Шырвинтъ* : Феликс

Давно это было. В деревне Проньки жил был оборотень Феликс.

Двадцать с лишним лет назад, под Рождество, папа повез Феликса в район, сделать годовалому сыну прививку от оспы, а заодно выпить с шурином свежей самогонки изготовленной по новой рецептуре.

Отхлебнув на посошок из трехлитровой банки, подаренной впавшим в благость родственником на дорожку, папа засунул Феликса в огромный валенок, достал из кармана квачик, который заранее изготовил из чистой тряпочки с маком внутри, макнул его в самогонку, вставил малышу в рот и, пожелав ему хороших сновидений троекратно облобызал сестриного мужа в красную морду. Потом папа положил Феликса на сено позади себя, укрыл его дырявым тулупчиком и велел лошадке Лянче трогать к дому. Шурин успел ловким ковбойским жестом кинуть папе на шею связку мелких баранок для сестры, тихо пробормотал, что-то про мать и, рухнув в сугроб, притих.

- Пошла, родимая, - крикнул еще раз папа и, запутавшись в вожжах, отключил сознание.

По дороге домой, на папу, Лянчу и Феликса напала стая голодных волков под предводительством вожака Тимура. Тимур долго не решался поднимать своих головорезов в атаку, потому, что от папы исходила такая вонь, что несколько молодых самцов уже проблевались на смолистую ель, а те, что постарше с недоверием косились на Тимура в ожидании дальнейших распоряжений.

Чувство голода пересилило, и Тимур отдал команду «К бою». Он несколько раз ткнулся мордой в снег и, хлопнув себя по яйцам, уже начинающим седеть, хвостом устремился в атаку. Подельники, последовав примеру вожака, тоже позатыкали ноздри снегом и помчались выполнять свою кровавую миссию.

Лошадку Лянчу весной папа хотел сдать на мясо, поэтому она с самурайским хладнокровием и честью приняла лютую смерть. Она была очень старая, а жизнь в семье Феликса ей опостылела на столько, что она даже не заржала и не понесла. Пусть лучше на прокорм серым достанусь, а не вам, уродам – последнее, что она подумала перед лютой смертью.

Лянчу без лишних хлопот разобрали на куски, что смогли - сожрали на месте, а остальное растащили по логовам на прокорм подругам и щенкам. Снег в ноздрях Тимура уже растаял и вожак, прихватив с собой валенок с улыбающимся во сне Феликсом, поспешил к себе домой, где его ждала жена Фрау и четыре маленьких горлогрыза. Будет детям забава, рассуждал по дороге волк, а если, что, то и сожрать не грех в голодное время. Мы же все таки волки, а не люди.

Волчица Фрау с радостью приняла Феликса в свои объятия и, укусив Тимура за ухо, прогнала его прочь. Она еще не могла простить мужу ночные похождения с молодыми хищницами. Как ни пытался Тимур отбить запах подрастающих серых шлюх, валяясь в свежих лосиных экскрементах, так ничего у него этой ночью и не вышло. Фрау все пронюхала и прощать развратника пока не собиралась.

На несколько дней семья Тимура была обеспечена едой. Молодые волки Чук и Гук уже притащили к логову вожака заднюю часть от Лянчи и Тимур, от нечего делать, побежал на опушку леса погоняться за белыми зайцами, чью нору он рассекретил еще полнолуние тому назад. Получится догнать – порву, так просто со злости, рассуждал волк. А будет голодно, сожрем и то, что в валенке, мы же все таки волки, а не люди, какие ни будь. В том, что у Фрау хватит ума вытащить из того, что в валенке тряпку с ужасным запахом и закопать ее подальше от логова в сугробе Тимур не сомневался. Ведь восемь лет вместе, как хвостом не крути…

Тем временем, по дороге ведущей от района к Пронькам проезжал участковый инспектор Семен Морозко. Завидев следы кровавой бойни, Семен вытащил из кобуры пистолет, передернул затвор и, озираясь по сторонам, вышел из машины. Разбудить папу участковому не удалось. Он укрыл его тулупчиком, отхлебнул из банки самогона и выкинув из хомута Лянчину голову застрополил сани на фаркоп. Потом, отхлебнув еще разок, милиционер поставил банку себе в машину, перекрестился и, выпустив две пули в мелькнувшую вдалеке лисицу, поволок сани в деревню.

