Петро Залупа : Тенниёйоки

В соавторстве с IL


У Кати было две стези: одна - стремление к свободе; другая, гром её рази, - ебаться при любой погоде

*
В тот день ненастный и пустой деревья кутались в тумане, тянуло прелую листвой и травы жухли на поляне, зяб под непрошенным дождем понурый лес, чернели тучи…
— Андрей, давай уже пойдём… день, вправду, выдался ебучий!
— Ебучий день, ебучий рот, ебучий военком и прапор! Вчера в Донбасс заслали взвод и тут же настрочили рапорт: «мол всё пучком, народу тьма, солдат сам ломится в окопы, и зона хочет, и тюрьма, так заебали всех «укропы»!»
— Пиздеть, сам знаешь, не мешки...
— Так, я о том же…Что по делу?
— Брат стырил спальные мешки. Спасибо, дал комфорта телу
— Мешки, оно-то, заебись! Респекты всяческие братцу. Мы б лихо так не собрались
— В походах, я люблю ебаться…
— Ты, Катька, вечно о своём, твоя пизда - твоё начало!
— Хочу вас, мальчики вдвоем, да так хочу, чтоб я кричала, через границу, на заре...
— С тобой час от часу не легче…
— Какие краски в октябре!
— Возьми меня, о мой жеребчик!

Минутой позже в стороне валялись курточка и блузка…
— Люблю, когда твой хуй во мне!
— А я люблю туда, где узко! Катюша, булки отвори, коль в гости пригласила «друга»…
— …Мне больно, всё горит внутри! ...Плюнь на него…
— Давай же.., сука…

Он быстро кончил, а она ещё терзала клитор страстно, натянутая, как струна… и кончила:
— Ах, бля, как классно!..
Из попки клейкая струя на лист брусники вытекала...
— Однако, замарался я, — сказал он, сняв ошмёток кала

*
Однако, хватит о говне. Творим историю иную. Когда агрессия извне, пизде свободу дать и хую — вот сего замысла стезя, сюжетной линии основа.
А кто сказал: «Ебать нельзя»? Приказа не было такого!

Короче, в путь. Рюкзак и трость. Родные берега — «до встречи!». Чтоб выплеснуть тоску и злость, Андрюха двинул Кате в печень. Он, в целом, сам бы мог служить, геройствовать и бить «укропа», но, больше, всё ж, хотелось жить, плюс катькина манила жопа.

Стас, наебавшись, был, как кот, доволен, добр и вальяжен. Прочистив Кате «дымоход», он брёл, шагами меря сажень. К чужим далеким берегам несли его душа и ноги — костры, индейцы и вигвам, пороги, реки и пироги... Никто не знал откуда Стас, прибившийся к ним по дороге. Его лицо иконостас могло б украсить, кабы боги ценили грешных, как святых, а Стас был грешником в квадрате…
Дня не прошло и на двоих они «расписывали» Катю.

Их путь лежал через леса, луга, поляны, косогоры. Цвета меняли небеса и листья дивные узоры сплетали, падали, шурша, летели прочь, пути не зная…

Передвигались не спеша, следы, по – ходу, заметая…

Под вечер сделали привал на речке с длинным непонятным названием...

Андрей зевал. Стас окрыленный свежим знанием, решил преподнести урок:
— На карте рек таких не встретить! Тенниёйоки*, блядь…
– Как финский рок, под кайфом можно не заметить
— Я б кайфануть сейчас не прочь и обойтись без перевода…
– Комар тут липнет точно скотч!
— Зато шикарная природа…
— Чего вы ждали, пацаны? Ведь это осень, не весна же! И вы бежите из Страны, туда, где вас не знают даже; туда, где счастья торжество в свободе выбора сияет…
— Пока, что мы от СВО бежим и это впечатляет…

Андрей хуйнул рюкзак на пень и рухнул жопой на опёнок, усталость навалилась, лень... «набраться надо бы силенок», подняв с земли опавший лист с тоской уставился на берег, пернатых предзакатный свист… и чей-то под берёзой велик.

