корпоративный тритон : 100 км в бреду

Пару дней назад мне снился сон, странный даже для меня. Во сне я часто летаю, и иногда вижу невероятной красоты пейзажи, после которых не хочется путешествовать – все равно ничего подобного не увидишь. А иногда я вижу сны-катастрофы – ядерный взрыв, падение метеорита, стихийные бедствия. На сей раз сон был другой. Мне снилось, что я нахожусь в большой комнате с белыми стенами и широкими окнами без занавесок, пол покрыт белым больничным кафелем, в самой середине на небольшом возвышении большая ванна, наполненная водой. Словно я в недавно заброшенной процедурной.

Вокруг полная тишина, я ощущаю полное одиночество. Я замечаю, что пол залит водой, даже скорее не залит, а в нем так, нормально, по щиколотку воды. Я медленно взлетаю, пролетаю над ванной и делаю несколько кругов по всей комнате. Я вижу рыбу, белую-белую, как дальтоник, такой же белизны как кости голубей в зоологическом музее, причем эта рыба имеет странную форму – она плывет на боку, снизу у нее очень маленький плавник, а сверху – огромный как парус. Этот парус имеет несколько повреждений – где-то он надорван, где-то из него выдраны целые куски. Но, тем не менее, рыба плывет, и выглядит достаточно живой. Несмотря на то, что ее отличает еще одно странное качество – у нее нет глаз. Я просыпаюсь. Что было между этим сном и настоящим моментом? Где я теперь?

Я веду машину по шоссе. Фак, это Минка, сорок третий километр Минского шоссе. На фиг? Я на секунду закрываю глаза. Не надо так делать, когда ты один за рулем. А то уснешь, и проснешься, глядя на свое тело откуда-то сверху. А тело будет в травмах, грудная клетка разрезана, и черепная коробка, как его, ну типа, препарирована. Ну, наверное, такой и должен быть первый для меня осенний день. Какое сегодня число? Не знаю, не знаю, не помню, не помню даже, август или уже сентябрь, знаю только, что суббота, да, конечно, ведь вчера, в пятницу, мне захотелось сделать что-то неправильное. Даже не то, что сделать, а так напомнить себе, что, в принципе, и такое возможно. Открываю глаза. За окном пятьдесят седьмой километр. Еще ехать и ехать. Все время переставляю музыку – Вертинский, Cure, Dead Can Dance, Peaches, Aphex Twin, да, и такое возможно, сегодня я готов опуститься так низко, чтобы включить Peaches и гребаный эмбиент – это чисто утилитарная тема, собственно, ради того, чтобы не уснуть. Ведь уже шестьдесят первый километр, а я всего лишь моргнул, да и машина, едущая передо мной, она как-то странно, чуть сбоку и очень близко. Это я подъехал к ней вплотную, да еще и вьехал на встречную полосу на пол кузова.. Надо остановиться, поспать полчаса, кто-то говорил мне, что это очень эффективно – чуть отдохнешь, а чувствуешь себя ну просто как новым. А смысл?

Жизнь, она в искусстве, она сама искусство. Пусть дальнобойщики спят, а для меня это очередной мазок на полотне существования. Что-нибудь да получится. Искусство оно двух типов бывает – первое, это когда ты долго-долго учишься, работаешь, вымеряешь, точно знаешь, чего хочешь, и так оно и получается, если получается, конечно, в-общем, шедевр по заказу. А потом сидишь и наслаждаешься своей крутостью – жизнь удалась… что, собственное, не так уж и неприятно. А вторая маза, это ты, например, сидишь в метро, хочешь посчитать на листочке, сколько в рублях составит сумма в двадцать два доллара, и вдруг на бумаге у тебя получается гениальный рисунок. Мне, конечно, оба варианта не нравятся, первый – он скучный, тем более, что за редким исключением (впрочем, возможно, и не таким уж и редким) цели, как правило, очень тривиальные, а второй – он не накладывает никакой ответственности – вот, например, меня вырвало, смотрите как красиво получилось. Отсутствие ответственности – вещь неприятная и опасная, по крайней мере, для меня. А вообще я нигилист, мне не нравится ни то, ни другое… главное, это меняться, не стоять на месте и стараться смотреть на все со стороны. Так проще не поддаться иллюзиям. Впрочем, это уже буддизм какой-то. Им хорошо, у них там тепло, бананы круглый год, сиди себе и медитируй. А нам жесткое мировоззрение нужно, у нас климат другой. Хотя буддист буддисту рознь. В Бурятии климат резко континентальный, зимой минус двадцать, а то и минус тридцать. А жители – сплошные буддисты. Каждый последний дебил может очень логично объяснить, почему он мечтает вырваться из круга сансары и что такое нирвана. А когда они едут на машине между сопок, то все время бросают монеты на дорогу, чтобы гарантировать себе расположение духа места. Правда, это не имеет отношения к буддизму. Это еще более старый культурный слой, шаманизм. Странно, они сосуществуют вполне успешно – люди мне рассказывали, что у них мелкие неприятности – идут к шаману, ну а если случается что-то серьезное – то тогда заказывают буддистский молебен. Странно все это. В-общем, не знаю… Прямой связи между бесплатными бананами и буддизмом все же не наблюдается. А впрочем, к чему это я?

