ЛУНАЛУ : ПЯТНИЦА. СУББОТА

1. ПЯТНИЦА

Утро медленно прокатывалось по просторной квартире, как щадящее прикосновение перед началом дня. Сквозь высокие окна струился тёплый, золотистый свет. На стенах висели фотографии: свадьба, первые шаги Насти — мгновения жизни, пойманные в неподвижных кадрах.

На кухне пахло жареным хлебом и чем-то домашним,
Соня стояла у плиты в халате, в тапочках, с заколотыми небрежно волосами. Солнце ложилось ей на плечо — и она чуть улыбалась, не себе, а этому свету.

Данила ещё спал. Её это всегда умиляло — то, как он ворчит, если разбудить, как ищет рукой подушку, будто там спрятана защита от сегодня. Она знала все его привычки: как долго он ищет рубашку, как всегда забывает паспорт в другом кармане. И всё это было привычным — не страстью, не вдохновением, а спокойным знанием того, кто рядом.
Она была хрупкой, с мягкими чертами и светлыми локонами, падающими на плечи. Её изюминка жила в глазах — ясных, глубоких, тех самых, что он потом назвал «ангельскими». На той вечеринке она стояла у стены, будто лишняя в этом шуме. Он — наоборот: центр, смех, движение. Увидел её — и будто весь вечер уже знал, чем закончится. Не отступил. Два года добивался. Семья. Потом Настя.  
Данила работал в одной из крупнейших корпораций России. Карьера развивалась стремительно: аналитик, менеджер проектов, а теперь - руководитель международных операций. Его миссия была связана с разработкой месторождений в самых отдалённых уголках мира. Африка, Ближний Восток, Юго-Восточная Азия. Списки стран росли, как и сроки его отсутствий. Две недели. Три. Иногда больше.  София привыкла ждать. Привыкла к звуку молнии на чемодане. Проводы в аэропорту стали привычной частью жизни. В них было что-то ритуальное — привычный маршрут, знакомые жесты, почти рутинные.

Кофе закипал, телевизор что-то бормотал почти без звука. В воздухе стояла тишина, похожая на счастье — не громкое, не показное, а повседневное, правильное, почти невидимое.

Когда он вошёл — в выглаженной рубашке, с чуть помятым воротником и сонной улыбкой — она даже не удивилась.
— Доброе утро, — сказал он.
— Доброе, — ответила, не оборачиваясь. — Завтрак почти готов.

Он обнял её сзади, положил подбородок на плечо. Она чувствовала тепло его дыхания, щетину, запах дороги, который всегда появлялся перед отъездом.
— В пятницу? — спросила она, ставя перед ним чашку кофе. — Почему не в понедельник? Там ведь тоже выходные.
Он поднял взгляд, чуть задумавшись:
— Партнёры из Эфиопии настаивают на встрече в понедельник. Надо быть там заранее, подготовиться.
Соня посмотрела в кружку, чуть усмехнувшись:
— Настя плела корзинку для пикника. Мы собирались выехать за город — плед, клубника, как в прошлый раз. Помнишь?
— Помню, конечно. — Он улыбнулся. — Подожди — как вернусь, всё сделаем.
Соня подошла ближе, легко прижалась щекой к его плечу.
— Я всегда жду.
Он провёл пальцем по её ладони:
—  Через неделю буду дома, поедем на пикник

Вбежала Настя — кудрявые волосы, мишка в руке, босые пятки громко шлёпали по полу.
— Мам, пап! А я тоже поеду в Эспиосию! — с важным видом забралась к отцу на колени.
— В Эфиопию? — рассмеялся он. — А загранпаспорт у тебя есть?
— А что это?
— Документ, с которым можно путешествовать. Подрастёшь — и полетим вместе. Покажу тебе Африку, договорились?

Соня смотрела на них с любовью. Ей нравилось наблюдать, как они смеются, как легко и просто общаются. Он всегда находил для неё время — читал сказки, учил кататься на велосипеде, делал дом по-настоящему живым.

