Вавилен Гламурский : Оборотень

когда педерасты и воры сдохнут в кровавой грязи
на груди им выклюют вороны слово poesie

в нервах в планетах в природе бьется черный экстаз
в озаренном водороде поэты ищите Ортанз

Евгений Головин

Это пытка — когда на прилёты отпущен лимит,
исчерпается в love-ле охоты — возникнет покой.
Золотится отваром из Рембрандта мыслей — pekoe,
словно мёда и охры, в ночи состоявшийся, флирт.

Между светом и тенью блуждает немало пичуг,
наскребёт на офорт их в достатке сухая игла,
а зима, то — черна и безумна, то — пьяно-бела,
но её нужно думать не полностью, а по чуть-чуть.

Минимально, дозировано, с flëur noir – tet-a-tet,
понемногу вводить препарат – блокиратор тоски,
блеф поэзии это и есть – воробьиные оттиски
на растаявшем снеге иллюзии, etc/etera/.

По нему не ходи, в час неровен — обрывист и крут,
альпинизм апофатики skill снов твоих не учтёт,
кто не знает вершины упор в пустоту неуч тот-
не умеет по шею, по брови, по самую мглу,

на следах добровольных изгнанников, сеять и ждать
в чёрных дырах пришествий из рубища белых одежд,
но, Ортанз, в свой черёд — приходи, параклитствуй/утешь/
даже если, все если — суммируют слой внешних дат.

А пока… воробьи, воробьи, воробьи, воробьи…
/репетирует бог посещение в крайний подъезд/
мой театр — заколдованный рай, в нём отсутствие мест.

… я не я,
и ветвится мой след,
и шаги не свои.