— Походу, мы тут не одни, - Андрей натужно пёрнул в вечер
— Да ладно, братец, не гони, пора и нам пристроить вещи: палатку надо бы разбить, сварганить на костре тушенку… Тебе ещё, Катюх, влупить! — рукой потеребив мошонку, Стас начал споро возводить «вигвам любви» для дезертира...— Всю ночь хочу тебя долбить в очко ради Любви и Мира!

За суетой часы летят, все знают эту аксиому. И вот, наш маленький отряд, приняв на грудь пол-литра рому, овеян дымом костерка, его разменным уютом. Уснула сонная река и звёзды, словно в штате Юта, пролили с неба мягкий свет из чаши неземной нирваны...

— Клянёмся, что возврату нет! — призывно звякнули стаканы, и, через несколько секунд дымком табачным потянуло… Лишь красный месяца корунд по небу странствовал сутуло.

*
У Катерины на пизде татуировка Фибоначчи. Её набили на труде. Уметь трудиться — много значит. В трудах, как в битве, жизнь её, её семьи: отца и брата... Работа сдохнуть не даёт, она же губит без возврата. Где середину ту найти, кто отыскать ее позволит? У Кати было два пути: хуевый путь и ещё боле. Она мириться ни с одним и ни с другим не соглашалась, а посему ебалась «в дым», а что ещё ей оставалось? Одета плохо, на трусах заплатка (бабушкина стежка) — зарплаты скудной «чудеса», и в ухе мамкина сережка. Была всем девка хороша: и грудь высокая, и ноги. Что важно — в ней жила душа, любви нетронутой чертоги. Ей безотказность, как елей; «дать», как отдушина, как плата за все грехи других людей, за козни Понтия Пилата. Она — не тварь, а Жанна Д’Арк с надутыми, как мяч, губами, и мандавошек зоопарк с такой бы выжить смог на БАМе!

Андрей был из семьи рабов. Отец батрачил на еврея, работал столяром гробов, мечтая сдохнуть поскорее. И сдох. А мать? Ну, что она?! Простая женщина с окраин, семье и мужику верна… Однажды, правда, некто Хаин, по- юности, пытался взять умом, и силой, и деньгами… Она дала ему раз пять, и угощала пирогами, за что потом всю жизнь себя в сердцах корила и молилась… и умерла о том скорбя (в хлеву, на Пасху, удавилась).

Судьба героя — не говно, не сон, не хуй в тоске увядший, его судьба – веретено…

Катюша, хоть была помладше своих попутчиков, но все ж, по – основательнее, что –ли: ей было похую на ЗОЖ, но меру в крепком алкоголе она старалась соблюдать, не нажиралась до распутства, предпочитала трезвой дать в контексте «чистого искусства». И, посему, пила сейчас через соломинку и грелась...