Аэропорт шумел, как всегда: голоса, стук чемоданов, Соня не особенно любила аэропорты, но и не тяготилась ими. Здесь часто начинались путешествия. Здесь он возвращался. У стойки регистрации сотрудница выдала посадочный талон с привычной улыбкой:
— Приятного полёта!
— Спасибо, — кивнул он и повернулся к ним. — Ну вот. Осталось пройти контроль.
— Не забудь позвонить как прилетишь — напомнила Соня.
— Конечно. Сразу, как сяду.
Настя обняла его за ноги:
— Папа! А мне не забудь слона!
Он рассмеялся, поднял её на руки:
— Обещаю! А ты чем его будешь кормить?
— Тыблоками! — Настя радостно захлопала в ладоши.
— Всё, девочки. Мне пора.
Обнял Софию, её щека коснулась его плеча — запах одеколона, знакомый, тёплый запах дома.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— И я тебя.
Он ушёл, помахал рукой и скрылся за стеклянной дверью. Соня с Настей стояли у ограждения, глядя, как его фигура отдаляется, становится всё меньше. Потом исчезает за поворотом.
— Пойдём, доченька, — сказала она с улыбкой. — Пойдём смотреть, как папа взлетает.

По дороге из аэропорта она заехала за подругой Мариной и её дочкой — и вскоре уже ехали по улицам, залитым мягким дневным светом, к любимому детскому кафе. Там всё было по-прежнему: яркие стены с нарисованными зверями, тёплый аромат ванильных вафель и детский смех, время от времени перекрывающий музыку.

Девочки скинули курточки на ходу, как только заметили знакомую мягкую зону, и с визгом ринулись в шариковый бассейн.
— Ну, рассказывай, — Марина подалась вперёд. — С утра бегаешь, а я так ничего и не поняла — как ты там?
— Да вроде нормально, — Соня улыбнулась, помешивая капучино. — Данила снова в командировке. На этот раз — аж в Эфиопию. Восемь часов лететь. Обещал вечером позвонить, как приземлится.
— Эфиопия?! — Марина подняла брови. — Ну ты даёшь. У тебя муж как тревел-блогер: то Питер, то Стамбул, теперь Африка.
— Ага, — засмеялась Соня. — Такая вот семейная география: я — в «Зебре», он — в Аддис-Абебе.
Марина хмыкнула:
— И как тебе живётся на разных континентах?
— Я — пункт возвращения, — пожала плечами Соня.
— Скучаешь?
— Когда как. Раньше скучала, теперь просто тихо.
— У тебя всегда всё тихо. Даже когда всё валится.
— А что делать? Орать на стены? — Соня усмехнулась. — Он, кстати, звонит каждый день.
— А если не позвонит?
— Тогда я звоню. Мы ж современные женщины, не ждём голубей у окна.
— Голубей, говоришь… — Марина фыркнула. — У меня один такой голубь летал — да так и не вернулся.
Соня рассмеялась:
— Ну хоть летал. Мой вечно на совещаниях.

Обе засмеялись. Потом притихли.
Соня глянула в окно:
— Иногда кажется, что живём на паузе. Между встречами, между звонками.
— Так у всех, — пожала плечами Марина.
— Наверное. Просто у меня пауза что-то затянулась.

Из детской зоны донёсся возмущённый визг:
— Это мой мячик!
— Неправда, он был вон там! — возражала другая.
— Вот тебе и пауза, — буркнула Марина, поднимаясь. — Пойду разрулю.

Соня наблюдала, как подруга с деловым видом опускается на корточки и вступает в переговоры с двумя категоричными принцессами. Через пару минут Марина вернулась к столику с победной улыбкой:
— Всё решила. Мяч разделили пополам.
Они снова рассмеялись. Мимо прошла девушка с подносом, на котором одиноко стоял стакан с морковным фрешем и трубочкой. За стеклом кафе солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая асфальт в медовый оттенок. Внутри было уютно: пахло вафлями, вареньем и чуть-чуть — свободой. Дети смеялись, официанты сновали туда-сюда, а подруги всё сидели, делясь тем, что не напишешь в мессенджерах и не скажешь вслух при других.

