустяковые как проверка красоты ногтей.

- Мне кажется, что жизнь очень коротка, я боюсь не заметить, а она проскочит. – пыталась я выложить на рассмотрение страхи. – В ней, наверное, есть какой-то смысл, но я ничего не знаю о нем. И хожу, выспрашиваю у всех вокруг. В ответ – не парься, делай так, чтобы тебе завидовали. Или сходи в церковь – там знают. И я иногда думаю, что выбрать? Чтобы из твоей башки сделали бокал для коктейля и кто-то будет пить из него Ritz на берегу теплого моря или посмертное обитание в золотом фимиаме под куполом церкви?

Лена поймала мой взгляд, только для того чтобы продемонстрировать блеск глаз и этого оказалось достаточно, чтобы принять все ее нехитрые доводы.

- Ты бери, то к чему тянутся твои руки, как младенец выбирает погремушки. Нет никаких правил кроме желаний… Ладно. Давай, забивай параметры. Будем ждать жильца. - Лена посмотрела в окно и смешно растопырила пальцы в знак готовности к захвату. Я послушно заполнила форму на сайте по сдаче квартир.

Вечернее желтое солнце, вывалилось под плотные фиолетовые облака и, оперевшись на темную линию горизонта, бросило теплые лучи на отходящий апрельский снег, серый шифер пятиэтажек, гривы ветвей на старых березах.

------------

Кухня была маленькой, и газовая плита прижималась к подоконнику, сквозняк раскачивал лимонный тюль занавески над огнем конфорки. Лена следила за ней, готовая в любой момент броситься на борьбу с пламенем.

- Ленка, ты за все переживаешь! А урожай кокса в Колумбии тебя не волнует, тоже заработок для кого-то выживальщика.

Я подумала, что выживальщик хорошее слово, как вышивальщик только по отношению к жизни, человек вышивающий кружево жизни. Но Ленка не оценит моё кухонное языкознание.

- В мире надо действовать, чувствовать течение жабрами, а не рассматривать всякую дрянь – кому на ногу наступила. Если просто разглядывать, как устроена пи-да, это вообще бессмыслица, глупость. Но, ты же знаешь, что все совсем не так прозаично, за обладание ею короли кидали в бой армии. Я сейчас не о рождении потомства и прочей биологии, я об эстетике.

При всей грубости суждений я понимала её правоту, что иначе нельзя ступить шага от ран, которыми тебя терзает действительность – пересчетом денег, рассохшейся форточкой и вечно текущими кранами.

А форточка перестала закрываться где-то после нового года, я затыкала щель разорвав старый халат матери, но морозный воздух пробирался в кухню и мне казалось, что это не ветер, а время протискивается в квартиру и покидает вместе с водой вечно текущего унитаза. И слушая, тихий посвист ветра на кухне, журчанье воды в туалете я знала - время говорит со мной.

Я завидовала Лене, сильной и смелой, находящей в себе силы не быть парализованной страхом времени. Она решительно увлекалась модными достижениями – твердая силиконовая грудь и умертвленные ботексом губы развернуты для мирового поцелуя. Иногда казалось, что она скорее хочет отпугнуть время, как пирамиды Египта, так и окаменевшая грудь, должна разбить временной поток. Я сунула руку за пазуху и нашла там свою жертву времени, мягкую и слабую складку, грудь похожую на лепесток отцветшего тюльпана.

Квартира наполнена предметами из мира моей матери: круглая румяная чеканка – восточная женщина несущая виноград, тяжелые бокалы с резными насечками, один из которых наполнен мелкими советскими монетами, полинявший ковёр на полу. Старые вещи поглощают тревогу.

----------

Ленку я знала давно, казалось она была вечным свидетелем моей жизни, маленькой молчаливой тенью, которую я вызывала, для того чтобы объяснить себе, зачем совершила те или иные поступки. Тёмненькая и маленькая, казалась оставленной хозяевами домашней собачкой, ищущей человеческой заботы.

Она стала душевной поверенной, исповедальницей не выносящей оценок, лишь уточняющей детали.

- Ты не представляешь, как он хорош! Негр покрытый татуировками. Как пятна леопарда вблизи заметны на пантере, так и я только в постели вижу, что тело его забито до невозможности. Рисунки черным по черному.

-Но как их увидеть? Это же ерунда! – Лена, возмущалась, подозревая, что я лгу ей как маленькой девочке. Сдвинула острые брови.

- Их можно увидеть по теням. Они выпуклые. Это рисунки, которые исторгает из себя тело, как мозг мысли. Живое граффити. Его можно видеть только при косом свете луны.

