Usachov : Крошки

Мы пили чай и мечтали об убийствах маленьких капиталисточек, в лёгких причудливых кружевных комбинашках из дешёвого полиэстера. Значит в мире снова ночь, у нас нет денег, а декаданс остался знаменит не декадентами, а свальным грехом. Мы бы не отказались от греха и даже выключили свет и разделись, но что-то в мире лопнуло и спелая, круглая, сочная луна фригидно мелькала в листьях, игралась со стальными боками электросамовара, отражалась в чашках, охлаждая попутно желание. В результате, как-то незаметно сбились на разговоры о пустоте и литературе. В этих вопросах мы не компетентны, поэтому всегда серьёзны и милы, словно дети, пусть всем давно пришлось расстаться с юношеской инфантильностью и отоварить первый четвертак. Я держал в ладонях тяжёлые Машины груди, сжимая и отпуская их без какого-либо ритма, Маша игралась во рту чайной ложкой, с которой постепенно исчезал вкус мёда, Паша шумно и вдохновенно мешал чай, в то время как Ольга Фёдоровна сосредоточенно дёргала его член.

— Шовесшь, эша гарнишура или акшешуар? — в который раз спрашивала Маша, не вынимая изо рта ложку.

Ответ был очевиден, поэтому все промолчали, только Ольга Федоровна не в тему буркнула:

— Бесполезно, — и встала.

Она подошла к окну и, посмотрев сурово на луну, спросила:

— Что мы делаем не так?

Никто конечно даже не подумал, что она может спрашивать наш спутник, но и пояснять никто не спешил. Не знаю, почему вечер совершенно не сторчал, и даже девушки не смогли ласками завести друг друга. Подозревал некий интеллектуальный резонанс, забивающий животные инстинкты. В этот влажный и жаркий воздух мы пришли расслабиться, провести ночь к самым утренним всполохам, потрогать друг друга, прикоснуться губами к поту, защитить слюной эрогенные зоны, но все оказалось бесполезным. Усердно потыкавшись ртами, мы распались на отдельные части.

— Мы прокляшы, — зачем-то пошутила Маша.

Я в отместку сжал её груди чуть сильней, чем следовало, и она захихикала.

— А давайте... — начал Паша и замолчал.

Меня неотвратно потянуло одеться и включить телевизор. С трудом борясь с проснувшимся мещанством, я отпустил на свободу груди, встал и подошёл сзади к Ольге Фёдоровне. Для начала, на пробу, прикоснулся своим повисшим хуем к её заднице. Но та оказалась холодной. Я прильнул сильней, вдавливая в неё своё тело.

— Контакта нет, — подтвердила она мои ощущения.

— У меня такое впечатление, что мы все умерли, — произнёс я.

— Экзистенционально? — спросила Маша, расставшись, наконец, с ложкой.

— Я чувствую себя старой и никому не нужной, — поддержала меня Ольга Фёдоровна.

Маша тоже поднялась. Я почувствовал, как она прижалась ко мне, груди её пока сохранили тепло моих ладоней, но с каждым мигом холодели. Её заросший лобок, касался бедра, но думать об этом можно было только отстранённо. Как о хлебе.

— Нет, все-таки давайте, — снова начал говорить Паша и снова замолчал. Но неожиданно, даже для себя, после паузы продолжил: — Давайте поиграем в города?

— Ашхабад, — тут же произнесла Маша.

— Мне нравится Венеция, — возразил я. — Но я там ни разу не был.

— Глупая игра, — подвела итог Ольга Фёдоровна и все опять замолчали.

Подошёл Паша и обнял всех. Так мы и стояли, молча. Минут пять. А потом инстинкт все же победил, мы отстранились и пошли собирать свою одежду. Когда все ушли, попрощавшись, как получалось, без огонька и сухими губами, как бы извиняясь за возникшую между нами холодность, я снова разделся. Мысли крутились около желания поплакаться и страха перед импотенцией. Чтобы хоть как-то себя успокоить, я открыл холодильник и устроил поздний перекус, запивая оставшимся чаем. В полутьме покинутой друзьями квартиры, заполненной холодным и рассеянным лунным светом, было плохо и одиноко. Что дальше? — мучило меня.

