Сказочник Емеля : Урбан

Вестибюль городского ДК полный людей. В большинстве это молодёжь, и я понимаю, что это его друзья и знакомые. А ещё я понимаю, что «Урбан» был ещё очень молодым человеком. Урбан 200. У колонны на лавочке сидит пожилой человек в костюме. У него полностью отсутствующее лицо. Отец. Горе отцов не такое, как у всех. Он сидит и не на что не обращает внимания, хотя одет подобающим образом. Его боль внутри. Она никак не может вырваться наружу, может, он и не хочет этого. Как так хоронить своих детей? Это нарушение самой логики жизни. Так не было предусмотрено, и поэтому умирают оба.
Я стою в сторонке, не решаясь вмешаться в происходящее. Наших тут никого я не увидел. Мне странно, что на меня никто не смотрит и не узнаёт, я же тоже его друг, я достоин быть здесь в эту минуту. На улице холодный ураганный ветер. Никому не нравится, что здесь происходит.
А это мы гуляли там вместе с «БТРом». Смеялись, говорили глупости о физике и философии. Провожали друг друга, не желая, чтобы всё это прекратилось, как школьники.
«Урбан» – взводник. Наверное, самый не подходящий поначалу для этого человек. По его облику ясно, что он восточных кровей. Каких-то амар-хаямовских, созданных для писания стихов и философских трактатов. На ротных совещаниях его поначалу никто не слушал, уж больно интеллигентной была его позиция и речь. Его сухопарая фигура не выносила броника, и он старался не носить его за зря. Лишь когда он отпустил бороду, он стал похож на солдата. Вылитый моджахед. Но это будет потом. А сейчас нужно заставить пока ещё ни пришедших в себя мобиков отправиться в холод на полигон. Конечно, это тяжело, ведь они пока ничего не знают ни о себе, ни о нём. Даже здесь, за ленточкой, домашние пирожки дают о себе знать. Правильно говорит «Старый»: «Никто не знает о себе, как он поведёт себя под первым обстрелом». Зато он не участвует в написании каких-то рапортов и обращений, которые тут никому не нужны. На самом деле, с мобиками трудно, у всех гонор, все типа взрослые люди. И вообще, нам обещали, что мы будем в 33-й линии обороны в самой зелёной зоне. Говорят, что он даже отлупил одного разгильдяя, я слабо верю, но отзываться о нём стали по-другому. Даже на передовой он пунктуален. Долго не могли понять, почему он стремится в определённое время попасть на «звонилку». Потом поняли, время связи с домом. Не смотря ни на что, даже поменяться с кем-то в графике. Это у нас полная анархия.
Очень чувствительная душа, и как он не скрывает, что с ним происходит, всё равно всё видно. Не делится со всеми своими переживаниями – это «Урбан». Как-то он стал совсем злым, и я спросил: ««Урбан», а что ты злой как собака?» На что он спросил: ««Умка», а, может, это ты злой?» Я аж осёкся. Разозлился. Потом подумал. А, может, это я стал злой? Малыш «Умка», ты стал злой? Лучше об этом не думать. Когда он в следующий раз вышел с позиции, мы заезжаем к ним с «Белкой». Едем за водой. Мы часто брали их тару на родник, у них не было своей машины. Всё развеялось, «Урбан» весёлый, и мне весело, просто никак не идут из головы его слова.
Там, куда перевели остатки моей роты, меня уже не было. Место было плохое. Серая зона. Сейчас стало много таких мест. Самая дрянь наступала за железнодорожной линией. Там открывалась голая местность сплошь пристреленная и простреливаемая. Там не было нормального места для позиции, но надо было как-то окапать и расставить наших бойцов. Грех так говорить, но основные потери были из-за того, что никто из командиров сам там не бывал. «Урбан» с «Рио» делали всё как надо. Сложно было перемахнуть через железнодорожную насыпь. Вот до неё-то он в последний раз и не дошёл, совсем малость. Его наши нашли, вытащили. И вот мы стоим в вестибюле и прощаемся с ним.