На следующий день папа, слегка протрезвев и получив сполна от жены своей Наденьки тумаков и царапин под глазами, силился вспомнить, куда делся Феликс, Лянча и новый левый валенок. В дверь постучали. Обмахнув метелкой снег с унт, Морозко похмелил себя и папу стаканом шуриновского напитка и, усевшись за стол, в общих чертах обрисовал вчерашнее происшествие. Хлопнув по второй за упокой Лянчиной души Семен, приходящийся Наденьке дальним родственником, дедуктивным методом определил, что Феликса, скорей всего, папа забыл на месте прививки, а ехать забирать его сию же минуту не представляется возможным из-за начавшегося снегопада. Наденька, на этот счет, тоже не очень расстроилась, потому что была баптисткой и имела, помимо Феликса, еще семерых детей от православного папы. Одним больше, одним меньше, - здраво рассудила беременная жена и ушла в другую комнату, потому, что баптистский Господь запрещал ей смотреть на пьянство. Одно время, папа очень возмущался и призывал Наденьку к предохранению, но заграничная вера своим адептам сего безумства не позволяла, от чего семья крепла и постоянно прирастала количеством молодых баптистов.

Хватились Феликса через день. Участковый Морозко позвонил в поликлинику, где и узнал, что от ребенка у них есть только карточка, а шурин, путаясь в показаниях, смутно подтвердил факт отправки родственников в деревню. Погоревали, конечно, помянули дитя по баптистски и православному, да и забыли до следующей зимы.

Зима, на следующий год заладилась морозная, даже в колодцах вода до промерзала и дров боялись, что до весны не хватит. Волки, коих за лето расплодилось еще больше, с голоду совсем озверели, стали все чаще и ближе подбираться к Пронькам, питаясь деревенскими собаками и нагоняя страх на жителей. Тогда на сельской сходке и решили с ними разобраться, к тому же за каждого убитого зверя председатель, обещал сумму эквивалентную четырем бутылкам водки, чему православно пьющая мужская часть деревни очень обрадовалась, а из шкур, еще, и шапки хорошие можно было пошить.

За лето, проведенное в семье Тимура, Феликс сильно поднаторел во многих волчьих премудростях. Научился есть своими, еще не окрепшими, зубами сырое мясо, чесать ногой за ухом и выть на луну вместе со своими четырьмя молочными братьями. Тимур, к тому времени остепенился, по молодым волчицам волочиться перестал и, Фрау, великодушно его простив, пустила в логово к семье.

В тот день, Феликс проснулся от криков и выстрелов, доносившихся с разных сторон. Потом, к этому шуму подмешался предсмертный визг, знакомых волков, которых Феликс уже мог различать не только по запаху, но и по голосу. Он вылез из логова, чтобы посмотреть, что же такое происходит, а когда увидел бегущих ему навстречу людей с ружьями и красными тряпками в руках, тут же поспешил спрятаться назад. Потом его что - то сильно обожгло в зад и Феликс закричал. Он кричал и плакал до тех пор, пока его не вытащили из норы, не закутали в теплое и не отвезли в какое – то заведение с белым кафелем на стенах, и незнакомыми едкими запахами. Там Феликса укололи в зад еще раз, достали из него маленький кусочек картечи, перевязали и отправили спящего домой с настоящей мамой Наденькой.

С волками жить – по волчьи выть. Теперь Феликсу надо было привыкать выть и жить по людски. Ребенок рос, дружбу особую со сверстниками не водил, да и сторонились они его. Развлекался охотой на мышей, лягушек, в полнолунье тихонько выл на луну, а днем пугал взглядом лохматых проньковских собак.
- Кинологом будет, когда вырастет, - поговаривал папа и слегка трепал сына по белесому загривку.

Необратимые изменения в организме Феликса начались к двадцати годам. К тому времени, он уже передушил всех деревенских собак, перегрыз горло четырем козлам, и начал засматриваться на лошадей и крупный рогатый скот.