Для меня главное – это меняться, чувствовать себя обновленным хотя бы периодически. Это сложно, и, собственно, главная тема как раз здесь - вообще-то сейчас я чувствую себя на самом деле как новый. Что это? Осень что ли? Куда я еду? Надо все восстанавливать в памяти, все собирать по кусочкам. С чего все это началось?

Это я могу сказать точно – с бутылки крутого испанского вина – мне его подарил мой британский друг, привез на день рождения Маши. Маша – это спутница жизни, мы вместе уже почти пять лет. И это время прекрасно, наверное. Когда мы встретились, мне показалось, что я глобально ощутил то, что по мелочи чувствовал каждое утро – когда просыпался, мир был такой тусклый, бесцветный, пессимистичный и бессмысленный, чреватый абсурдом, болью и смертью, но пока я доходил до ванной – он светлел и становится изысканным, привлекательным и сексуальным. А почему это происходило? Не просто же так, нет, конечно, нет. Просто пара капсул, ну не пара, а пяток, и эффект плацебо, чисто фармакологически еще подействовать не могло, я знаю, но как-то необъяснимо, на каком-то невидимом уровне что-то все же происходило, и мир как по мановению волшебной палочки становился активно прекрасным. Несколько подобных приемов в день с легкостью моделировали изящные переходы от ужаса жизни к восторгу жизни и наоборот.

Ну так вот – увидев ее, что-то во мне замкнуло, я словно ослеп или, наоборот, прозрел, и вдруг понял – все неправильно, все не так, меня обманули – до встречи с Машей я жил как в сумраке, видел тени вместо цветов, гулял среди памятников, хотя за воротами кладбища кипела жизнь. Хотя раньше мне казалось, что жизнь была очень насыщена, после я осознал, что это была иллюзия, потому что после моя жизнь расцвела такими цветами, которые я раньше даже предположить не мог. Иными словами, жизнь окрасилась в новые цвета после нашей встречи, и, как мне это казалось, это было прекрасно.

Желто-зеленые капсулы вышли из моей жизни, но я не стал этаким филистером, который в двадцать три года чувствует себя как молодой бог, а в двадцать шесть стремится исключительно к комфорту, который предлагают рестораны, где подают немецкую кухню, ну и пиво, естественно. Нет, конечно, я таким не стал. На периферии моего сознания всегда, как я понимаю это сейчас, как это ни странно, все равно всегда вертелась уверенность в том, если смотреть на все объективно, то мир это такая тошнотворная блевотина, что просто невозможно воспринимать ее действительно по-настоящему.

Впрочем, я забегаю вперед, последние пять лет я старательно камуфлировал мои наблюдения и мою позицию. Я успешно скрывался под личиной человека, в большей или меньшей степени довольного своим существованием, с определенными амбициями даже, и уж точно, не страдающего излишней тягой к авторефлексии. Я не хотел быть лузером, к чему это, если уж с волками жить, то логично и волков плодить. Ну правда, в душе я, конечно, профессиональный лузер, но это что-то такое диссидентское, интеллигентское, это не мешает профессиональной и бытовой жизни.