А дальше я посмотрел наверх и заглянул в глаза себе нынешнему. Заглянул и попросил мысленно об одной сущей для него мелочи. И я, пребывая в сладком бреду всеведения, согласился. Я пообещал самому себе: рассказывать так, будто вся это не произошла когда-то, а происходит прямо сейчас. В этом повествовании нет будущего, нет всей моей последующей жизни. Есть только я не парящий на ’высоте собственного опыта’, а бубнящий из нутра истории. С того самого момента как, стоял я голый посреди кухни, жевал сырокопчёную колбасу и мечтал о том, что раздастся дверной звонок и на лестничной площадке будет стоять Маша. Или Ольга Фёдоровна. Одна. И свет луны, скромно спрятавшейся за облаками, вернётся к нам, обнимет, прильнёт к её спине и начнёт шептать в ухо щекочущиеся глупости. И из всех моих забот: тихий молоточек беспокойства издали из бессознательного вопрошающий — надо ли согревать в руке холодный член или это такая безделица для горячего всеядного женского вместилища? И со всем уж из-за горизонта вопрос рассудка: какого хрена я вообще плющу себя по таким пустякам, когда можно честно признаться, что ничего в этой жизни я не добился. Единственное достижение — мне никогда не было стыдно, когда я смотрел в глаза своим бывшим женщинам. И с женой своей умудрился попрощаться почти без скандала и пошлых истерик.

— Ты любишь его? — только спросил, как можно спокойней, учитывая холодный ветер и прочие обстоятельства.

Она нервничала, глотала снежинки, которые безрассудно залетали на балкон и кружились прямо перед ней и в надцатый раз повторяла.

— Ну не начинай.

—Тарас, красивое имя, — на каком отдалении от меня, совершенно самостоятельно, дрожал в воздухе мой голос, — Я, конечно, не буду мешать вам трахаться.

— Всего лишь мимолётное чувство, к тому же он мил.

— Уходи, — попытался я.

— Ну не начинай, — опять, опять, опять.

— Тогда уйду я, — попросил я.

— Это в последний раз, — или предупредила, или извинилась она.

Мы посмотрели друг на друга. Я без стыда, она же бесстыдно. И хлопнули дверьми. Она ушла в ванную плакать, а я ушёл. И вот тогда все и началось. А в тот момент, когда я стоял голый на своей кухне и хвастливо демонстрировал луне эрекцию, все ещё только длилось и никак не заканчивалось. И далеко не сразу понял, что торчу на одиночество. Проводив двух женщин готовых, уже исключительно из-за миролюбия и принципа, принять его внутрь, я как последний лох и христопродавец стою с поднятым, как флагшток, членом и радуюсь этому. Грустно.

А когда мне грустно, я набираю номер бывшей жены.

— Приезжай, — приказал я.

— Два часа ночи, — произнесла она с пугающей трезвостью.

— Возьми такси, — предложил я и сразу же предупредил — только у меня денег нет, придётся расплачиваться самой, и вполне возможно, что натурой не возьмут. Ужасные времена, знаешь ли. Всем нужны деньги.

— Ты невозможный человек, — заявила она почему-то радостно. — Я не приеду.

— Приезжай, — повторил я установку.

— Нет, я устала. И не одна. Заниматься любовью не хочу. Больше не хочу.

— Ты сука, — подвёл черту я.

— Безусловно, — согласилась она и повесила трубку.

