Az esm : Похожее на арабески

Здравствуй, мама, всё нормально, просто здесь Афганистан.
(старая солдатская песня)

Борт вылетал из Кабула, и было солнечно. В поезде пил чай и кипяток из титана и курил «Шипку. Волька, Володька Шагин двадцати одного года от роду.
В том восемьдесят пятом Генсек поменялся. И новая так сказать метла. Замполит по плацу долго перед строем ходил, распинался, что с пьянством при Новом ни-ни.
А вот и Орджо, паду ль слезою на камни улиц, на стогны града, в кой мы вернулись. А вот и «Цхинвальская» -улица в частном секторе, улица родная, что и в непогоду дорога. Шесть соток, уже тепло, и куда не взгляни в эти майские дни всюду пьяные бродят они.
Помнится та комната, где уехавшая в Севастополь Крыма нашего дочка весь день просиживать в офисе, чтобы платить за квартиру, зато не Владике, где нечего ловить. Или почти, что нечего. Волька тут родился, в том самом роддоме в Центре города, который вроде как уже не роддом.
Владимир Захарович, ведь это же недавно было. Это было всего-то развалившуюся страну тому назад. Всего одну страну тому назад. Единица это мало. Это знают с дошкольного возраста. Даже если не посещал детский сад. Единица, это когда малыш пальчик показывает.
Ночью бывает торжественная и священная темнота. Дождливым октябрём года двадцать первого и века двадцать первого, а если принять за отчёт возраст возваращения живым и даже здоровым, и отчасти даже на голову здоровым из Афгана, то Вольке был двадцать один. А сегодня двадцать первое, туды его в качель октября. Вот такие вот получаются кругом совпадения.

А тогда, когда он приехал на свою Цхинваьскую улицу и вошёл в комнату с намалёванным собственноручно космическим кораблём зета –ретикулов из розуэлского инцидента, про который ламповая радиола вещала на ультракоротких волнах, выспаться хотелось. И всё забыть. И похерить два года, которые он был за что-то должен. Был должен и отдал. А теперь принять ванну и выспаться. За время его службы добродушный пёс Пират ушёл в собачий лучший мир. Вероятно там много корма и текучих самок. То есть всё, что при жизни Пират любил.
Он отчётливо помнит ту поездку в Грозный, когда он восстанавливался на очное обучение, потому, что декан сказал, что на заочное без справки о работе нельзя. А ехать в Толстой Юрт в стройотряд желания не было.
Ездил в Грозный второй раз, после того, как устроился в цех печатных плат завода «Сев Осет техноприбор». В Грозном шёл снег и горы красиво виднелись на фоне открыточно –синего неба. Съел на площади Минутка –любимом месте в городе вкуснючее грозненское заварное пирожное. Полное крема и запил ячменной или желудёвой бурдой с молоком и сахаром из гранёного стакана. А потом ехал домой в блестящем и новом автобусе,
и казалось, что жизнь впереди ещё вся, светлая и долгая, такая как мечталось.


Его преследовала цифра двадцать один. Он десять лет ходил именно в двадцать первую школу, в ту самую, экзотическую, где был французский язык. И не то, чтобы он так любил этот французский вместе с филологией, но поступил в Грозненский университет на отделение французского, потому, что думал в университете «отмазаться» от армии. После первого курса вручили повестку. Перед Афганом была учебка в Узбекской ССР.

И если сейчас кто-нибудь спросит, в чём был смысл, то смысл будет заключаться, что жизнь всё-же была, при этом периодами весьма опасная жизнь. Самое страшное в системе это нестабильность, которая, если помножить её на время всегда означает недолговечность. Волька, Волька, вольному воля.
Гостиницу «Интурист» в Орджо открыли в 1899 году и называлась она «Империал». Там даже было варьете, что в кавказских краях в диковину. Впрочем никакого варьете Волька не видел, но директор «Интуриста» Хритон Дзахоевич говорил, было, дескать» варьете, значит было. А ресторан назывался до Октябрьской революции Сан Ремо. Вот в это-то (огни отелей так заманчиво горят) самое здание наш дембель ефрейтор Шагин( лучше иметь дочь чем сына, знает), ефрейтор запаса Владимир Шагин и направил так сказать свои стопы в поисках работы. Харитон Дзахоевич Дзидоев, который директор отделения гокоминтуриста в Северно-Осетинской ССР как то сразу и не понял, что за субъект и кем подосланный. То, что товарищ утверждал, что учится на втором курсе Чечено-Ингушского гоударственного университета на отделении французского языка ему ни о чём не говорило, а вот то, что парень полтора года оттарабанил в Афгане вызвало что-то наподобие пиетета. «У меня есть должность культорганизатора, -молвил директор,- только работы по прямому назначению там не будет- надо ездить в Алагирский район в горы если будут туристы, говорящие на французском. Будешь работать со «Спорттуристом» и «Чедоком», это такие туристические фирмы из Чехословакии по отдельному трудовому соглашению. А когда работы с иностранцами не будет, будешь сидеть в бытовке у рабочих по эксплуатации здания, там ребята спокойные, главное не пей с ними, если будут предлагать. Большего ничего предложить не могу. Если будешь хорошо работать, то будешь получать сто десять рублей на руки, это я с налогом на бездетность посчитал. Другого нет, так, что как хочешь». Волька хотел.
Восьмидесятые годы ещё семья вся вместе. И даже братец Игорёша, младший. И мать и отец и даже дед с бабушкой-отцовы родители. Все живы. Дом большой, отец пристроил к старому саманному дому ещё один дом-туфовый. Оба дома каменной галереей соединены -из соседнего двухэтажного дома, где корейцы живут –семейство Чагай, с Эдиком они выросли вместе, лучшие друзья, Эдик в армии сейчас. Из соседнего дома их дом с черепичной крышей и железными воротами напоминает русскую букву П.
В стране была гласность, перестройка и ускорение. Это тогда, когда богатые по новому врут бедным, что им живётся хорошо.
Волька был просто счастлив, когда увольнялся с завода. Сто восемьдесят, а то и двести рублей в месяц, но запах кислоты, грохот машин. В армии говорили «всех денег не заработаешь, всей водки не выпьешь, всех баб не полюбишь.
Был у Вольки Шагина друг в армии закадычный- Игорь Дымбовяну. Только был тот молдаванин не обычный, а если можно так выразиться молдаванин украинский. И сестра у него была старшая, Татьяной звали. Девка была вроде бы и видная, но с норовом.
Одиночество это дар. Всё остальное ниже. Сто лет одиночества. Это же надо –кому –то свезло так свезло. В старом доме на Цхинвальской есть мансарда, там две комнаты, ванная, туалет, одним словом всё, что нужно для жизни. На случай, если Володя женится-где же это видано, чтобы Шагины в приймаках жили? То же самое отец хочет и для младшего брата построить.
И небесная строка, медленно прошитая тополем, линия неба, линия белого и интенсивно серого, сто оттенков серого, много оттенков лунной гривы молодой женщины из центра на вписке у знакомого, книга «Солярис» Станислава Лемма в мансарде с видом на туман и мелкий дождь, лунная грива, отдающая чердаки одноэтажной окраины, напрасные слова, виньетка ложной сути яркой помады, которая проглочена и переливается на губах. Он не парус, который мятежный и ищет бури. Он просто хочет спокойствия. Спокойствия, которое он мечтает заслужить, но поезд трогается, трогается со старого Владикавказского вокзала, который ещё Ороджо, а не Владикавказ.