Некоторое время Лена недоверчиво смотрела мне в глаза, ожидая, что я рассмеюсь и солью чудесную историю в унитаз выдумок.

- А что написано на НЁМ? – Осторожно спросила она, причем местоимение произнесла с нежным придыханием.

- На нем написаны те послания, которые он хочет дать тебе. Как на египетском обелиске. Там было послание фараону, а тут – тебе!

- И что? Как это все может быть!? – Заинтригованная как ребёнок она впала в другую крайность – изумление.

- Ленк, количество объяснимого в мире ничтожно мало в сравнении с тем, что совершенно нельзя понять. Это от глупости верят в достижения науки.

- Ну, ладно, ладно, не умничай. Скажи, что там написано и что ты чувствуешь?

- Нет, я не скажу. Такое пробуют, об этом не говорят.

- А где ты его нашла?

- Он приходит к тем, кто не спит ночью.

- Ты можешь его направить ко мне?

Она не выходила из дома уже несколько лет, её кожа как обезжиренное молоко, слегка синеватая. Лена наполнена странной потусторонней красотой. Изяществом на пороге небытия. Когда каждый жест соотносятся со смертью. Запас движений ограничен и потому выдается скупо, рассматривается с театральной тщательностью, а не бытовой небрежностью. Меня тревожило только то, что я не понимала, для кого она устраивает это спектакль. С долгим утренним макияжем: синими тенями под запавшими глазами, множеством блесток на волосах и щеках. Нос, даже стол, искрился после неё. А стол был древний, с отколотым по углам белым пластиком и протертый ножами в центре, так как использовался без разделочной доски.

- Лен, пойдем к маме. – Лена встала и торжественно замерла, вытянув руки по швам.

Я не очень любила это посещение, но для неё процедура была важной и мы пошли. Проходим комнату, как говорит Лена – залу. Старый ковер с исчезающим рисунком на протертом сурике пола.

Она толкнула дверь в дальнюю комнату. Сумрак. Окно прикрыто занавесями.

Кровать у стены и шкаф светлого дерева с огромным зеркалом, я заглядываю, но не вижу своего отражения, это нисколько не беспокоит меня.

Белые простыни и покрывала делают из кровати что-то похожее на алтарь, на молочной подушке темная голова матери, спекшееся обезьянье лицо, сквозь подсохшие губы желтеют зубы, тело едва вырисовывается под тканью.

Я смотрю и думаю, как с ней мог спать Ленкин отец? Ожидание яйцеклетки, суета сперматозоидов, томление души, немного трепетных чувств, потом долгая борьба за выживание и теперь мумия, с которой подолгу беседует Ленка – вот и вся жизнь?

- Мама, ты слышишь меня? Я всё делаю, так как ты хочешь, я не выбрасываю вещи, я не выхожу из дома… - речитативом шепчет Ленка ежедневный отчет. Мумия безучастна. Сказать, что этот ритуал поддерживает жизнь - нельзя, речь не о жизни в том виде, когда нужно есть, спать и моргать глазами. Речь о жизни, в которой удовольствия и страдания существую сами по себе, без тела - мы давно не отражаемся в зеркалах.

Апрель растаскивал снег темными ручьями. Бутылки, следы зимних праздников, лежали на месте растаявших сугробов, покрытые серой пеленой грязи. Где-то вверху, на обрезанных тополиных культях, скрежетал скворец.

Я откликнулся на адресную рекламу о поиске квартир в районе Овотел, за мостом. Мне прислали несколько фотографий, старый двухэтажный дом под острой крышей, комнаты темные, вытянутые и сумрачные, ремонта нет, мебели тоже – впечатление оставленности. Но цена подкупала. Мои денежные затруднения не имели даже перспектив решения, а тут я надеялся тянуть время и не платить, хозяйка не захотела со мной встречаться.

Ключи принес курьер. На следующий день я открыл дверь квартиры.

Вялые голубые васильки на обоях, чуть сыроватый запах остывшей жизни. Гулкие шаги. Прислушался. Тихонько свистит ветер в неплотно закрытой кухонной форточке. Кажется, что это время просачивается в незаполненное пространство. Ровно журчит в унитазе вода – время уходит не задерживаясь.

Я прошел в дальнюю комнату. Странный чуть сладковатый запах. Видно, что у стены стоял шкаф, остался прямоугольник темных обоев. Я думаю о том, куда поставить кровать, хотя выбора нет, места совсем мало. Мерещатся женские голоса, нежные, как далекий напев:

- Какой хорошенький. Это он?

- Да, да. Я знала, что тебе понравится. Я долго его выбирала.