mamontenkov dima : Неистребимая нелепость бытия (1)

Это случилось несколько лет назад. Я был в клубе на Фонтанке, зашел сюда посмотреть и послушать одних парней, они играли фантастическую музыку в неведомом мне ранее стиле – джаз панк. Саксофон, ударные и бас гитара.
Я сидел в темном углу длинной барной стойки, лакая из-под мышки водяру. Покупать здесь не по карману. Все столики были заняты, передо мной на круглых табуретках, сидели несколько человек. Они бодро завизжали и захлопали ладонями об барную стойку, когда объявили на сцену новый коллектив – «поприветствуем гостей с Кубани!»
Гости прилично так качнули публику, что-то в стиле Don Kapot, я тоже бешено хлопал в ладоши. В перерыве, когда включили слабый свет, разглядел людей на табуретках. Одна девушка и двое молодых мужиков, примерно, моего возраста. Тот, что сидел ближе ко мне, обернулся и заговорил:
- Мы тут в Питере зажигаем, давай с нами, братан!
Я даже оглянулся, думал, это кому-то за моей спиной. Но нет. Познакомились. Девушка не блистала красотой, я бы даже сказал, что некрасива. Конечно, что-то было, едва уловимое, на любителя. Заметил, что парни ни разу не прикоснулись к своей спутнице, будто родные братья или тоже едва знакомы.
Громыхнула музыка, все отвернулись к сцене, я ушел, концерт еще на час, а мне что-то все поднадоело. И музыка, и эта компания, я бегу от этих словечек: уважуха, бро, ваще огонь, и так далее. Становится скучно, поглядываю на дверь…
Через день мы столкнулись в тесноте «Книжной лавки» на Невском проспекте, у шкафа буккроссинга. Я ее сразу узнал. Одна, без своих друзей.
- Привет, - говорит.
- О…
- Читаешь?
- Немного...
Она хотела завязать разговор, спросила:
- Интересно, производят сейчас книжные шкафы?
- Вот не знаю даже. В детстве, когда ходил с родителями в гости, в таких вот шкафах жили: «Батый», «Чингиз хан», Ходжа Насреддин, «Сержант милиции», «Записки Пиквикского клуба», «Лунный камень». Еще весь Дюма, почему-то всегда кроме «Трех мушкетеров». Этой книги никогда не было на книжных полках. Видел как-то раз на полу у кровати в комнате родителей, на коленях дремлющего пенсионера в электричке, еще у кого-то под мышкой. Люди умирали, дети выносили на помойку шкафы вместе с содержимым. Потом началась эпоха бабских и ментовских романов, это вообще не имеет смысла хранить. А сейчас все в телефоне...
Не заметил, как мы очутились за столиком у витрины, нам принесли чай и что-то с кремом на блюдце.
- Ты писатель?
- Извини, - говорю, - просто я давно ни с кем не общался.
При слове писатель у меня какая-то вязкость во рту под скулами, будто сожрал, что-то недозрелое.
- Что-то позорное, неприличное есть в этом слове, не находишь?
Она пожала плечами.
- Давным-давно, я только в школу пошел, но все равно помню, по телевизору была реклама «Нескафе». Короткие истории из жизни группы молодых людей. В одном ролике мальчик из этой кодлы, вдруг, стал писателем. Он держал фирменную кружку с дымящимся кофе, и говорил умные слова. За окном порхали голуби, блестели в заходящем солнце купола храмов Парижа, на столе печатная машинка, белый лист заправлен в каретку и все готово к творчеству…
Я изобразил мальчика с кружкой, оттопырив мизинец.
- Хорош ржать. А где твои друзья, кстати? Или кто они?
- Братья, у меня их трое. Сегодня вечером мы уезжаем домой.
Наши телефоны на столике лежали рядом…
Сначала я испугался ее странички «ВКонтакте», там, на фотографиях паслись холеные лошади в загонах, столы во дворе поместья ломились под тяжестью еды и напитков, блестела кожаная мебель в просторных комнатах.
В свои тридцать пять я уже был женат. Детей не завели, успешно развелись без ущерба друг другу. Короче, в очередной раз мне Господь Бог сказал – иди. И я пошел…
Через месяц она была опять в Петербурге, я согласился на все, что она предложила. Мы уехали в ее коттедж, скромном на вид, ничего лишнего – пять комнат, никакого хозяйства, даже цветов на грядках. Не то, что дворцы ее родителей и братьев. Все жили в одной станице - юг России, богатый и хлебосольный. Я объедался вишней, клубникой, сочными яблоками размером с два кулака, домашним вином и мясом.
Бракосочетание праздновали пышно, единственная дочь своих родителей, все-таки. Я очень быстро налакался за праздничным столом, меня отпустили в кровать. Ничего не помню.
Сложа руки, не сидел. Помогал охранять рынок, научился наконец-то водить автомобиль, скакать на лошади, стрелять из всех видов охотничьего оружия.
Отца семейства я видел один раз, на свадьбе. Мне и не положено было его видеть чаще, слишком высокое положение он занимал в этом «нормальном» обществе, от которого я всю жизнь пытался абстрагироваться. Краем уха слышал, что он из команды людей, которые двадцать лет назад, на своих плечах внесли в Кремль тех, кто сейчас там сидит. Это объясняло масштаб его коммерции – строительство крупных объектов, олимпиада в Сочи, стадионы к Чемпионату мира по футболу и прочее. Общался в основном с его сыновьями и бесконечными племянниками, у каждого «свой бизнес». В общем, обычный такой фамильный клан.
Через полгода мне доверили перевозку денег из пункта А в пункт Б. Сначала я не знал, что в сумке, по весу, вроде деньги. Открыть, посмотреть было стремно, вдруг, там какая-нибудь невидимая пломба. Эта работа была по разным дням, один раз в неделю, звякала смска, я садился в автомобиль и ехал.
