корпоративный тритон : Без названия

“помню помню помню я как меня мать любила и не раз и не два она мне так говорила…”
- Ну что, мы сможем встретиться с тобой в пятницу?
“выдадут тебе халат сумку с сухарями и зальешься ты тогда горячими слезами…”
- В принципе, мы и сегодня можем, но какой в этом смысл? Зачем нам вообще встречаться? Нас что-то связывает, или, быть может, мы друг в друга влюблены? Может быть, с первого взгляда? И вообще, иди в жопу и никогда сюда больше не звони… Ну, прости, не в жопу, просто никогда не звони. Мы с тобой чужие люди, и у нас не должно быть ничего общего. “поведет тебя конвой по матушке расее будут все тогда смеяться над тобою хохотать”.
Как бы я хотел ответить так, и решить этим многие проблемы, и ей, и главное, себе. Если бы я осмелился на такую прямоту вместо отвратительного слова “компромисс”… Наверное, ничего не изменилось бы… Никакие проблемы так не решаются, более того, они вообще не решаются, а откладываются неврозами в психике, ты будешь страдать, бля, все в тебе будет кипеть, пузыриться, как вода в чайнике, а потом ты станешь, что говорят, “мудрым”, а на самом деле, дохлым, и так походишь, а потом и вовсе сдохнешь. И ничего не сделаешь. “Он выйдет из выгона и двинет вдоль перрона на голове его роскошный котелок в больших глазах зеленых на восток горит одесский огонек ”.
Все равно никогда ничего не изменить, все равно. Мы сидим в кабаке – это я его выбрал – хотел посмотреть на ее реакцию – я же эстет – вокруг какие-то бандюги, короли жизни, во народ, живет, не задумывается, какой-то бездарный урод задушевно, как ему кажется, поет песни из репертуара Аркадия Северного. Все жрут, бухают, не задумываются об ежедневном потреблении 2500 калорий при отсутствии особых физических нагрузок и принципах раздельного питания. Все счастливы и довольны. Вот она, навсегда утерянная нами, этакими рафинированными эстетами, девственность. Вот оно, истинное ее проявление. “на дерибасовской открылася пивная там собиралася компания плохая”. Вот уж точно компания плохая, только кто хуже, или мы, или они, или я, или она…
- Пошли на улицу. Тут ни фига не слышно. Покатаемся по ночной Москве?
- Пойдем, правда, совсем шумно стало. Ты вообще оригинальное место выбрал.
Во, наконец, ее первая реакция на то, что мы уже два часа сидим в гнусном криминальном месте, совсем чуждой для нее среде. Какая же она сдержанная. Уж на что я интроверт, но тут случай совсем тяжелый, даже тягостный - совсем невозможно к ней в душу влезть, понять, о чем она думает. Если она вообще это делает. Вспоминаются мне герои Альберто Моравиа, этакие гипертрофированные в экзистенциональном плане уроды – я так их и не смог понять. Притягивает и отталкивает (как это часто бывает в наше время). Я вообще думаю, что если бы разные девиации и прочие психические отклонения отражались на внешности, половина людей превратилась бы в таких монстров, что никакая красота не была бы в силах спасти мир. Но к чему это? Мы выходим. Я начинаю смеяться.
- Ты что смеешься?
- Тебе понравилось место, где мы были?
- Ну, для разнообразия интересно.
- А куда ты обычно ходила, пока мы не встретились?
- Не знаю, куда все обычно ходят – я вообще итальянскую кухню люблю.
Как банально. Наконец становится скучно. Вот она, развязка, вот она нить - по-моему, я вообще зря обо всем этом думаю. Она не стоит того, чтобы о ней думать. Дура просто какая-то. Что же меня смущает? Я снова смеюсь.
- Ты что смеешься?
- Я вспомнил, как мы познакомились…
Улыбнулась. Редкая все же сдержанность. А познакомились мы и вправду забавно. Я вообще проблемой времени интересуюсь: как время воспринималось в разных культурах, в разные времена, как разные люди его ощущают. Интерес для меня не праздный, я просто так болезненно страдаю от его течения, от каждой минуты, уносящей частичку меня в прошлое, что стараюсь эту тему изучить – а вдруг узнаю что-то, от чего мне станет легче. Все-таки лучше, чем комиксы листать или телевизор смотреть.