Почесав с наслаждением яйца, я упал в кресло и опять сдался. Жить все ещё тоскливо. Да, после расставания с женой, вся моя жизнь потеряла какую-то цельность и геометрическую стройность. И хотя я умудрился не спиться, все вокруг шаталось и дрожало, будто в пьяном бреду. И дело не в том, что я сожалел о бездумном прожигании свободного времени или стыдился своих оргий. Вовсе нет. Мне скорее казалось, что я открыл новый мир, по-своему чудесный и удивительный. Но весь этот мир, с его навьём оказался... вот не знаю, как объяснить... не для меня что ли. И даже не так. Я и раньше жил ради друзей, во имя жены, во славу работы. Все происходящие со мной было подчинённо тому, что меня окружало... Неоднократно слышал, что каждый человек мнит себя пупом вселенной и это вроде как нормально. Учёные термин подобрали — эгоцентризм. Но вот у меня все получалось как-то странно. Если я и чувствовал себя в центре мира, то это был центр, которой вертеться как припаренный, чтобы каждому в этой вселенной уделить толику своего внимания. Поначалу такое состояние не может не нравиться. Ощущение собственное необходимости завораживает, и впасть в самообман проще простого. А вот выбраться безболезненно получается не всегда. Самое противное, что до разрыва, а вернее полуразрыва, с женой у меня и шансов не было. Я был человеком квадратным, построенным на основе давно доказанных уравнениях. И вот так вот — ради и вокруг — мне казалось правильной жизненной конструкцией. Убежав от семейных проблем, я оказался в странной пустоте. Продолжая по привычке вертеться в своём центре, с удивлением обнаружил, что вселенной-то на меня откровенно насрать. Открытие было неприятным.

— Приезжай, — снова набрал я жену.

— Давай лучше ты к нам, — услышал в ответ мужской голос.

— Трахаться мне комфортней дома. К тому же ты мне нахер не нужен. Даже если у тебя великолепная задница, меня это не заинтересует. Я предпочитаю баб, так что тебе педик вообще можно никуда не ехать.

— Ты кто вообще, поц? — возмутились в трубке.

— Я, между прочим, муж, — гордо заявил я.

— Вали на хуй, муж! — и малодушно бросили трубку.

Видимо появление мужа, даже такого странного как я, немного нарушили стройную картину мира очередного любовника жены. Естественно я не смог отказать себе в удовольствие и попытался провернуть свою наглость в чужой трусости, снова набрав её номер.

— Да, — устало и как-то обречённо спросила жена.

— Зая, где ты находишь такие тупые грелки? Это что-то с нечто! — с наигранным восхищением выдохнул я яд в трубку.

— Я выключала телефон, но ты успел, поэтому отвечу. Нечто у него вполне острое и таки-да нечто. А к тебе я заскочу завтра, приготовлю биточки и пельмени. И картошку запеку, как ты любишь. Все, целую.

Она бросила трубку, и я не успел осчастливить её вселенную комментариями. Отметил только, что ни приятных снов, ни спокойной ночи, ни удавиться мне не пожелали. Такое пренебрежение обидело. Что-то внутри меня заскрипело, задёргалось, да так и не завелось. Луна затрепетала в ветках, которые обняли её крепкими черными тенями, и ветер снова стих, как по мановению волшебной палочки. Статистически после разрыва жизнь моя стала лучше. Мне подняли зарплату, умерла тётка и оставила на память эту скромную квартиру, Тарасику, с которого все и началось, так помяли череп, что он долго боролся с совместимостью ран и жизни, так что из больницы его забирали волоком две старушки — мать и бабушка. Они сосредоточенно с простуженными хриплыми всхлипами гладили его по плечам и что-то угодливо шептали, с такой жалостью и, одновременно, гордостью за своего мальчика, что я так и не решился подойти помочь и просто наблюдал, спрятавшись за деревьями, хотя добирался полтора часа, чтобы он смог насладиться моей скорбной и сочувствующей физиономией. Он забавно оглядывался, искал кого-то, будто действительно ждал, что все бабы мира придут посмотреть на его только недавно оживший трупик. Жалейка группы QUEEN протренькнув в чьём-то мобильном, замечательно дополнила представление. Я, не дожидаясь того как они поймают машину, гордо сбежал. Ещё я встретил Машу, а она уже познакомила меня уже со всеми остальными. Вначале я думал, что не приживусь в этой страной конструкции, но постепенно прикипел. В общем, это была самая настоящая белая полоса. Я так и лежал в кресле, голый, и все больше погружался в мысли, воспоминания, блевотину экзистенции. Но никак не мог впасть в спасительный сон. Потом мне стало холодно и я накрылся пледом, свернувшись калачиком, в ожидании своего нового рождения.

