Эдуард Жопов : На своем месте

Окович – слесарь с тонкой душевной алкоголизацией. Начинал день с коньяка. Пальчик оттопырил – хлоп! – ушло золотистое по горловой трубке греть теплое коричневое нутро. Греть и звереть. Драка. 65-е отделение милиции. Капитан Устинов растеряно почесывал рыжую вульгарную шевелюру под фуражкой: «К нам бы пошел – преступности не знали».

Выработка у великана Оковича – 206%. Точит резцы в цехе нестандартного оборудования. Спасает заводчан: раньше точили все и почти всем отрывало, а теперь рвет только голубоглазому Оковичу. Три раза успешно пришивали. Нейрохирург, доктор наук Епифанцев говорил просто: «Этим тонким пальцам на «пианине» бы играть».

Окович – распустившийся зверь, элегантный нахал и ранимый семьянин: из-за побоев ушла жена. Теперь он одиноко перекладывал пузатые жиры в однушке-конуре, раз за разом пересматривал на «вэхээс» «Афоню» и бедно плакал над полупустыми гранями с «Московской»: «Не сантехник. Человек. Вот судьба, мать ее. Одиночество».

В дверь тревожно постучали. На пороге – облаченная в шубу из болезненного песца Маргарита Васильевна Шлягер.

- Я из дома-музея Валентина Валентиновича Оковича. Великий музыкант. Вы его единственный праправнук. Вы нам нужны.

- Не знаю. Я ж сирота, - ответил без эмоций Окович.

- Вам со мной. Наследство вам. Не миллионы, но жить можно. Но можно и заработать. Турне. Гастроли предка великого Оковича.

***

Через неделю в московском Доме композитора собралась черно-белая фортепьянная публика. Мужчины-пингвины. Женщины в выцветших мехах. Пьяный Окович выступал: с энтузиазмом демонстрировал пришитые пальцы, гоготал, пару раз выпустил в зал смелые громкие газы, а в конце вечера облапал сморщенный корсет изящно-стареющей Анны Джоржевны Пушкиной-Кадушкиной.

- Где культура?! Вы же почти животное! – сокрушалась Шлягер.

- А я бы вас, «эт самое», того. Три раза. Может... Засели. Как на зверька из Австралии смотреть. Посмотрели, бля.

Робко поддергивая челюстью, Маргарита Васильевна сказала, что на завтрашней встрече не потерпит гнусностей. Утром заедет. Грозила оставить Оковича без наследства. «Вы же человек! Предок великого! Манеры!». Окович виновато кивал, улыбался, даже извинился, впрочем, на прощание щипнул Шлягер за ее выдающийся задний «шлягер». Да и поехал домой. Вернулся в однушку, всунул «Афоню» в видеодвойку, уснул под «Он мне «руп» должен!».

Утром он точил резцы в своем цехе. Тянуло от слесаря привычным коньячным душком. Мужики прокричали про какую-то тетку в шубе. Не проходная завода, а место для валютных проституток.

Окович задумался на секунду-другую, посмотрел в цех, где крутились серые работяги, сказал тихо:

- Каждому свое.

Средний палец Оковича вновь оторвало…

Кейптаун, 1994 г.