Соня открыла дверь квартиры. Настя, не теряя времени, ворвалась внутрь, скинула рюкзак в коридоре и, на бегу стягивая с себя кофту, исчезла в своей комнате. У неё — игрушки, срочные дела.

Квартира встретила тишиной — не гулкой, а домашней. Прошла в гостиную, поставила сумку, машинально пригладила плед, поправила подушку. Всё было на своих местах.
Она глянула на часы: 19:30. Самое время немного передохнуть. На кухне она убрала оставшуюся с утра чашку, включила телевизор — тот что-то говорил, но звук вскоре стал фоном. На планшете — пару рабочих писем, ничего срочного. Заворчал чайник. Соня налила чай, поставила кружку на блюдце, но пить не спешила. Вернувшись в гостиную, она устроилась на диване, подтянула подушку к груди, как делала это в детстве, и прикрыла глаза. 

Телефон зазвонил. На экране: “Папа”.
— Пап, привет! — быстро поднесла трубку к уху.
— Соня… — голос отца был непривычно сдержанным. Он говорил медленно, почти монотонно, но в каждом слове чувствовался надлом, как в дрожащем стекле.
— Где ты?
— Дома. А что?
— Включи телевизор.
— Папа, что-то случилось?
— Рейс Москва — Аддис-Абеба… с ним потеряна связь.
— Что значит — потеряна? — голос стал тоньше.
— Самолёт пропал с радаров при заходе на посадку. Связь оборвалась.

Мир на миг застыл — всё исчезло: звук, движение, дыхание. Будто кто-то щёлкнул выключателем, и всё оборвалась на полуслове. Слова упали, как камни. Она непонимающе смотрела в пустоту. Только сердце колотилось, как в ловушке. Соня метнулась к планшету. Пальцы дрожали, буквы на клавиатуре сливались, экран не слушался, как будто сопротивлялся. Вбила номер рейса, нажала “поиск”. Сайт загружался мучительно долго. Казалось, каждый пиксель тянулся сквозь вязкое время, застывшее в ожидании ужаса.

Потом — заголовок. Крупный, чёрный, беспощадный:
“Рейс Москва — Аддис-Абеба потерпел крушение при заходе на посадку. Выживших не обнаружено.”

Эти слова не просто появились — они врезались, прожгли воздух, как огонь. Соня застыла.
Экран горел, выжигая лаза. Она смотрела, не мигая.
Перечитывала — вдруг ошиблась, вдруг буквы сложились неправильно, вдруг мир ещё можно повернуть.
Но текст был ясен. Без пощады. Без оговорок. Она медленно опустилась на пол, будто в теле не осталось ни костей, ни воли. Обняла голову, сжалась, будто хотела спрятаться в собственном теле. Дышать стало тяжело, грудь сжималась, как под глыбой. Внутри всё вибрировало от ужаса, который ещё не оформился в слова.

— Мама? — тихо, будто издалека, позвал голос Насти. — Мамочка, что случилось?
София не могла ответить. Сидела на полу, раскачиваясь, как сломанная кукла.
В ней всё кричало, но снаружи был только шёпот дыхания и тишина. Мир рассыпался. Без предупреждения. Без шанса. Без него.
“Выживших не обнаружено…”
Эти слова не отпускали. Они как зум — холодный, бесконечный. Как шрам, по которому кровь уже не идёт, но боль остаётся. Раз за разом проходили по сознанию.
Сидела на полу, окружённая лишь светом экрана, да этими буквами — чёткими, страшными, бесповоротными.

Вдруг — движение. Её пальцы сами схватили телефон, как будто вспомнила, что делать, когда разум уже не понимал. Она начала набирать номер. Руки дрожали, пальцы сбивались с экрана, но она снова и снова жала на вызов. Гудки. Один. Второй. Пятый.
Паузы между ними тянулись, как вечность.
— Пожалуйста… — её голос был сдавленным, будто прорывался сквозь воду. — Возьми трубку, Даня… пожалуйста…
Тишина. Холодная, как снег в ладонях. Гул пустоты.
— Данила! — закричала она, будто крик мог пробить небо. — Даня, ответь!