- Ну ты и сволочь. Хорошо, что хоть сожрать не можешь то, что убил, а то мы тебя скоро и сами пристрелим, паразит ты этакий, - говорили на следующий день оборотню пострадавшие односельчане, и шли домой перекручивать, погибшую от клыков оборотня, скотину на допотопных мясорубках. Феликсу было очень стыдно перед людьми, он обещал им, что больше такого не повториться, но превращения его из человека в волка становились все чаще и люди уже начали опасаться за свою жизнь. Приехавший из района прокурор Кац объяснил крестьянам, что стрелять в Феликса – человека противозаконно, а Феликса - волка, сколько угодно, на что селяне очень обрадовались, щедро одарили прокурора самогонкой с колбасой «кровянкой» из убиенного оборотнем скота и даже помахали вслед платочком. А потом все дружно разбрелись по домам переплавлять столовое серебро на тяжелые пули.

Большую часть времени Феликс стал проводить в волчьем обличье. Теперь он только изредка забегал домой попить березового сока и посмотреть сериал «Тени исчезают в полдень», грелся на теплой печке и опять убегал в ночь разбойничать.

С каждым днем поголовье крупного рогатого скота, лошадей и запасы столового серебра катастрофически сокращались, а про домашнюю птицу и кошек селяне уже и не вспоминали. Мужики со всех стволов днем и ночью палили по Феликсу, а больше всех усердствовал Семен из своего нового карабина «Сайга» с оптическим инфракрасным прицелом. Нельзя сказать, что нулевая дробь, картечь и обычные медные пули из нарезного оружия не приносили Феликсу неприятностей. Конечно было больно, и уши все в дырках, и треть хвоста Морозко из своей «оптики» снес, а серебряные пули – все это сказки для детей, тот же металл, просто везет пока, считал Феликс.

Со временем селяне совсем ополоумели, и принимая за Феликса своих соседей потихоньку стали постреливать друг в друга и даже похаживать в рукопашную двор на двор. Сам оборотень, загрызший на днях председателя, человеческий облик уже не принимал, прятался в лесу и продолжать мстить бывшим односельчанам за свою дырявую шкуру.

В один из дней, проезжая мимо проньковского погоста, каждый день пополнявшегося баптисткой и православной символикой над свежими холмиками Семен Морозко четко осознал, что ситуация полностью вышла из-под контроля и пришла пора ехать в район просить в помощь взвод ОМОНа. А последний патрон с медной пуле в табельном стволе, всем своим существованием сумрачно напоминал о суициде. Милиционер завел свой Уазик и поехал в РОВД с докладом.

Выслушав участкового, начальник районной милиции майор Кац, первым делом послал его по матери, потом велел меньше пить, пригрозил разжаловать Семена в прапорщики, и скомандовав – «Свободен», послал по матери еще раз. Семен очень обиделся и тоже послал начальника куда подальше, правда когда уже был за дверью кабинета. Потом он купил в магазине напротив шесть бутылок водки и пошел к знакомым операм ее выпивать, а за одно пожаловаться на судьбу и пополнить запасы патронов к своему пистолету. Опера, конечно же, над другом посмеялись, водку с удовольствием выпили, отоварили патронами и, затолкав Семена за руль Уазика, перекрестили в задний бампер.

Очнулся участковый уже в Проньках. Он стоял у здания поселкового совета, держась за телеграфный столб, и опорожнял мочевой пузырь на его бетонное основание. Семен поднял глаза к небу и, сфокусировав их на Полярную Звезду, сам себе молвил.

- Боже, когда же это все закончится? И почему, это, в деревне так тихо? Не стреляет никто..

Потом он опустил глаза к земле и увидел Феликса, который сидел перед ним, почесывая задней лапой за ухом, зевая и хлопая двумя третями своего серого хвоста по пыльной дороге. Морозко вытащил из кобуры пистолет, снял его с предохранителя, и приставив его к носу волка опустился на корточки.

- Феликс! Пристрелю, сука! Ты уже всю деревню задрал!

Ударом передней лапы Феликс выбил из рук участкового оружие и клацнул зубами ему по кадыку.

- Вот теперь всю!

Это была последняя фраза, сказанная Феликсом на человечьем языке. Он облизал кровь Семена со своей морды и, издав победный клич уже на волчьем, скрылся за огородами.

27. 01. 2006.