Григорий Перельман : СКАЗКА

Нет ничего страшнее русских народных сказок. Мало того, что ложь, так ещё и совсем нет намёков. Хорошо, если сказка не сатирична. Иначе, кроме вредительства членов и порнографии ждать нечего.
Эта сказка лирична, легка и наполнена смыслом.
Ну, да сами увидите.

Жили-были старух со старухой.
Нет, так не очень.
Вот, пожалуй: мужик в соку со своей мужичихой.
И тоже не то, хоть ты тресни.
Лучше привычной сермяги: в одном заштатном мегаполисе...

1.
На отшибе, в самом, что ни на есть спальном районе, в тесной двушке вековали свой век пара бывших. Бывшими они стали уже давно, но пока что об этом не знали. Они утеряли былую тягу восторженных душ, хотя сохраняли привычное сопряжение тел трижды в месяц. Гораздо больше сплачивал эти равнодушные тела узкий быт.

И солнышко-дочка.

Мужик, хоть куда такой удивительный, расписной и брутальный. Раньше пел и плясал. Соло. Но потом запнулся, обмяк, слегка оброс телом. Плясать перестал вовсе. А от былых серенад и прочих трюизмов, перешёл к трёхмерной системе координат, которой восхитился бы всякий лаконец. Система коммуникации свелась к трём отложенным мемам:

1. «Мужичок напился»
2. «Чего ради»
3. «Ничего страшного»

Последний аргумент был критичен.

Чёткая брюнетка жена давно перестала менять цвет волос, стиль, душишки. Стабильная нынче блондинка пересела на стабильный «Герлен», и любой наряд бесил, кроме стабильного боди. Для дома, для семьи. Чтобы очаг не угас, и промеж борщей иногда сверкала промежность.

Судьба треснула звонко и вдруг, как та крынка. Напившийся мужичок вдруг был послан, ввиду неожиданных свойств интернета. Блондинка в боди оказалась востребована в сети. Ну, ничего страшного, пробубнил ошарашенный он, мужичок напился, я всё прощу, и мы снова... «Чего ради?» — парировала внезапно уверенная в себе блондинка, и он оказался вне сферы привычных сентенций. В суровом быту, где однушка и желчная мама. Блондинка осталась в привычной среде, но уже с каким-то Ашотом.

Все в русских сказках с русским богом живут, неким сказочным долбоёбом. Никто не знает, какой он, этот русский бог. Вроде дедушки с буцациром. Но как-то тихо приемлют, что у нас, русских, бог есть. Даже у рьяных агностиков и пидарасов. Хуже, когда в него кто-то верит. А тут поверила солнышко-дочка.
Не стоит идеализировать это нервное, длинноногое существо. До поры она была готом. Потом была панком. Потом ещё чем-то в розовом и ажуре. Вся в гашише, а порою и в чём-то чёрном со всех сторон, уже без ажура. Она искала себя. Потому как в семье слегка потерялась.
Лучше б ей было себя и совсем потерять, если так-то. Она впитала в себя лучшие гены. Была умна, красива, поверхностна, беспринципна. Набор для полёта на Марс, если так-то. Новая раса, райский фрукт. И она бы легко сорвалась с семейного черенка, падая в прекрасную неизвестность, но внезапный пассаж вновь втоптал её в семейную жопу.

Мама замутила с армяшкой зимой. А к весне уже выгнала папу. Волосатый чёрт бродил по квартире в семейных трусах, гулко пердел, а ей улыбался. Лучше б рычал, ближе к телу. Он похож был на ушлого чорта, этот Ашот, хотя совал деньги. Весна неприятно толкалась в живот, и приятно тешили мысли о бесах.
Спроси её, как пришла мысль о бесах, она б не сказала. И про борьбу с чертовщиною тоже. Может, бабушка. А может никто. Но какой-то он, тот, кто рядом, нашептал за левым плечом про что делать.

К лету папа окончательно ебанулся. Он купил альт. Пил ром, и неряшливыми руками выводил немыслимые рулады. Говорил больше с кактусом. И вместе с кактусом они кричали в седую голову, когда она заглядывала на их, с кактусом, мужицкую кухню. Голова пряталась в свой удушливый мрак, а они вновь пили ром, и ругали баб. Кактус в этом смысле был чёткой поддержкой. Папа пытался забыть подлую маму, а дочку и вовсе забыл, что понятно. И так бы продолжалось до белых ночей, когда ром пьётся особенно в масть и конкретно, однако....

...всё говно приключается, когда человек совсем в жопу пьян и достаточно ночью. Он ворочал башкой, и пытался понять, срастить, в принципе вникнуть. Всё звучало полнейшей хернёй, но хернёй невесёлой. Будем честны, он чего-то блеванул в ответ, и совсем никуда не сорвался.

2.
Таким летом, в жару, прилетает откуда-то с другой галактики Хищник. И вынимает добрым людям мозг.
Этим летом залётный чёрт напрочь вынул мозг их красавице-дочке. Оставил пару условных рефлексов, драчливость, и страстную любовь к архангелу Гавриилу. В остальном это было растение.
Растение тупо обнимало плющевого зайца, пускала слюни промеж ушей, и просило молиться. Стоило это удовольствие дорого. Ашот выдержал пару недель, дорогой отец сразу слился.
Когда бабло кончилось, пришлось отвезти дочь домой, чтобы не сдать на постоянные вязки в Скворечник.
Мать выдержала где-то до сентября, после чего отоварила рецепт, и приняла с коньяком сходу пару платформ. Как ни странно не умерла, но впала в состояние комы. Лежит в каком-то странном боксе, где на её чудном теле упражняются юные дрочеры клана Павлова, изучая самые ходовые рефлексы.

3.
Слушай, спрашивает любящий отец, отложив в сторону альт, ведь ты всё это придумала? Дочка смеётся, трётся о родное плечо. Конечно, папа, я просто хотел, чтобы мы были вместе. Надо же, удивляется он, прижимая дочку покрепче, и ведь надо же такое наплести: помолись архангелу Гавриилу, ну. Она смеётся, не только Гавриилу, а ещё Михаилу, и ещё пяти ангелам. Чудесница ты моя, целует он её в макушку, надо ж такое выдумать, моя дочь. Твоя, трётся она, бесстыдно выворачиваясь навстречу ему. Я сразу понял, что ты вся в меня, нормальная, довольно бубнит он. Ага, мурлычет она, а можно тебя попросить, папа? Конечно. Помолись за меня архангелу Михаилу. Один разик.

Если посмотреть со стороны, то видно, как в её глазах промелькнуло что-то весьма нестабильное. Но не волнуйтесь, столь же нестабильный любящий взгляд в ответ гарантирует общее счастье.
Лето кончилось только для мамы, для них оно продолжается.