— Рогозин чистый пидорас! — по - пьяни к нам приходит смелость, и Стас, ещё хлебнув ерша и закурив поспешно сигу, продолжил дальше, не спеша, — я предлагаю ехать в Ригу, там друг отца, он с ним служил, дом на селе, еды «от пуза»… Они — другие типажи, потомки бывшего Союза. Он примет нас, «базару нет»
— «Базару нет», а ты базаришь! Ну, где твой «краповый» берет? Ты на войну пойдёшь, товарищ?
— Ты чо, Андрюха, охуел? Ты перепил, походу, что ли? У нас ещё «до жопы» дел...
— А я б зависла в Лимассоле! Там жарко, вкусно и, вообще, хочу ебаться там, где море... Да, что там я — влагалище о сёрфингисте грезит… Сорри!
— Походу Катя нам рога ещё не сделала, но скоро
— Шалава та ещё, ага. А я на Кипре стану Зорро и буду нашей буквой «Z» ночами метить окна грекам!
— Хочу шаманского «розе», хочу быть снова человеком! — Андрей откинулся назад, приняв удобно позу «лёжа», в нирване закатив глаза, чесал яйцо в штанах похоже на то, как чешется кобель с остервенением и азартом,— … а я мечтаю в Коктебель или, хотя бы, в старый Тарту...
— Андрей, ты полный мудозвон. Ты в город хочешь или в горы?
— Мне бы сейчас в СВ-вагон!
— А я бы вновь рванул в Раздоры…Как накурились мы тогда! В тот день попробовал в очко я впервые…
— Блин, вот это да!
— В своё очко?
— Зачем такие ты, Катя, вещи говоришь? Конечно, нет. В очко подружки. Забили мы в косяк гашиш, лежим вдвоем на раскладушке — «А ты дала бы мне разок, со смазкой, плавно, на полшишки? Дала б в «коричневый глазок»?» Сверкнули глазки у Иришки: «Давай попробуем, чего ж! Засунь два пальчика сначала...» Когда я вынул, был похож на уроженца Сенегала мой хуй, облепленный говном... С тех пор я знаю все аспекты! Но, беспокоит, в основном, меня в анальном грязный rectum.
— Гляди-ка, подучил латынь, — сказала, облизнувшись, Катя, — меня раскочегарил ты, обоим в попку рада дать я!
— Опять ты, Катька, за своё! Не ссы, тебя мы не оставим. Не долго расчехлить «ружье». Придёт момент — тебе мы вставим!
— Да кто ж не любит пострелять, в сезон на дичь, из карабина!
— Я же тебе не утка, блядь…
— Глупа, как утка, ты…
— Иди на..!

Стас, он же Пронин Станислав, отличник в школе, славный малый, любитель women, sex and love, пригрелся у костра, усталый с дороги, нервный и пустой, он в мыслях ворошил былое… Трещал в кострище сухостой, пылало наше время злое, в котором сгинуть суждено надеждам многих поколений…

— Да, жизнь, по – своему, говно…
— А этот мэр, пастух олений, его не переизберут! — Андрей вниз двигался по списку…

Стас головой кивнул, мол, «гуд», нащупал вялую пиписку, и на Катюшу поглядел, на ее бледный острый профиль с безумным взглядом в темноте...«А может это Мефистофель?» — от мысли жуткой и шальной он вдруг взорвался диким смехом, лес вторил черную спиной и хохотал далёким эхом.

Мать Стаса бросила семью с актером цирка на Таганке. Стас был папаше по хую, тот говорил всегда: «Я в танке!», хотя был вовсе не танкист, сидел два раза за растрату, любил послушать Judas Priest, бухать и баб таскать на хату. Пацан родителя любил за эту пьяную свободу, учился в школе, клей варил и был всё краше год от году, а в восемнадцать за порог: «прощай, не поминайте лихом!», казалось, в жизни сто дорог… Теперь же, в этом месте тихом, они сидели у костра спасти мечту пытаясь в бегстве, найти любовь и красоту, которых недодали в детстве.

— А Лапин, вообще, гондон! Куда ведёт он наши танки? Для репутации урон и армии и на гражданке. Чиновник может только красть. Вон, у меня знакомый бати, напиздил из бюджета всласть, купил детя’м своим по хате
— Вам хорошо критиковать, — Катюша закурила «Camel», — чем не работа «воровать»? Ну чем, скажите мне, не тема? А ты-то, Стас, чего молчишь? Ты же потомственный «кидала»?
— О чем ты, Катя говоришь?!
— Да я чиновнику сосала!!!