Телефон выскользнул и упал. Она схватилась за голову, пальцы вцепились в волосы, словно пытались вырвать из них боль.
Её тело сотрясалось. Плач вырывался с хрипом, животным звуком, как будто кричала не женщина — сама боль.
— Мама? — Она резко обернулась. Настя стояла в дверях. Медведь прижат к груди. Лицо — испуганное, глаза — распахнуты, как у зверька.
— Мамочка, что с папой?
София прижала дочь к себе, сжав так крепко, как будто только это держит её на плаву.
— Всё хорошо… — прошептала она, словно самой себе. — Всё хорошо, слышишь?
Настя всхлипнула. — Мне страшно…
— Я рядом, зайка… не бойся… — Она гладила её по голове, прижимаясь лицом к волосам дочери, впиваясь дыханием в запах её детства, в остатки их счастья.
Но дрожь была сильнее. Словно под ней рушилось всё — дом, день, воздух, вера.

Потом резко поднялась. В глазах — решимость, почти безумие.
— Настя, иди поиграй в комнату, ладно?
Девочка молча кивнула и ушла, не задавая вопросов. Соня схватила телефон. Набрала номер, который знала наизусть — “Шереметьево”, справочная. Столько раз звонила туда — чтобы узнать терминал, статус рейса. Тогда — в радости. Сейчас — в аду.
— Аэропорт “Шереметьево”, здравствуйте, — вежливый женский голос.
— Мой муж… он был на рейсе Москва — Аддис-Абеба. Я должна знать. Что с ним?
— Пожалуйста, оставайтесь на линии…
Музыка. Гудки. Паузы, в которых можно было сойти с ума. Она сжимала трубку, как спасательный круг.
— Служба поддержки пассажиров. Чем могу помочь?
— Данила Морозов. Мой муж. Он был на борту. Он жив?
Долгая пауза.
— Простите… Сейчас информации о выживших нет. Идут спасательные работы. Как только…
— Нет! — перебила она. — Это ошибка. Вы понимаете? Это ошибка!
— Мы не можем…
— Вы же должны знать! Он должен быть жив! Он…
Связь оборвалась.
София осталась стоять в комнате с телефоном в руках — как с оторванным куском своей жизни.

Дверь распахнулась с грохотом. София вздрогнула. На пороге стоял её отец — высокий, седеющий, строгий. Его лицо было каменным, но в глазах плескалась боль.
— Соня… — он сделал шаг вперёд и протянул руки.
— Папа! — она кинулась к нему, срываясь на рыдания. — Папа, скажи, это ошибка! Это всё ошибка!
Он обнял её крепко. Не говорил — просто держал.
— Я только что из аэропорта… — тихо начал он. — Говорил с диспетчерами. Соня… они не нашли никого. Ни одного выжившего. Поиск продолжается.
— Нет! — её голос сорвался на крик. — Это неправда! Ты слышишь? Это неправда!

Он закрыл глаза, сжал кулаки, будто сдерживал волю.
Заговорил снова:
— Я направил туда сотрудников. Мы узнаем всё.
София упала на колени. Закрыла лицо руками. Крик вырвался из неё, оглушительный, как удар грома.
Отец опустился рядом, обнял. Она била его по плечам, кричала, плакала. Он не отпускал.
— Я здесь, — только и говорил он. — Я с тобой.

Квартира, ещё несколько часов назад наполненная уютом и семейным теплом, теперь наполнялась горем.
В гостиной София сидела на полу, обняв колени. Её лицо было бледным, взгляд пустым, направленным в одну точку. Отец ходил из угла в угол, сжимая в руках телефон, разговаривая с кем-то на другом конце. Его голос был сдержанным, но в каждом слове сквозила напряжённость.

