mamontenkov dima : Неистребимая нелепость бытия (2)

Улизнула в ночи, похожая на новогоднюю елку Москва, промелькнули черная Тверь и угрюмый Валдай. Разбудили в Тосно, как я просил.
И снова доброе утро, только на этот раз северное, мятежное, с серыми облаками. Я не мог надышаться родным воздухом смешанных лесов, наглядеться на круглые ебальники земляков. Здесь даже матерились по другому.
В привокзальной «столовой» познакомился с гопником, он сбегал за паспортом, купил мне новый телефон. Необходимо уже звонить, искать жилье.
Снял дачу в окрестностях, отдельный домик на участке у семьи из двух пенсионеров. Здесь пережил осень и встретил зиму. Днем смотрел сериалы на планшете, гулял по деревенским закоулкам.
Страх все чаще пеленал своими щупальцами, что бы погасить приступы паники, алкоголя не хватало. Я надевал парик под шапку и ездил в Петербург на электричке. Осторожно, медленным шагом и по другой стороне улицы, проходил мимо своего дома. Не было ни подозрительных машин, ни мутных личностей у парадной. Все как всегда - круговорот толпы, автомобили, троллейбусы, привычная какофония центра большого города. Это успокаивало на несколько дней, спасало от алкогольной интоксикации.
Как-то в декабре, я только вышел из электропоезда на перрон, навалился мощнейший снегопад. Такой, когда не видно ничего на расстоянии вытянутой руки. Я привычным маршрутом добрался до дома, не оглядываясь, нырнул в родной подъезд. Выглянул вверх в лестничный пролет. Там, на последнем этаже, где моя квартира было тихо, никто не шевелился, и не выглядывал мне навстречу.
Миллион раз я поднимался и спускался вниз по этой лестнице. Вот окно с бронзовыми шпингалетами и витражом в стиле полотен Мондриана, под самым куполом лестничного пролета, не досягаемое для человеческих рук. Чугунные завитушки перил, щербины на каменных ступенях. Пачка квитанций в щели «для писем и газет». Прислонил ухо к замочной скважине. Только шорох сквозняка и едва уловимый фон улицы.
Нашел квитанции за последний месяц, остальные аккуратно вернул на место. Выскочил на улицу и быстрым шагом пошел в сторону вокзала. Никто не хлопнул по плечу или ударил в спину. Действительно, какого хрена? Денег в той сумке было не так уж и много, тайн из-за которых отрезают голову, я не знал. Я свободен. Решил, после Нового года, вернусь сюда, в свой дом. Бегать и прятаться надоело.
…Когда я пытаюсь, что-то разглядеть в чернильном омуте ночных кошмаров, то всегда вижу одну и ту же личность, или сущность, квинтэссенцию накопленного в подсознании страха. Этот тип преследует меня из одного сновидения в другое, меняя маски, смотрит единственным глазом, зияющим, как жерло гаубицы. Или скачет по полу, как курица…
…Ворвались, посыпались из всех щелей, большие, квадратные, похожие на хоккеистов. А он присел на корточки и закудахтал:
- Ко-ко-ко-ко!..
Шевелил локтями и головой, изображая, домашнюю птицу.
- Попался, пет-тух!
Все было стремительно и внезапно, «хоккеисты» держали меня за руки за ноги, я почувствовал, как игла проткнула шею. Медленно неведомая ледяная субстанция разливалась по артериям и сосудам. Все полости моего туловища заполняла эта жидкая дрянь, казалось, я сейчас лопну. Челюсти распахнулись, их было не свести обратно, поэтому кричать не получалось, вываливалось с языка только баранье – мэээ…
Вывалившись из оболочки кошмара, долго смотрел в потолок, слушая шорох электричества в проводах. В мареве январской ночи разглядывал уходящую в стену лепнину на потолке, вероятно, сто лет назад здесь были чьи-то апартаменты, обрезанные революционными уплотнениями. Обычно, я находил новый образ в разводах потолочной побелки, какую-нибудь неимоверную рожу, и благополучно засыпал.
И вот опять...
Стоит у стены, ко мне боком. Курит и молчит. После своего петушиного антре, он еще не сказал ни слова. Даже затягиваясь, изображал какое-то животное, всасывал дым так, что впадали щеки. Губы изображали клюв. Я валялся парализованный на полу в каком-то каменном мешке, едва освещаемом единственной лампой. Посередине пола зияла квадратная черная дыра, сток для жидкости из которой на восемьдесят процентов состоит человек. И жуткая вонь хлорки и чего-то еще сгнившего, недавно живого. Смрад утилизации... Он выбросил окурок в квадратную дыру, туда же поссал. Вышел из камеры, оставив дверь нараспашку. Я слышал его голос, он с кем-то говорил. Потом шаги другие, кто-то спешил ко мне по длинному коридору. Топот ног звенел в ушах, он шел и шел, долго. Я зажмурился, сейчас все закончится. И снова мой овечий вопль…
Выныриваю в реальность, эти сны давят физически, в голове гудит, как похмельный набат.