Тут треск послышался в кустах и на поляну вышел некто. От страха громко пукнул Стас, у Кати выпала котлета на юбку прямо изо рта. Андрей один не испугался, вскочил:
— Что, бля, за хуета?! Мужик, ты как тут оказался?
Мужчина подходил к костру, шагая грузно, щурясь мелко, в бахилах, кофте-кенгуру, и промычал:
— Тыытоо, кааарелка? — на Катьку устремив персты…
Андрюха рявкнул:
— Чмо лесное, сначала объясни, кто ты, а то мычишь без толку, воешь!
— Андрей, а ну-ка погоди! Мужик то наш немой, похоже, — воскликнул Стас, прижав к груди ладони, — Эй, лесная рожа, ты слышишь? Если да, кивни!
Мужик кивнул.
— Вот так-то лучше! На Катьку не смотри, ни-ни! Ее ты жопы не получишь!
— Так это твой велосипед лежит в траве у той речонки? Ответь нам как - то, слышишь, Дед?
— Да он придурок, чистый Чонкин…
Мужчина расстегнул штаны, достал внушительную «шнягу». В отсвете молодой Луны —струя… Вот это передряга!
— Подонок ссыт на наш шашлык! — рассерженно вскричали парни
— Фу, мальчики, вы так пошлы! У дядьки член вас пошикарней! И я хочу, чтоб вы тотчас меня втроём отдухарили, размеренно, не горячась...
Стас изумился:
— Катька, really? Ты хочешь, чтобы я вонзил туда, где будет этот боров?
— О, да, хочу троих верзил! Хочу, без всяких разговоров!
— Харэ, короче! Чё за бред! Какая ебля среди ночи? Хорош уже мочиться дед, устали все уже, нет мочи. Садись, плесну тебе чуток, погрейся у костра, бродяга. Да, кто ты есть, скажи, браток? Твоя под елью колымага?

Тот молча головой кивнул, сурово посмотрев на Катю…

Стас перегаром отрыгнул: — Да, наш паромщик!!! Кстати, не стоит на него шипеть и спьяну наезжать без дела, нам всем съебаться бы успеть, и ты бы, Катя, не пиздела. Тебя то, блядь, не призовут, не разорвёт манду осколком! Паром его за рощей тут, но, точно где, не знаю толком. Я попросил друзей отца, чтобы прислали нам подмогу в лице паромщика - спеца... немого, да и слава Богу! Он никому не распиздит, что мы съебались от призыва...

Его три дня терзал колит, он отошёл туда, где ива склонила голову одна в своей покорности и боли…

— Россия – лучшая страна. Хотелось бы понять доколе нам эту власть терпеть и жить годами словно на вулкане, искать иные рубежи? Я вот мечтал «пристроить» Тане — соседке с семьдесят второй, её отец в «Роснефти» «топом», а тут весь этот геморрой, конец америкам, европам… и фильмы только про войну, других, наверное, не стало…

— Давай-ка я тебе сосну, — на ушко Катя прошептала, — ты что напрягся так, Андрюш? Мы далеко ушли на Север. Жаль не работает здесь душ, пришлось в трусы заправить клевер. Ив Сен Лоран бы охуел от новомодного парфюма! Давай уже, оставь стакан… Представь, меня ебала Дума — толпа отвратных мужиков в костюмах, лысые и с пузом: Орёл ебёт меня, Ростов, ебут Советским, блядь, Союзом! В Президиум, под свет софит, меня, бухую, притащили....
Да у тебя, смотрю, стоит!
…Взяла красиво, как учили: всосала нежно, глубоко, в голосовые вставив связки…

Звезда мерцала высоко над темным лесом, будто в сказке.

*
Паромщик курицу жевал. Он с голодухи съел бы пару. Андрей Катюше в рот давал. Хотелось, страсть, поддать им жару, но голод крепче был любви! Да, что любви? — Всего на свете! Он и Таисию Повали легко бы в жертву слил котлете.

Стас, между тем, посрав в кустах и наступив в говно ботинком, вернулся в спущенных штанах, то ли шаманом, то ли инком.

— Короче, батя, хватит жрать, мы завтра наш побег отметим! Ну, а сейчас, айда ебать, заняться надо делом этим. Давай уже, не дрейфь, отец, мы здесь в походе не скучаем! — и Стасик сполоснул «конец» в стакане с недопитым чаем...

Мы зря, ребята, отвлеклись на то, как кто-то срал и кушал. Какое шло сплетение пись счастливых Кати и Андрюши! Он так Катюшу «покрывал» в огнях священного кострища, что Стас слегка заревновал, желая Катьке дать в еблище, но, это быстро улеглось и он, вобрав в себя озона, на вставший хуй, как повелось, напялил тонкий фрак гондона, и словно Гэтсби, не спеша, неся достоинство по праву, он Дэйзи вставил малыша в анала мягкую оправу.
Они задвигались втроём в какой-то неизвестной позе...