Марина, обнимала её за плечи, тихо шепча слова утешения. Её глаза были покрасневшими, но она держалась. Настя, прижав к себе плюшевого мишку, стояла у стены, её большие карие глаза были расширены от страха.
— Мариночка, может, ты Настю заберёшь? — голос матери Сони, дрожащий, но твёрдый, раздался из коридора. — Ей тут сейчас тяжело, дай ей поспать у тебя.
Марина посмотрела на мать Сони, сдерживая слёзы, кивнула:
— Да, конечно. Настюш, пойдём ко мне, милая? Мы с тобой поиграем в кукол, хочешь?
Девочка подняла на неё испуганный взгляд, прижала мишку к груди ещё крепче:
— А мама?
— Мама… мама пока побудет здесь с бабушкой и дедушкой. А ты переночуешь у меня, хорошо? Поиграем с Барби, хочешь?
Настя тихо кивнула, посмотрела на маму, но та не реагировала, будто не замечала ничего вокруг.

Отец закончил разговор. Его лицо стало ещё мрачнее. Он медленно положил телефон на стол, поднял глаза на жену, которая стояла рядом, прижимая к груди платок, вытирая слёзы.
— Ну что? — шёпотом спросила она, будто громкий голос мог нарушить хрупкое равновесие.
— Он был на рейсе… — отец сел на стул, плечи поникли. — Аэропорт подтвердил. Данила прошёл регистрацию. Его багаж был сдан.

Мать Софии закрыла рот рукой, слёзы хлынули из глаз, она отшатнулась, будто её ударили.
— Господи… Господи, за что?! — её голос сорвался на крик, и она опустилась на колени, прижимая платок к лицу.

София вдруг подняла взгляд, будто очнувшись от оцепенения.
— Нет… — прошептала она. — Нет! Это неправда! — её голос стал громче, руки дрожали. — Он жив! Вы ошибаетесь!
Отец тяжело поднялся, сел рядом, обнял её за плечи.
— Соня… — начал он тихо. — Аэропорт подтвердил… Он был на борту.
— Нет! — она резко вырвалась из его рук, отскочила в сторону. — Это ошибка! Это всё ошибка! Я же звонила… мне сказали, что ничего не знают!
— Они подтвердили, — голос отца был чуть слышен. — Я говорил с диспетчерами, я узнал… он в списках пассажиров.
— Нет! Нет, это неправда! — её крик разорвал тишину. София бросилась к телефону, снова начала набирать номер Данилы.
Гудки… один, второй… десятый…
Но в ответ — молчание.

Телефон выпал из её рук. Она резко обернулась к отцу:
— Поехали в аэропорт! Немедленно!
— Соня, — он тяжело вздохнул, опустив взгляд. — Это не изменит…
— Поехали! — закричала она, почти срывая голос. — Я должна его найти! Он жив, слышишь? Он жив!
Мать Софии подошла ближе, пытаясь её обнять, но та оттолкнула её.
— Нет! Не трогайте меня! — её глаза горели безумием. — Я поеду туда сама! Я найду его!
— Соня, успокойся… — мать всхлипывала, протягивая руки, но София снова резко оттолкнула её.
— Не успокоюсь! — её крик был пронзительным. — Это ошибка! Он обещал вернуться! Он обещал мне!
Она рухнула на колени, обхватив голову руками, её тело содрогалось в рыданиях.
— Он обещал… — всхлипывала она, повторяя как заклинание. — Обещал вернуться…

Отец сжал челюсти, отвернулся к окну, чтобы никто не увидел его слёз. Его кулаки побелели, пальцы врезались в подлокотник кресла.
Мать тихо подошла к Софии, присела рядом, осторожно обняла её, прижимая к себе.
— Моя девочка… — шептала она, поглаживая по голове. — Моя милая девочка…
София уткнулась в её плечо, содрогаясь от рыданий. Её пальцы впивались в ткань свитера матери, как будто это могло вернуть ей мужа, её счастье, её жизнь.

2. СУББОТА .

Комната дремала в полутьме. Сквозь плотные шторы просачивался блеклый дневной свет — усталый, размытый, будто сам день не решался начаться. Простыни были смяты, подушка ещё хранила тепло тел, а в воздухе висел густой след ночи — запах вина, кожи и воска от свечи, потухшей где-то под утро.
Всё вокруг дышало покоем и слабым похмельем удовольствия — неподвижным, тягучим, как утро после бури.