И как же получилось так, что это медленно и незаметно даже для меня кипящее болото подсознания, или что это есть, вырвалась наружу, и почему я закричал себе: “Твоя жизнь, все, что тебя окружает - это гребаная война брендов и торговых марок, одной и той же херни под разными названиями, от чего не меняется суть. И ты несчастен, потому что ты не можешь абстрагироваться от этого, не можешь жить как жвачное животное, мудро и покорно. И твоя слабость в том, что ты не можешь быть революционером, не можешь отказаться от того, что тебе не нужно и не по душе!”. Прямо по-Бодлеровски… И своему кричащему отчаянию я не смог ответить ничего. Как же это ужасно, даже не ужасно, а отвратительно. Наверное, это добивает меня больше всего. Добивает медленно, уверенно, как неизлечимое заболевание. Память моя становится хуже, все меньше и меньше образов в моей голове, драгоценное время уплывает как песок сквозь пальцы, но такие вещи, как Колгейт-Палмолив-Джонсон-Джонсон-Рич и тому подобные, наверное, будут вспоминаться мне и на смертном одре, если не позже. Наверное, суть даже не в средствах за уходом за полостью рта, просто это первое, что приходит в голову, наиболее, наверное, затаскано. Приходится с этим жить, и это ужасно. Единственное что я могу возразить себе: “А что делать? Других вариантов нет, не умирать же. Да, приходится жить как мутанту-рыбе, которые водятся в изобилии в Москве-реке, в центральной части города. Нас таких много, да и вообще, тут не рай же, никто и не говорил, что должно быть хорошо. Хоть и в районе Павелецкой, в самом очаге загрязнения, с 5 плавниками вместо 2, и с 3 глазами, но лучше уж так чем вообще никак… Логика сомнительная, но очень, очень гуманистическая. В-общем, я такой как я есть, не больше и не меньше. Или все же лучше никак?” – продолжал я спорить сам с собой, все ближе подвигаясь к какому-то решению, которое было для меня еще довольно глубоко скрыто где-то там, где рождаются мысли, желания и воля.

А вчера, словно в кино, я иду вечером по дорогое, справа от меня стоят девушка и парень, соответственно, довольно одноклеточные, но все же не полные дебилы. Они о чем-то говорили, потом резко разошлись в разные стороны. Девушка с независимым видом начала крутить шнурок, на котором висел мобильный, затем обернулась и позвала: “Макс!”. Макс никак не прореагировал, после этого она улыбнулась с растерянным видом и пошла в сторону, противоположную Максу. В этот момент я прошел мимо нее, она исчезла из поля моего зрения, зато я направлялся прямо к Максу, который в тот самый момент, когда мы поравнялись, обернулся и посмотрел на девушку. Девушка уходила от него, он грустно развернулся и тоже ушел. Тема, естественно, очень банальная, но как-то в динамике это меня сильно затронуло, и я что-то загрустил…

Семьдесят второй километр, напряжение возрастает, теперь сквозь открытые глаза я вижу какие-то образы, если с ними можно так брутально поступать, как видеть, но это неважно, в любом случае они настолько размытые, что не сходятся в какое-либо описуемое изображение. Нет, что-то сходится. Я еду на электричке в Калугу. Куда угодно, прочь из этого мира. Бодлер, Бодлер, третий раз за этот мой бессвязный монолог. Три часа на электричке в город, о котором я ничего не знаю. Гуляю по Богом забытому городу, где на улицах нет людей, а, может, и есть, но для меня они прозрачные, мы не видим друг друга. А для них прозрачный я. Дом-музей Циолковского, где работает то ли его внучка, то ли правнучка. Присутственные места в стиле ампир. Остановившееся время. Я перехожу через Оку, она такая обмелевшая по сравнению с тем, как выстроенная набережная. Куда катится этот мир? Почти посреди реки растут деревья. А раньше была судоходной. Когда-то. На холме церковь, куда я пытаюсь зайти. Службы нет, все закрыто, но приходит парень, мой ровесник, и открывает ее, мы знакомимся, он староста церковной общины, а до этого он и его лучший друг, священник, были музыкантами и наркоманами. В этой церкви бывал Гоголь, говорят, однажды он даже ночевал на колокольне. Мы поднимаемся на колокольню, панорама города, мы стоим, обдуваемые ветрами, и обсуждаем андерграундскую музыку. Парень занимается резьбой по дереву, он показал мне распятие и элементы иконостаса, которые сам вырезал. Потом он уехал в Соловецкий монастырь. Прекрасная история. Я возвращаюсь в Москву. В вагон заходит женщина лет тридцати пяти и громко предлагает купить ручки, четыре штуки за десять рублей, или, наоборот, десять за четыре. Вслед за ней тащится муж, усталый, пьяный, с огромной сумкой, видимо, наполненной этими самыми ручками. Женщина стареющая, нечистоплотная, неопрятная, пошлая и вульгарная. Боковым зрением я вижу как мой сосед, парень лет двадцати с небольшим, одетый в грязный джинсовый костюм и белые кроссовки, выпивший несколько банок пива, заботливо запасенного вместе с беляшами, стал глядеть на эту даму с неподдельным восхищением. Женщина поймала его взгляд, и ее сердце застучало. Они обменялись пламенными взглядами, и тут она словно очнулась, показала глазами на своего пьяного и агрессивного спутника и отвела глаза. Потом они ушли. Мой сосед сидел несколько минут молча, уставившись на свою обувь, потом пробормотал что-то и вернулся к пиву. Может, это интрига? Может, они встречаются так ежедневно, и каждый раз обмениваются такими взглядами, и в их груди бушует пожар? Это было бы красиво.