Что ещё рассказать о себе? Русский, но чётких доказательств никогда не было, скорее опирался на тонкий муар мироустройства, погруженного в мифический и невиданный шишкинский лес и высокий хрупкий камыш лиманов, в которых мыли сапоги суворовские чудо-богатыри, если конечно они были в сапогах. Политических взглядов никогда не имел, а редких порывов гражданского самосознания стыдился. В чем-то был и остаюсь консерватором, хотя вместе с Пашей сокрушался о бездарности окружающего мира и необходимости очищающей ярости революции. Однако на жертвах не настаивал, мечтая о всеобщем хэппенинге, наполненной хипповской любовью. Отвратительно нерелигиозен. Подозреваю, что в насмешку над людьми бог, и даже Бог, все-таки существует. Но в отличие от Ольги Федоровны никогда не ставил ему свечи и не лобызал храмовую утварь. Не увлекался модным когда-то поиском Бога в собственной душе, презрительно полагая, что он там или не поместиться или это совсем не Бог, а раздутое самомнение. К сожалению, я не интеллектуал и не эрудит. Я много читал, бессистемно и наплывали, что-то откладывал в памяти, был хорошим крепким специалистом, но ни хрена не понимал в этом огромном и загадочном мире. На фоне Маши с её хваткой и целеустремленностью, я ощущал себя жалким пентюхом. Все? Или покопавшись во мне можно найти, какие-то мелкие факты? Я лежал в кресле и наблюдал, как медленно луна подкрадывается к форточке, не иначе затем, чтобы плюнуть. И ковырялся в прошедшей жизни. И никак не мог понять, что в ней случилось, почему в двадцать семь лет, я оказался в такой темной ночи, что даже ночное светило не в состоянии проложить мне дорожку по ряби Черного моря в какой-нибудь уютный рай или хотя бы благополучный уголок счастья. Меня оплела, сковала, прижимала к себе глупая депрессия...

Задрожал телефон, я вынырнул из сна, автоматически отметив, что уже полчетвертого.

— Кто здесь? — спросил я, беря трубку.

— Ну, что, дружок? — услышал голос жены. — Поговорим?

— Заснул? — поинтересовался я, догадавшись.

— Ага, — томно произнесла жена. — Он — лапочка, но шумный и скандальный.

— Хочешь остаться с ним? — спросил осторожно, стараясь даже голосом не намекнуть на волнение.

— Наверное, нет, — растерянно ответила она. — Мы слишком часто были в последнее время вместе. От долгого трения чувства стираются.

— Жаль только, что половые органы от трения не стираются, — съязвил зачем-то я.

— Да, — согласилась она. — Удивительно крепкие механизмы, — и после короткой паузы спросила: — Что ты хотел?

— Да ничего особенного, — признался я. — Тоскливо как-то просто. Кризис среднего возраста...

— Не рано ли? — услышал я её смешок.

— Конечно, рано. Меня это как раз и муллит... Знаешь такое странное чувство, будто подошёл вплотную к какой-то границе. Даже не так. Меня какая-то загадочная сила тянет к этой темноте, даже остановившись я к ней приближаюсь. И как бы даже не быстрей, чем когда бегу. А за этой чертой меня ожидает всепоглощающий трансцедентальный пиздец.

— Милый, это просто скука, — не удержалась она от подколки. — А что у тебя с твоими? Сегодня же ваше заседание проходило.

— Так... Как всегда, — уклонился от воспоминаний я. — Заседания на то и заседания, чтобы проходить согласно повестки дня.

— Знаешь что? — произнесла она грозно. — Займи себя чем-то?

