Шева : Крик

Хитёр был Эдвард.
Даже такой гений, как Леонардо, не догадался эдакое сотворить.
Все в восторге от твоей Моны Лизы?
Ну так нарисуй еще одну. Или две. Или три. Элементарно же!
Эдвард нарисовал пять.
Копий своей самой известной картины. Да, с небольшими отличиями.
Оригинальной считается версия тысяча восемьсот девяносто третьего года. Написанная на картоне маслом, темперой и пастелью.
Хотя – как считать. Если версия девяносто пятого года, написанная пастелью, в две тысяча двенадцатом была продана на аукционе Сотби за без малого сто двадцать миллионов долларов. И была признана самой дорогой картиной в мире на тот момент.
А украдена была из музея Мунка в две тысячи четвёртом самая поздняя версия – тысяча девятьсот десятого года. Которую удалось вернуть только через два года.
Существуют две основные версии сюжета полотна.
Первая – редкое природное явление. Которое называется «перламутровые облака». И которое Мунку повезло увидеть, когда он как-то гулял по набережной Осло-фьорда. Когда в свете закатного солнца искажаются контуры предметов. И при этом исчезает перспектива и цвета перестают согласовываться между собой.
Вторая – художник в удивительном озарении заранее прочувствовал грядущие ужасы и катаклизмы двадцатого века. И отразил предчувствие этого ужаса на лице главного персонажа.
Фигура которого, в свою очередь, считается адаптированным изображением мумии из музея во Флоренции. Где Мунку довелось побывать.

Вот ей-богу, руки бы поотрывал!
Тем, кто рисует карты в туристических буклетах и путеводителях.
Смотришь, - вроде всё просто и понятно. А главное – недалеко.
Что ни хера не соответствует действительности. Потому что не отображает ни подъёмы, ни спуски, ни, на самом деле, запутанные хитросплетения улиц незнакомого, чужого города.
И, самое поганое, - расстояние.
В результате чего прогулка к нужному тебе месту оборачивается миражом оазиса в дрожащем от жары мареве пустыни.
Кстати, да, - в тот день было не просто тепло, а по-настоящему жарко. Что, конечно, для Осло, даже летом, - редкость.
А начиналось всё вроде бы неплохо. Согласно карте центральной части города в путеводителе, выйдя из отеля, добрались до жэдэ вокзала. Перешли через десятки путей по изящному, будто парящему в воздухе белому, ажурному мосту на другую сторону.
Нашли улицу Тойенгейт, ведущую к ботаническому саду, в котором музей.
И двинулись по ней. Кто же знал, что идёт она «в гору»? Сначала вроде и ничего, но потом…
Запыхались. Куртки поснимали. И так капли пота всё время смахиваешь.
А главное – сомнения возникли, - правильно ли мы идём?
Сомнения тревожно усилились, когда попали в тот район.
Какой тот?
Негры и арабы. Только.
Мужики сидят, развалившись в пластмассовых креслицах возле входа в кафешки. Оживлённо и весело что-то обсуждают.
Завёрнутые в чёрные бурнусы, быстро, как мыши, шмыгают женщины.
Того же цвета кожи.
Всё как у группы Sparks в песне Dick Around. Что переводится – Хуйня вокруг.
Не выдержал, спросил пару раз у местного люда, - правильно ли мы идём к музею Мунка?
- Какой, нахер, Мунк? Не знаем такого!
Другой вариант ответа, - Такой тут не живёт!
На беду, всё по классику, - Вечер перестал быть томным!
И вдруг – луч света!
В прямом и переносном – тёмном царстве.
Белый. Похоже, местный. Идёт в том же направлении.
- Да, всё правильно! Идёмте, подскажу, как к музею пройти!
Оказалось, - преподаватель местного университета. Вроде с кафедры истории средневековья.
Удивился, что нас занесло в этот район.
Я еще ляпнул, - А это не гетто?
Обиделся, - Что вы, что вы?! Это просто район, в котором живут беженцы. Из Африки, Азии.
Усмехнулся, - Но белого здесь, да, редко встретишь.
Добавил грустновато, - В этом районе Осло преобладает чёрный цвет!
Я неуклюже поддержал, - Вот и Брейвик о том же!
События эти происходили в то время, когда Брейвик у всех был на слуху.
Норвежец тут же предостерегающе поднёс палец к губам, - тише, мол.
Но у людей, которые ближе к природе, чем европейцы, слух тонкий.
Услышав ненавистное слово «Брейвик», мужики возле ближайшей кафешки внезапно оживились, громко заколготели о чём-то своём, кто-то даже перешёл на крик.
Противный такой, фальцетом. Как они часто в голливудских фильмах разговаривают.
Косяки недружелюбные стали бросать. Было понятно, что в дискуссию с ними лучше не вступать.
…Возле дверей симпатичного здания музея мы оказались без десяти пять.
Кассирша удивилась, - Через десять минут музей закрывается!
Мы переглянулись, - Зря, что-ли, шли? Ну, хоть на десять минут!
Из которых пять минут ушло на поиски туалета: отлить хотелось невыносимо.
Как ни странно, оставшегося времени хватило. Вынести незамысловатый вердикт, - наверное, ничего я в живописи не смыслю, если не понимаю эти полотна.
Не пронизывает этот крик, не достаёт. Не пробирает до.
Как, наверное, должно быть.
Почему-то вспомнилась философская реплика еще молодого, ныне, увы, уже покойного Янковского из старого фильма, - Не греет!
Внутренний голос съехидничал, - А за сто миллионов?
Хотя, не буду кривить душой, «Мадонна» и «Пубертат» понравились.
Переданы.
Желание и предчувствие страстной любви.
И хрупкость, и беззащитность, и подростковая ранимость.
Смог.

…Утро. Не в Осло, нет.
Обычная, уже привычная сводка новостей. Ночная атака беспилотников. Попадания в трёх районах города. Обломки упали на…бла…бла…бла.
И вдруг – видео.
Двадцатисекундное.
Но заставившее вздрогнуть.
Снимают с верхнего этажа соседней многоэтажки.
В темени ночи – ярко-ярко нет, не языки, а вырывающийся из балконного окна и двери огромный вихрь, жгут, комок пламени.
Из квартиры на девятом этаже. Похоже – прямое попадание.
И в этой ночной тиши, отдаваясь эхом от соседних домов, - громкий, душераздирающий, истошный женский крик.
Оттуда, изнутри.
Из горящей квартиры.
И закадровый голос снимающего. Шепчущий, - Какой пиздец…
И хрен знает почему, вспомнился Мунк.
И его знаменитая картина показалась вдруг наивным рисунком, нарисованным неумелой детской рукой.
Которая еще не представляет.
Что жизнь гораздо жёстче.
И страшнее.