Abra los ojos. Открой глаза! Думать можно о чем угодно, вспоминать тоже, главное – не закрывать глаза, когда едешь больше ста. Бутылка вина. Да я на этом остановился. Маша, освободившаяся позже, чем обычно. Ну, конечно, она учится в аспирантуре, скоро защита, профессиональный философ. Хули, философия Африки, трикстеры и прочая хрень! Кому это вообще нужно. Отличный повод создать видимость значимости своей жизни. Но это так, не по злому, просто еще одно грустное подтверждение тому, что я не просто сумасшедший нигилист, а все же, как это ни печально, прав. Впрочем, философия это ступенька вперед в деле достижения того, чтобы видеть мир более или менее объективно, по сравнению с тем, чем занимаюсь я. А может, и не ступенька, может, это и тот самый правильный путь, я не знаю. Я учил философию, я пришел к выводу, что все теории актуальны, интересны и ценны только в контексте времени, места и, может, настроения того, кто их создавал. То есть, возможны два варианта – или ты с ужасом и отвращением отворачиваешься от того маразма, который написал полоумный монах, принадлежащий к патристике, или воспринимаешь что-то настолько по-другому по сравнению с тем, что хотел сказать автор, что если сопоставить восприятие и то, что заложено изначально – едва ли будет какое-то совпадение. Однако, едва ли это можно проверить…

Да, да, да бутылка вина. Мы встречаемся на Курской, а в руках у меня бутылка этого вина. Курская – это место такое проходное, и мы встречаем еще трех наших друзей, двух девушек и одного парня и все едем ко мне домой, чтобы выпить эту бутылку вина и поговорить о высоком, прекрасном и ужасном. Естественно, количество алкоголя растет пропорционально понижению уровня моих шуток, однако, тут еще вопрос, что первично, а что вторично. Парень с девушкой покидают нас, Маша идет проводить их к метро, и я остаюсь наедине с оставшейся девушкой. Я гляжу ей в глаза, и вдруг понимаю, что страшно ее хочу. У меня это бывает так редко, чтобы я кого-то и что-то хотел, просто нереально, чтобы я мог что-то чувствовать. Я лелею это чувство, я несу себя как кувшин, заполненный до краев, и боюсь расплескать это желание. Я включаю все свое обаяние, свою силу, свое убеждение - все, на что я способен. И конечно, ведь если ты что-то хочешь, действительно, на самом деле, тебе это нужно, то, конечно, все получится. По крайней мере, у меня получилось. Через какое-то время я лежал на полу и думал, что все же я еще жив. Я что-то чувствую. Хорошо это или плохо? Как разница, это непринципиально, главное, что это есть, и жизнь открыла мне очередную загадку, повернулась ко мне еще одной гранью. Я снова понял, что все не так. И главный вопрос снова передо мной – стоит ли ради этого жить?

Я не могу ответить – всю ночь я рисовал глаза и пил. Я пью так редко, что для меня в этом есть некоторая магия, словно я шаман, который приводит себя в транс. Откровения так и не пришло, и я встретил рассвет бледным, пьяным и безумным. Пусть будет как будет. Я сел в машину и поехал. На Минском шоссе мало светофоров. Я буду ехать, пока ответ не придет мне на ум сам. Открой глаза. Или не открывай. Какая разница.
Было еще очень рано, и шоссе было еще совсем пустынным. В кювете лежала перевернутая машина, вся искореженная, но что самое странное, из разбитых окон на полную мощность играла музыка. По-моему, это был Aphex Twin. А где сейчас я, кто я? Я белая рыба без глаз, деформированная, зато живая.