Данила проснулся с гулким давлением в висках. Голова отдавала глухой болью, словно отдалённое эхо ночной неумеренности. Всё вокруг дрожало, как воздух над раскалённым асфальтом — расплывчато, зыбко. Память ещё не вернулась, но тело уже помнило — вчера было слишком много всего.

Перевёл взгляд на кровать. И вот она - Ольга, молодая рыжая бестия, раскинулась на простынях, словно дикая кошка после охоты.

Полотна белоснежных простыней лишь едва прикрывали её наготу, обнажая изгибы стройного тела, гладкую кожу, линии, которые он опять изучал всю ночь. Рыжие волосы разметались по подушке, переливаясь огненными бликами в лучах утреннего солнца. Её кожа была светлой, гладкой, словно фарфор, а длинные ноги небрежно переплетались с простынёй.

Данила поймал себя на мысли, что мог бы смотреть на неё бесконечно: в этих изгибах была дикая, неукрощённая страсть, которой так ему не хватало в отношениях с Соней. 
Он наклонился к прикроватной тумбе, взял телефон. Экран загорелся, отразив очередь непрочитанных сообщений и значок “Режим полёта”. Ухмыльнулся, вспомнив, что так и не написал Соне сообщение о “благополучном прибытии”.

“Ничего, подумает, что я устал,” - подумал он, откладывая телефон обратно.

Взгляд вернулся к Ольге, и на губах появилась улыбка. Она лежала на животе, одна рука под головой, другая небрежно свисала с края кровати, едва касаясь пола кончиками пальцев. Спина изогнулась в лёгкой дуге, обнажая плавные линии, которые, казалось, светились в утреннем свете. Губы приоткрылись, и на лице застыла лёгкая улыбка — удовлетворённая, томная, с налётом сладостной усталости.

В голове всплыли образы прошедшей ночи. Шампанское лилось щедро, пузырьки приятно щекотали губы. Потом пили виски, обжигающее горло, раскрепощающее до последней грани. Пили, смеялись, играли в свои привычные игры. Ольга всегда была инициативной, без капли стеснения предлагала что-то новое, раздвигала границы дозволенного. Данила любил это в ней - её смелость, её безграничную открытость к экспериментам.

Ночь была бурной: простыни слетали на пол, бокалы разбивались, смех перекрывал шум города за окном. Она была неудержима, руки искали его тело, а губы жадно впивались в кожу, оставляя видимые метки.

Сейчас, лёжа рядом, Данила снова почувствовал, как тело откликается на одно лишь воспоминание. Она лежала так беспечно, так открыто, что он не смог удержаться. Медленно провёл рукой по её ноге, начиная с голени и поднимаясь вверх по бедру, ощущая гладкость кожи. Пальцы легко скользили, замирая на каждом изгибе. Он пододвинулся ближе, рука медленно скользнула выше, под простынь, лаская внутреннюю сторону её бедра. Склонился к ней, провёл губами по её шее, оставляя лёгкие поцелуи.

Ольга пошевелилась, тихо застонала, но не проснулась. Он продолжал - пальцы легонько пробежались по мягкой коже, медленно, почти игриво. Чувствовал, как его собственное дыхание становится тяжелее, как внутри снова разгорается желание.

Коснулся её самых чувствительных мест - нежно, медленно, почти дразняще. Тёплая влажность приятно удивила его своей готовностью, её тело мгновенно откликнулось на прикосновение. Ольга зажмурилась, слегка сжала простыню пальцами, спина изогнулась в лёгком порыве.

Потом  приподняла голову, её рыжие пряди закрыли половину лица. Она приоткрыла глаза, посмотрела на него и, прикусив губу, убрала его руку, мягко прижав её к постели.

- Дань… - её голос был хрипловатым после ночи. - У меня там всё болит…
Данила усмехнулся, но руку убрал.

