Ирма : Совы

Бывало, являлся бес. В календарь не смотрел – ни в церковный, ни личный, ни в человеческий. Говорил: «Кутерьма, курник, клубочек, класс выравнивания, Никола Тесла». В квартире не мигало электричество, и тени у зеркала не выли. Только гавкало какое-нибудь воспоминание о ранее пережитом ужасе – котёнке, который подавился костью; девушке, выбросившей нежеланный плод в мусорный контейнер; подростке, давшем себя задушить поводком; ставшим мёртвой зоной аэропорте; контрольной по математике, где нет чисел и слов, а одна скрипящая от мела доска, свирепая, как крышка гроба; свитере, что носит тебя наизнанку; тишине, этой блядской тишине между прилётами.
Как у всякой девочки, любящей сов, у меня были совы-игрушки, совы-серьги, совы-подвески, совы-чашки и совы-статуэтки. Совы-календари и совы-записные книжки. Совиная пижама, совиные носки, совиные полотенца. На правой руке тоже была сова. Если б про татуировку узнала бабушка, сказала бы, что бес нашёл моё слабое место, червоточину, размером с воронку от «Хаймерс». Понял, что я для него своя по этой отметине. Выследил, где кончается один дурной сон, и начинается второй. Подловил. Начертил бы то, что я и без него, чёрт возьми, знаю.
Слово чёрт в доме произносить было нельзя – потому что придёт к тому, кто позвал, а вот проклинать ближнего и дальнего – сколько душе угодно, пока не натешишься. Всё равно не сбудется. А если и сбудется, тот нежилец уже упрекнуть не сможет.
У бабушки не было угла с иконами и рушниками, она молилась, глядя на маленькое окошко ванной, сито и сушёный укроп. Спешила к выпуску вечерних новостей. В телевизоре всё было плохо: люди, не только проклинаемые, умирали, шли многолетние и в спешке развязанные войны, потоки воды сносили города, пожары сжигали поля и леса, мужчины маялись в телах женщин и наоборот, нефть разливалась, прорицатели сходили с ума. Реклама взывала к внутренним протестам и изжоге. Прогноз погоды и корвалол приносили покой.
Бабушка умерла с запасом – за семь лет до. Из её части кладбища, за терриконами, не видно ничего – ни площадки с павшими роботами, ни церкви без купола, ни раздробленных шпал железнодорожного вокзала, ни заминированной лесополосы, ни сгоревшего рынка, ни стадиона из которого сделали полигон. Не ходим к ней уже второй год: беспилотники – в небе, лепестки – под ногами, будущее – туманно.
В ветреную погоду звуки искажаются. Можно делать ставки, куда упал пакет РСЗО, из какой преисподней огрызнулся противник, была ли это ответка или сработала ПВО. Иногда просто ветер рычит, как снаряд калибра 155. Просто ветер. Главное – раньше времени не радоваться, что в этот раз пронесло.
В пасхальную ночь, на всенощную, во дворе огоньки мелькали, хор пел, батюшка басил, прихожане просили, как могли. Колокола, не усмирив гордыню, каждый за себя звенел. За окном ухнуло, а потом ещё и ещё. И было зарево, и был дым, и быстрое неприятное пробуждение, и желание всех убить, и коньяк в половине пятого утра под музыку сфер.
Во сне лохматый парень с головой пьяного Боба смотрел на меня глазами совы и о чём-то жалел.