Хлопают двери огромного дома, рычат под окнами разбуженные автомобили. Мне надо плотно поесть и занять чем-то глаза, что бы вырубиться, уснуть до полудня уже без всяких сновидений.
Пока жарится, трещит на сковородке завтрак, я записываю, что видел ночью. Решил, пусть сны живут на бумаге, может, пригодится. Кошмары стали будить теперь постоянно, неужели меня найдут и все закончится, как в этих снах. Ведь, ищут же и не успокоятся и не забудут. Наверное…
Как вернулся домой, словно ужаленная прикосновением улитка, забился в самый угол своей ракушки. Заколотил старым одеялом окно в комнате, не вылезал из квартиры неделю. Вздрагивал от любого шума на лестнице, боялся выглянуть в окно.
Понемногу, страх ушел. Днем я спокойно жил, гулял, даже искал какую-нибудь необременительную работу. Зато ночи стали карой и мучением.
…Прежде чем выйти на улицу, я разглядываю из окна кухни в старый театральный бинокль перекресток. Людей мельтешащих у оранжевых витрин «Дикси», автомобили вдоль тротуаров и Элю. Это имя придумал сам, просто оно ей очень идет. Я всегда по-своему называю незнакомых людей. Эля каждый день стоит здесь, раздает рекламные листовки. У нее блядские, широко распахнутые глаза, круглое лицо с маленькими губами и «платиновые» волосы. Когда она идет, всегда почему-то спотыкается, будто на каблуках или пьяная.
Прошел мимо нее несколько раз, продукты и алкоголь я покупаю в разных местах. Взял буклет. Она замерзла, нос покраснел. Предложил погреться в чайной напротив.
- Нет! – даже топнула ногой, - меня проверяют.
Я глянул, что написано в рекламной бумажке, какая-то багетная мастерская. Ишь ты…
Вытащил из пакета бутылку:
- Будешь?
Не ответила и не отвернулась и не ушла, протягивала пешеходам эти дурацкие листовки. Совершеннолетняя, все нормально, видел, как она покупала пиво, показывала паспорт кассирше.
- Я работаю…
- Сколько?
Хамский вопрос, конечно.
- Извини, - говорю, - вон мои окна, живу один.
Она еще минуту подумала, и мы пошли ко мне. Сказала – тысячу, и что это ради сына, которому полгода. И что она тоже одна, муж оказался гандоном и так далее. Все, как обычно.
Разгреб беспорядок вокруг компьютера, посадил ее за стол, разогрел, что было в холодильнике.
Поела, спросила, где душ и уснула в ванной. Чуть не полилось на пол, я успел вовремя, вытащил пробку, вода стала стремительно убывать. Тело ее было чистое без синяков и шишек, как бывает у бродяг или пьяниц. Руки без следов уколов, пизда не бритая. Сунул туда палец, Эля глубоко вздохнула и распахнула глаза. Несколько секунд разглядывала мое туловище, вспоминая, где она. Потом схватила член и вставила себе в оскаленный от счастья рот. Я уже давно разделся, ходил голый, ждал пока она выйдет.
- Пойдем на кровать...
Как всегда, я не хотел никакой акробатики, просто быть сверху. Она потекла только через несколько минут долбежки, сначала внутри была сухая, как обычная равнодушная проститутка. Я разошелся, Эля так сексуально пищала. Складывал ее в замысловатые позиции, глодал губами лицо, будто это любимая жена. Мы барахтались больше часа, иногда перехватывал ее взгляд, мне казалось, она думала, не продешевила ли.
Долго искала свой «ксиаоми», было заметно – уходить не хочет. Но ночью она мне тут не нужна, не хочу, что бы кто либо, слышал мои крики. Вот она на перекрестке, оглянулась, выбросила буклеты в урну...
Проснулся поздно вечером, оставалось полчаса до закрытия винно-водочных прилавков. Так-то я вполне успевал, но эти синеболы чертовы бегут к самому закрытию, пихаются у касс, все обязаны их пропустить.
Купил все, что нужно без приключений. Домой идти я не собирался, но что бы гулять с бутылкой по улице, необходимо было ее спрятать в какую-нибудь обертку. Общаться с полицией даже по ничтожному поводу не очень хотелось. Стойка с рекламной макулатурой была пуста. Кулек из старой пожелтевшей газеты валялся в пустой корзине. В нее завернул свое пойло и вышел на улицу.
Старая традиция – на скамейке троллейбусной остановки пьянеть и созерцать. Даже зимой, даже в легкую метель и минус пять по Цельсию. Вот, пожалуйста, началось. Какой-то обморок выскочил из супермаркета, прижимая к груди полтораху ослиной мочи под названием «Вишневый день» и побежал по улице. Мельтешение оранжевых жилетов за стеклом, и вслед ворюге рванул узбек «работник торгового зала». Кто-то из алкашей подставил подножку. Несчастный подлетел и пропахал лицом по замерзшему асфальту. И лежит. Дурак. Выбежали бабы в жилетках, кое-как подняли, увели. Где-то разбилась бутылка, хохот и крики, полиция подъехала, в общем, обычный вечер.