Из Интернета скачал очередную статью какого-то мракобеса, вышел в обед на улицу, сел на скамейку, и посмотрел на первую строчку, которая звучала так: “Открывая сегодняшний день размышлений о явлении времени, Павел Печенкин вспомнил, что как раз сегодня – 100 лет со дня рождения Эйзенштейна”. Какой маразм, если вот так вырвать из контекста – вполне в духе начала какого-то неизвестного мне рассказа Даниила Хармса. И на Павла Печенкина упала из окна старушка. А из глаза выкатился шар. А коллега по научной работе откусил руку. А потом его сложили как зачитанную газету и выбросили как сор. Прощай, Павел Печенкин, зря твое имя упомянули всуе. Не в той суе, что тебе к добру. Я начинаю смеяться. Кстати, за последние лет пять я смеялся всего три раза. Последнее время мне как-то не очень весело, сам не знаю почему. Не грустно, но и не весело. Нормально. Но в тот момент стало как-то очень смешно, и я стал смеяться громко, очень громко. Потом, как в детстве, стал искать поддержку у окружающих, и не успев опомниться, увидел ее, сидящую на соседней скамейке. И тут мне стало как-то неловко, что я, такой вот взрослый, двадцать восемь лет уже, сижу и смеюсь как дурак. Я подошел, показал ей статью, и мы посмеялись вместе.
И странная это была встреча – вообще зимой люди нечасто сидят на скамейках, пусть даже и в центре города. Что-то меня с самого начала смущало – то ли в высоте лба, то ли в разрезе глаз, что-то такое вырожденческое, неправильное, таинственное. Какая-то тайна старого больного человека. Не физически старого, а генетически. Словом, она выглядела как человек, который с детства играет, скажем, на виолончели и обладает болезненной, патологической склонностью к игре в казино. А может, отрочество было проведено на службах в новооткрытой церкви, а половое созревание совпало с пагубной привязанностью к тяжелым наркотикам, избавиться от которой удалось после полугода лечения в лучших Швейцарских клиниках. Таких вариантов, того как в данном случае калейдоскоп лег, может быть очень много, но, по любому, очень как-то небанально. В общем, есть какая-то мистика, какая-то прелесть, как раз из той самой области, что одновременно отталкивает и привлекает. Описать невозможно, можно только почувствовать, да и то, только если ты сам достаточно болен.
Эта встреча произошла месяц назад. Естественно, мы поменялись телефонами. Все же не каждый день знакомишься с кем-то, от кого тебя не тошнит через пять минут разговора. И с тем, кто знает такое имя как Мирче Элиаде. Впрочем, это не показатель, а просто еще одно совпадение. Я знавал полных мудаков, которые читали и не таких маргинальных энциклопедистов, как он. Мы встречаемся уже в третий раз. Что-то меня смущает, даже скорее пугает. Такое чувство, что я стою на перепутье, в том смысле, что я чувствую, что если мы сейчас не попрощаемся и не расстанемся навсегда, жизнь моя поменяется, то есть я поменяюсь, и стану другим, а хорошо это или плохо, я не знаю. И поэтому мне немного страшно, я немного дезориентирован. Мне уже не смешно.
- Я сегодня читал рассказ Олеши – она филолог по образованию, и это очень приятно, я уверен, что она знает даже то, что Суок это фамилия жены писателя, а не только имя девочки из фильма “Три толстяка” – не помню как он называется, о том, как человек влюбился и стал мыслить образами. И ему показалось, что насекомые своим движением чертят геометрические архитектурные образы в воздухе, и он испугался настолько, что хотел отдать знакомому дальтонику свое зрение взамен того, чтобы жить спокойно как раньше. Но в конце прогнал несчастного больного человека и предложил ему поесть синих груш. Жестоко, да? Вообще, синий цвет непищевой, не ассоциируется как-то, да?
- Да… - отвечает она блекло, словно эхо, словно тень. Ей неинтересно, или она просто устала. Может, я когда-то смогу разобраться, что к чему.
- Знаешь, насчет пятницы, а поехали сейчас ко мне в гости, я тебе покажу свои новые фотографии, и послушаем нормальную музыку – а то этот шансон… слишком как-то брутально.