евгений борзенков : Ача, ача

Слово-прилет, щелчок пальцев, удар бича - ДАЧА! - и весь пафос, высокий мотив момента летит к чертям, в пыль. Сбить либидо иллюзий, приземлить поэтику. Вырвать нахуй из себя всякую музыку, что мешает дышать окружающим -
мы едем на дачу, заткнитесь.
Вон, в углу блестят топоры, но нам не они, а чуть левее. Тяпки и лопаты, с элегантным налетом земли еще с прошлого, зазубренные, манящие, с округлыми на конце, брутально шершавыми черенками, от одного вида которых так ноют мозоли и сфинктер, что даже слегка отдает у голову.

Земля.Тянет к земле.

Эй, Микелянджело! Эй! Да, ты! Вставай, скорее, мы там все уронили, Микелянджело! Там полный пиздец, братан! Это фиаско! Скорее вставай, и отсеки лишнее!
И ты встаешь, отсекаешь от жизни два дня выходных. Прямо с утра субботы. От глыбы ближайшего будущего отcекаешь пиво, водку, деньги на ветер, диван, книги, черный квадрат Телевизора, стендап артистичных клоунов в толчее улиц, святое безделье, нирвану в ванне с плавающими плюшками свечей вокруг волосатого пузика, - весь этот мусор летит в небытие, ты высекаешь скульптуру главного:

Дача-тире-пиздячить.

Слово-тригер, слово, занимающее обе чаши весов и вариантов ноль. Не отпетлять. Грядки помидоров, огурцов, петрушки, картошки, ты таскаешься по ним с пудовой гирей на ноге, на цепи. Жара. Нет, зной. Из твоих глаз солнце пьет синеву. Вся красота слов осталась за обшарпанной калиткой, здесь только кровь, пот и слезы. Где-то под солнцем медленно нарезает круги ворон и внимательно пасет одним глазом, - он ждет когда ты от жары отбросишь копыта, чтобы напрямик через живот спокойно поклевать твое второе сердце - простату. Просто жертвоприношение. Просто ты попал.

Черный, сука, ворон.
Подставляя поджаренную спину равнодушным лучам, ломаешь голову - кто-нибудь способен сочинить стихотворение о даче, да так, чтобы аудиторию порвало в сопли? Чтобы все обрыдались до диареи, до дэ па?
Пожалуй, стоит попробовать.
Конкурс! Прокрутите цю пестню по радио!
Выгребаешь лопатой черную питательную землю из-под ногтей. Ты выбираешь трезвость. Выбираешь жару. Выбираешь соседа за примитивным забором и его душную лекцию о тле, навозе, колорадских жуках, чем поить, чем кормить, как травить. Чтобы не чокнуться вместе с ним, выбираешь его жену, чья жопа срамной гаубицей торчит из грядок клубники, и отмечаешь про себя, что она без трусов под условным куском оконной гардины вместо халата. Дума об этом впрыскивает дополнительный эндорфин в твои истрепанные нервы и немного продлевает жизнь. Вспоминаешь, что где-то ждет ведро воды, холодной и прозрачной, как сердце пожилой девственницы, а после чашка кофе. И она горяча.

Эй, Джимми, ача.
Ближе к полудню краски сгущаются и начинаешь слышать голоса. Истончается щит, купол уже не выдерживает напор космоса. Самое время для диалогов, думаешь ты. И начинается гон. Все, кто молчал, перестали молчать. Тебе наперебой о своих проблемах начинают дудеть в уши комары, пчелы, стрекозы и волки из кустов. Они прошаренные и не такие идиоты как ты, чтобы пропадать на жаре. Волки начинают выть на Луну еще днем.
- Эй, парень, - закинув лапа на лапу, гавкнет из тенька тот, что поближе, - ты пропустил пару кустов, вон, сзади.
- Та у меня уже тяпка тупая! - заноешь, размазывая пот грязной пятерней по плачущему лицу.
- Да ты сам тупой, как сибирский валенок, - процедит другой волк, постарше, - зимой-то шо жрать будешь? Ну-ка, не валяй дурака, вернись и прополи как надо.
- Да, вы тока на руки его гляньте, какой из него работник? - глумливо растянет пасть третий волчара, - эй, ты пианист, или чо? Или ананист? Твоими руками тока пизду теребить!
- Ананюга! - подхватит вся стая хором, от их ора всполошится парочка сорок в ветвях черешни.
- Дрочер! Дрочер! Мы все видели! Смотрите, бесстыжий! Давай паши! А то ишь, в голове небось, одни глупости!
- Работа не волк, братан, мы лучше отсюда с тебя поорем! - затявкают волки наперебой, катаясь по земле.
- Без труда не выловишь рыбку ис пруда!
- Не работа сушит, а забота!
- Без дела жить, только небо коптить!
- Терпение и труд все перетрут!
- Давай, давай! Это тебе не девок на бананах мандаринить!
- Это тебе не вялого прокачивать двумя рукаме! - волки уже воют с тебя в голосину, и хватаются лапами за животы.

Солнце в зените. В твоей голове масло 5W40, именно то, что надо, оно не закипит, хотя из ушей и на языке уже пена. Твоя тяпка еще не стерлась, а до конца грядки еще пару км.
Из норы выползет крот и поправит пенсне на носу:
- Ты это зря, чувак. Я там внизу уже навел порядок. Так что, кому вершки, а кому корешки. Хочешь морковку? На! - И протянет огрызок.
Из травы высунется медведка, нагло вскарабкается по штанине, по рубахе, рукаву, усядется на плече, уставится тебе в беньки с надменной жалостью:
- Гляньте на него... Раскорячился, чмо... Тьфу блять. - Расправив радужные крылышки, спикирует вниз. Ты вытрешь ее плевок и скрипнешь зубами с тоской Павки Корчагина на перекошенном табле. «Сынок! Смены не будет. Ебаааашь!» - зашумит кровь в ушах.


И тут, как освободительный дождь, разметав все смыслы и засыпав все торты вишнями радости, еще задолго до финальных титров под веками, с неба польются звуки ситара и пАрного барабана. Совершенно обезумев от тепла и избытка кислорода, чета соседей закружится в танце по огороду, круша стебельки помидоров и перца. Ее дырявый халат превратиться в сари, а он почернеет лицом до неузнаваемости и запоет на санскрите о любви.

Догадавшись, что это уже пизда, ты чуть не наложишь в штаны от всей этой музыки и наконец поймешь, что пора валить отсюдава. И тогда все встанет на свои места.


Гейм овэр, Джимми, ача.