Ольга потянулась, выгибаясь, словно кошка, и медленно перевернулась на спину, простыня соскользнула, приоткрывая грудь - упругую, с идеально очерченными линиями. Соски напряглись от прохладного воздуха, чувственно выделяясь на фоне бархатистой кожи. Свет, пробивающийся сквозь шторы, мягко ложился на её обнажённое тело, подчеркивая изгибы талии и плавные линии бёдер.

 На лице мелькнула улыбка.
- Доброе утро, - прошептала она, лениво проводя рукой по его груди.

- Добрый день уже, милая, я в душ. Данила наклонился, поцеловал её в плечо.

Вода обжигала кожу, струилась горячими потоками по его спине, смывая остатки ночной истомы. Пар заполнил душевую кабину, покрывая стеклянные стенки мутной дымкой. Ззакрыл глаза, прижав ладони к прохладной плитке, и глубоко вздохнул. Здесь, под струями воды, можно было остаться наедине с собой.

Сначала думал о Соне. Её образ возникал перед глазами: аккуратно заплетённые волосы, мягкая улыбка, уютный халат, запах свежесваренного кофе по утрам.  Настя, смеющаяся и радостная, бегающая по коридору с куклами. Их дом,  наполненный теплом и уютом. Соня - его тихая гавань, его спокойствие, с вечной заботой о нём. Он любил это чувство уверенности, что дома его всегда ждут, что он нужный, любимый, важный.

Но потом мысли вернулись к Ольге: рыжие волосы, взлохмаченные после ночи, тело, не знающее стыда, безграничная свобода в движениях. Она была её противоположностью - дикость и страсть, безудержная энергия и безумие.

С Ольгой не было рамок. Не было обязательств. Каждый их вечер был похож на побег от реальности: смеялись, танцевали, занимались любовью без оглядки на время и предрассудки. Она не задавала вопросов, не требовала объяснений. Только её тело, её губы, её страсть. 

И всё же каждый раз после ночи с Ольгой он хотел домой. Не сразу — дня через два, три. Но всегда. И возвращался, к Соне, к Насте, к утреннему уюту и глаженым рубашкам.
А потом снова тянуло бежать.  Он был маятником, мечущимся между двумя мирами.

Когда он вышел из душа, Ольга стояла у плиты — в шёлковом халате, босиком, с планшетом в руках. Кофе в турке уже поднимался, шипел, но она не замечала. Смотрела в экран, не моргая.

— Куда ты сказал жене, что летишь? — спросила тихо, не поднимая глаз.
— В Эфиопию. Аддис-Абеба, — ответил он спокойно. — Билеты, багаж, регистрация. Даже пожелали счастливого полёта. Потом прошёл в зону прилёта — и к тебе.
— Всё прошло гладко?
— Как всегда. Для тестя. Он может проверить, иногда устраивает допрос. Нужно, чтобы всё выглядело правдоподобно.

Ольга кивнула, но взгляда не подняла. Пальцы теребили пояс халата — тонкий шёлк скользил между ними.
— Посмотри, — сказала она и протянула планшет.

На экране — новостные ленты, фотографии, заголовки. Обломки. Дым. Люди в форме. Внизу шла красная строка:
«Рейс Москва — Аддис-Абеба. Выживших нет.»

Он взял планшет обеими руками, будто тот был горячим. Несколько секунд просто смотрел — в экран, в чужую смерть. Потом положил его на стол.
— Нет, — выдохнул он. — Этого не может быть.

— Может, — сказала она тихо, почти ровно. — Ты мёртв, Даня. Твоё имя в списках. Соня, Настя… я даже не представляю, что они сейчас переживают. В соцсетях уже соболезнуют.

Планшет лежал между ними. Красная строка двигалась медленно — как граница, за которой его больше нет.
Кофе выкипал, шипел, заполняя кухню запахом горечи. Он потянулся, чтобы выключить плиту, но рука застыла.

В окне отражался человек, которого он не узнавал. Чужое лицо. Без имени. Без права на себя.
— Что теперь? — спросил он.

Ольга отвернулась. Ответа не было.

Он снова посмотрел на экран. Пламя дрожало над обломками.
Где-то внутри этого света он исчезал.