Жена моя не выходила замуж, отнюдь не из-за своей внешности, или, как говорила всем - ждала «единственного». Она любила ровесниц или кого моложе. Отец не знал, братья скрывали, я тоже обещал молчать. И мне еще неплохо обламывалось. Половой жизни у нас почти не было, оба понимали – я ей статус замужней и лишние руки в семейном вертепе, она мне «сладкую жизнь», больше ничего друг от друга не требовали. Из города приезжали ее «подруги», едва совершеннолетние бродяги с зелеными волосами. Нам всем хватало место на огромной кровати.
Я любил чувствовать разницу влагалищ и анальных отверстий, когда они, одна за другой менялись верхом на моем члене. Или смотреть, как полируют языками мою жену или друг друга. Я нырял, купался в голых туловищах, мокрых и дрожащих, костлявых и пухлых. Втыкал, лизал, целовал в засос клитор и губы…
Жена не опохмелялась, лечила голову книгами, читала эмигрантов шестидесятников. Было тихо в доме в эти минуты, я в тени фруктовых деревьев, лакал самое вкусное в мире вино и благодарил судьбу.
Как-то раз, жена, сидя за столом на летней кухне, закрыла глаза и уснула. Нижняя челюсть оттопырилась, руки застыли на уровне груди, как в невесомости. Я все понял.
Из подруг осталась одна Кэт. Приезжала сюда на «лэндровере», оставалась на несколько дней. Я жил отдельно, на другом этаже, еду готовил сам, опыт огромный.
Однажды, зашел в комнату к жене. Бабы стояли раком друг за дружкой, с оттопыренными задницами и выкрученными в нелепые позы конечностями, будто безумный скульптор изваял из мертвых тел чудовищную инсталляцию. При этом они еще едва шевелились и что-то шептали, прижавшись щеками к полу. Сфоткал на телефон этот паноптикум.
Через несколько дней я спросил:
- Что делать будем?
Сказала, в клинике уже лечилась. Сама справится, и, чтоб я ни кому не говорил, а то взбесятся, клиника дорогая была. И, что все будет хорошо.
И еще одно озарение снизошло на мою голову. В общем, из обрывков чужого трепа, недосказанных внезапно диалогов, понял, что меня, как «черного инкассатора» могут преспокойно грохнуть при перевозке денег. Оказывается, в этом и есть мое предназначение, для этого я родился и так далее. И мне, вдруг, все осточертело, захотелось убежать без оглядки, в чем был. Сытая, тупая жизнь! Миллионы бездельников отрезали бы себе ухо или отдали почку за такое «предназначение».
…Она лежала на полу рядом с кроватью, один глаз закрыт, другой нараспашку в застывшем навеки изумлении. Рот согнут в скорбную дугу. Ни пульса, ни дыхания. Щелкнул на телефон. Обошел дом, думал, вдруг еще кто-нибудь валяется. Хрустнул под ногой шприц…
Сначала очистил флэшку, где была наша свадьба, пьянство у мангала и прочая поебень. Залил туда все фотки со своего телефона. Потом содрал со стены плакат с Робертом Смитом, на обороте решил написать письмо.
В голову ничего не лезло, угрожать этой ничтожной информацией было бы глупо. Хотя, фамилия известная, найдется мудозвон на ютубе из тех, которые обличают, с удовольствием схавают. Миром правят лайки и количество просмотров.
Написал одно предложение – «Я не вернусь, спасибо за все, прощайте». Сверху флэшку. То, что есть копия, сами догадаются, люди умные, с логикой все в порядке.
За окном висел фиолетовый туман южной ночи, бешено стрекотали насекомые. Посмотрел в последний раз на бывшую жену. А, может, они правы эти зависимые, спалившие себя в тридцать лет. Может, действительно все не имеет никакого смысла? Что бы ты ни делал, совершенно не имеет никакого значения…
Следующим же утром, в последнее воскресенье месяца июня, я выехал, как обычно, из пункта А. На моей машине не было джипиэс трекера или прочего слежения. Все документы в кармане, бак заправлен, еще канистра в багажнике на всякий случай. Остановился на обочине, в первый раз открыл сумку. Да, это были деньги в пачках, перекрученные резинками. И тощий конверт с долларами. Я позвонил в пункт Б, сказал задержусь, жена кое-что попросила, бла-бла-бла, да, конечно…
Значит, у меня есть два часа. Успею до Краснодара, оттуда самолетом в Москву, дальше автобусом на Петербург, выйду в Тосно и на электричку. Или не знаю, буду импровизировать.
Сложил деньги в кейс, переоделся, в помойку полетели старая одежда, сумка и телефон. Все, обратной дороги нет. О, это отчаянное предчувствие свободы, до мурашек и сладкого зуда в области паха…
Все прошло, как по маслу, без задержек рейсов и прочих накладок. Через два часа полета прибыл в столицу, автобус на Петербург отчаливал поздно вечером, и я пошел гулять.
Вот чего мне не хватало все это время - асфальтовых полей, толкотни на перекрестках, вони из выхлопных труб, всех прелестей мегаполиса. Москва, Москва… На крышах домов и вдоль стен неоновый твист рекламы, больше латинских букв, чем кириллицы, нет этих осточертевших брендов типа «сбербанк – пятерочка». И умопомрачительный хай-тек - огнедышащие башни «Столица Сити».
Почему-то у меня совсем не болела душа, что там далеко разлагается труп моей жены. Ее, скорее всего, нашли, ведь я не отвечал на звонки. Не было еще страха ответственности, только затянувшийся припадок жеребячего восторга от рухнувшей на меня внезапно свободы.