Корень Белкина : глухой

перекалеченный черёмухой,
в блаженность трав переобутый,
по пустоши глухой Ерёма шёл,
зарубками на пнях минуты
рассаживал да приговаривал,
мычал в замкнутое пространство,
и всё здесь было не по правилам,
не по законам христианства:
весну никто давно не жаловал,
ругали лето, ждали зиму,
не опылённые пожарами
седые клёны да рябины
пыль собирали придорожную
в потрескавшиеся ладони,
и на огонь неосторожно дул
сквозняк дыхания агоний,
закат запёкся сгустком сукровиц
вдоль побережья бездны синей,
рассвет на все задраен пуговицы,
в пустых глазницах гнёзда свили
вороны чёрные, крикливые,
птенцов натаскивали хмуро,
и с горизонта, как с обрыва их,
бросали, крыл не давши, - дуры

скажи, Ерёмий, где неправедно,
какие цели и кончины,
где грань между кнутом и пряником,
меж человеком и скотиной,
кому пристало в пояс кланяться,
кому и крест - петля на шее,
из плащаницы сшили платьица
для вакханалии в траншее,
оскалы из улыбок высекли,
из языков - деликатесы,
исправно прижигали прыщики
холодным оловом невесты
своим несуженым- неряженым
в костюмах, вышитых на вырост,
ремни с начищенными пряжками
да по тридцатнику на рыло,
с перебинтованными горлами
над не доросшими хребтами
поспешно за углом соборовали
не перекрещенных крестами,


звезда раскачивалась ранняя
в морозном облаке тумана,
в припадке рабского старания
халдеи резали барана
и забивали залпом патоку
во рты разверстые, немые,
слюной давились, жадно сглатывали,
верёвку не забыв намылить

в хлеву заброшенном, за рощицей
тонюсеньких дерев-подростков,
стояли в очереди роженицы
за дымом и за пепла горсткой