Темнел за рощей водоём, напоминая об угрозе.

Им всем хотелось круто жить, и вкусно есть, и веселиться! A что плохого в том, скажи? И как возможно не влюбиться в сюжет, где шпилятся друзья в гедонистическом порыве? В штанах окрепшего «ферзя» Паромщик вынет в перерыве, сейчас же, курицу жуя, как начос, с хрустом, в кинозале, где драм актерских колея… Его, как зрителя, терзали — актёров юных мастерство, подача, знание матчасти. Он даже, как-то, ухнул: «Во!», узрев два хуя сразу в пасти.

Когда запал их подугас, устали парни от работы, Паромщик вынул свой «фугас» и, не смутившись ни на йоту, штаны откинул, как ковбой, лассо набрасывает ламе...
— Иди ко мне, о мой герой, иди быстрей в объятия к маме! — стонала Катя, выгнув стан — широкобёдрый стан гетеры, — иди ко мне, о, мой Тристан...
— Изольда, блядь, не знает меры, — и Стас похлопал по плечу немного скисшего Андрея...
— Тристан, я так тебя хочу! Давай, вот так… Ещё…! Сильнее...!

Паромщик, словно сам паром, недавно спущенный на воду, пыхтел, хватая воздух ртом, неспешно набирая ходу. Как- будто лопасть колеса вгрызалась в сумрачные воды, «конец» Паромщика терзал «пещеры» огненные своды... Прошло каких-то полчаса и с ревом, будто в рукопашной, он драл её. Тряслись леса, и птицы на соседней пашне враз предпочли сменить ночлег, убравшись от незваных тварей... На что способен человек, погрязший в оргии угаре! Сова, ломая сухостой, летела прочь с испуга в чащу... Кончала Катя не впервой, кричала громче всё и слаще. Она казалась, всем троим, Богиней неземного блуда, как кокс, как чистый героин, попавший в кровь мужского уда!

Уже рассвет ловил в силки янтарный ясень, тлели брёвна, но продолжалось у реки их феерическое порно — в холодной тине берегов, в тени молчащего парома, Паромщик высекал любовь, как туча молнию из грома! Она давно уже сдалась и из последних сил кончала, греховную венчая связь в утробе сонного причала.

*
Андрей и Стас, вложив хуи в кулак, в палатке крепко спали, — солдаты верные любви, герои половой медали! Их бы в «специальный» батальон и расквартировать по хатам, быть может, вдов тревожный сон «сошёл на нет» с таким солдатом.

Паромщик хуй помыл в реке, достал свисток, и свистнул лихо. Всё тут же ожило в леске и началась неразбериха. Откуда ни возьмись, солдат там оказалась, чуть не рота. Андрей и Стас, дрожа, стоят. Стоит Катюха, большерота, и плачет. Ебарей берут. Она привыкла за неделю. К концу совместный их маршрут пришёл. Так хорошо имели её и Стасик, и Андрей... Куда теперь? Обратно в Питер? Кто станет шёлк ее кудрей в ночи трепать? Какой любитель анала, «золотых дождей», и прочих тонких извращений? Один богатый иудей по прозвищу Шлимазл Веня, поможет, если не сбежал…

Паромщик подошёл к Катюхе, ладонью грубой булки сжал, поправил завиток на ухе, и промычал: — «Ыыыыди за мной!» Деваха подчинилась молча. И, вскоре, плот речной волной стремился вдаль. Ей выть, по-волчьи, хотелось на свою судьбу, но, медитаций вспомнив опыт, она смирила крик в зобу и обнажила кромку жопы. Паромщик понял все стремглав и, толстый хуй достав из брючин, воткнул в очко....

Мораль — “make love”. Любовь войны сытней и круче!

* Тенниёйоки (фин. Tenniöjoki) — река в России и Финляндии.