— Что-то не дрочится, — мрачно пошутил я.

— Ты не руки подключай, а фантазию свою, мозги на худой конец. У каждого современного человека, а уж тем более у мужика, должны быть своя фишка.

— Что?

— Своя фишка, — нетерпеливо повторила жена. — Мы все одинаковые, не внешне, а личностно. Поэтому пытаемся выдумать себе какую-то хрень, что будет нас отличать от толпы. По-разному получается. В результате мы не только становимся более заметными, выделяющимися в толпе, но и плотно забили свободное время, потому что поддерживать свою фишку уходит множество времени. Вот и тебе необходимо придумать себе занятие.

— Спасибо, что беспокоишься обо мне... — пробормотал я.

— Вот и тебе надо повесить на себя какую-то идею, можно даже без материального воплощения.

— А что у тебя за фишка?

Она помолчала. Я просто физически ощущал, как она кривится и своим привычным жестом играется с сережкой.

— Что-то личное? — переспрашиваю.

— Я ищу самый длинный оргазм, — призналась она.

— Ищешь? — удивился я.

— Ну не столько ищу, сколько пытаюсь добиться очередного рекорда.

Мысли на мгновения запнулись, взгляд упал на настенные часы.

— И как ты его хронометрируешь? — вырвалось у меня.

— Не с секундомером, исключительно внутреннее ощущение времени, — и после паузы добавила, — Ну и количество стонов.

Я был ошарашен. Меня не столько захватила идея, эта её фишка, сколько сам факт того, что я столько лет прожил с женщиной, и только сейчас узнал о столь странном увлечении.

— Но разве смысл фишки не в том, что о ней знали? — уточнил.

И из всех сил стараюсь забить поглубже в собственную глотку вопрос, кто вместе с ней удерживает рекорд. Хотя нет. Кто там с ней достиг вершин, меня интересовало меньше, чем моё собственное положение в итоговом зачете.

— Подруги все знают, — призналась она.

— Мне не потянуть нестолько серьезную фишку, — пробормотал я растерянно.

— Так тебе такую и не надо. Тебе же только депрессию переждать. Придумай себе что-то временное.

— Да?

— Ну, конечно!

— Я попробую...

И разговор сразу увял. Пожелав друг другу приятного будущего, мы повесили трубки. Пять минут я лежал, наблюдая, как луна борется с тучами и ветками, а потом засмеялся. Я так и забыл спросить, зачем мне нужна эта фишка? Какое облегчение она должна мне принести? От каких страхов спасти? Черт, я даже не понимал чего я боюсь, и что за бездна все быстрей и быстрей приближается ко мне. Я когда-то пытался понять откуда берется страх. Исключительно для себя, без попыток создания четких систем и половозрелых логических конструкций. И единственное к чему пришел — к репродукциям батальных диорам, с перекошенными лицами солдат и пластмассовыми взрывами. Вспоминать эти свои глупые псевдонаучные инсталляции было забавно, но бессмысленно. Точно также как пытаться вспоминаться свои ранние эротические фантазии, вроде дома населенным девятью одноклассницами и облагороженному тридцатью ванными комнатами, с огромным количеством всяческих дырочек и щелочек, для удобства подсматривающего.

Проснулся я в восемь. Было уже светло и жарко. Откинув плед в сторону, я выполз из кресла и потянулся. Утренние процедуры закончились у медленно закипающего самовара. Внутренне я уже был согласен придумать себе какую-то фишку. Возможно, это будет забавно. Вот только что? Идея пришла в голову, когда я выплевывал обратно в чашку размокшие чаинки. Набрал сразу Пашу.

— Ты рано, бля, — пробормотал он.

— Давай на следующую пятницу назначим конец света? — сразу предложил я.

— Что?

— Апокалипсис в пятницу? На следующей неделе? Возражений нет?

— И на кой? — как-то расслабленно спросил Паша.

— Пора бы уже.

Это был слабый аргумент, но Пашу убедил.