ЛУНАЛУ : Симона - ДММ

После пяти лет — она ушла. Без истерик. Без хлопанья дверьми.
Просто дождалась, пока я вернулся с дежурства, и сказала:
— Всё. Хватит.Я ухожу.

Сказала, что живу в больнице. Что со мной ничего не спланируешь — вечно вызовы, дежурства, пациенты. Что ей хочется нормальной жизни. Стабильности. И у неё уже есть тот, кто это даст.
Я не спрашивал, кто. Не кричал. Не умолял. Просто сел. Выдохнул. Как после операции.
Потом — только работа. Хватался за все дежурства. Пациенты, хрип, кровь, простыни. Домой — не тянуло. Друзья звали — морозился. Мать звонила — не брал.

Не болело — ныло. Тупо. Вязко. Без злости. Как будто внутри провал, и неясно — что именно исчезло.

Мне тридцать два. Не возраст, а ожидание. Футбол и туризм держали в форме. В больнице шутили: «норм, если поспал». Глаза серые, пока не устану. Нос целый, волосы свои. Не красавчик, но иногда спрашивали — свободен ли. Одеваюсь просто. Говорю мало. Шутить умею — если попал в ритм. Не бука. Но и не напрашиваюсь. Про меня не пишут посты. Но если запомнили — не забывают.

Иногда казалось, живу в сторонке. Не совсем здесь. Просто смотрю, жду, пока что-то сдвинется. Сам не ищу.
А потом была Норвегия. Собирался ехать со Славкой — у нас уже схема обкатана: ни арендованных машин, ни экскурсий, только электрички, озёра, горы, квартиры с местным колоритом .

За три дня до вылета Славка неожиданно слился. Как всегда — не объясняя толком. То ли травма колена, то ли лодыжки.

Я всё равно решил лететь. В обед, сестричкам бросил — вроде в воздух:
— Есть лишний билет до Осло. Если что — пишите.
Не писал никто. И, честно, даже рад был.

Мы с ней работаем в одной больнице.Она — в реабилитации, этажом ниже. Симона. Двадцать пять. Видел её раньше: в лифте, в ординаторской, на собраниях. Всегда в халате, с хвостом и усталым, ровным взглядом. Почти не разговаривали.
Один раз — случайно — увидел её на улице. Шла быстро, в наушниках. Одежда — свободная, как у тех, кто не хочет, чтобы их рассматривали. Но в движении угадывалось: фигура как надо. Не кокетничала. Не задерживала взгляд. Держалась в стороне.

А потом — вечер. У кофемашины. Кружка в руке. Глаза — в молоко.
— Я бы поехала, — сказала. Будто не мне.

Я посмотрел:
— Ты про Осло?
— Ага.
— Завтра скину билеты.

Она кивнула:
— Договорились.

Самолёт. Сидим рядом. Разговариваем легко, без пауз, без натуги. Про работу, коллег. Я не болтливый — но с ней было просто.

Спросил:
— А почему Симона? Не похоже на «дома принято».

Она усмехнулась:
— Родителям песня Кузьмина нравилась.

Я тут же:
— «Симона, девушка моей мечты…».
— Вот именно, — вздохнула. — Всю жизнь это слышу. От всех.

Пожал плечами:
— Ну а что, песня классная. Могла бы быть Фаиной.
— «Фаина, Фаина…» — добавил с пафосом.
Она рассмеялась. Нормально так — с дыханием, без защиты.

Прилетели в Осло. Квартира через Airbnb — скандинавский минимал, окно в бетонный двор, всё белое и квадратное. Кинули рюкзаки — и пошли бродить.

У неё оказался план. Настоящий. Маршруты, переходы, достопримечательности — всё по часам.
Я только кивал. В голове не укладывалось: когда она всё это успела расписать? Ходили много. Интересное было. Но после Питера архитектура Осло не впечатляла. Любовался, конечно — но больше ждал завтрашних фьордов.
Вечером — ужин с бокалом вина. Без спешки, без лишних слов. К ночи — еле доползли. Две спальни. Две кровати. Симона — молча в душ, потом — к себе. Я — к себе.
Баюшки.

Утром проснулся первым. Вышел на кухню, поставил кофе.

Симона вышла из спальни. Голая. Прошла мимо, потирая глаза — в туалет. Как будто дома. Будто так и надо.
Я обомлел. Хоть и врач — анатомию знаю наизусть, привык к телу, к форме, к факту. Но тут было не про факты. Тут — живое. Без позы.

Волосы — чуть взъерошены.
Шея — тонкая, как линия от света к плечу.
Грудь — небольшая, с упругостью.
Попа — аккуратная, чуть пацанская.
Ноги — стройные, с лёгкой тяжестью в икрах.

Я смотрел и ощущал: не возбуждение — интерес, переходящий в притяжение. Завораживала.
Думаю: что бы она там ни делала — обратно точно выйдет. Слышу — бачок. Выходит. Видит меня. Не прикрывается. Смотрит спокойно, прямо — и говорит:
— Сань, выезд через сорок минут. Я быстро.
И уходит.

В лёгком замешательстве разливаю кофе. Выходит, садится напротив — просто, буднично. Будто так и надо. Смотрит прямо, спокойно — как будто не спрашивает, а проверяет:
— Увидел что-то новое?
Я поднимаю глаза:
— Приглашение?
— Отдых.
— Понял
Пою: «Лишь бы ты ходила голою рядом..» — и смеюсь.
— Размечтался, — смеётся, шлёпает меня ложкой по лбу.
— Красивая.
— Любуйся, пока допиваешь. Нам пора.
Улыбается. Без кокетства.

Выдвинулись на автовокзал. Семь часов в автобусе — и мы в сказке. Язык Тролля. Каменный выступ над озером Рингедалсватн. Триста пятьдесят метров в пустоту. Смотришь вниз — и не веришь, что это Земля. Пейзаж — как с другой планеты: холодный, немой, вечный. Потом сидели на камнях. После подъёма — уставшие, мокрые, разогретые. Ели бутерброды, молчали. Симона чертила что-то пальцем на камне — круги, не круги, просто линию. Ветер был сильный, но она не дрожала. Казалась тёплой изнутри.
— Ты всегда такая? — спросил я.
— Какая?
— Спокойная. Ровная. Как будто тебе не навредить.
Она усмехнулась:
— Можно. Уже делали.
Пауза. Я не стал лезть.
Симона посмотрела на воду, медленно выдохнула:
— Мама болела. Долго. Я была рядом. Не просто рядом — была взрослой, когда сама ещё была ребёнком. Уколы, катетеры, палаты, очереди. Знала, где взять тазик, как поменять бельё, как страшно и больно. Мне тогда казалось: если всё сделаю правильно, никто не умрёт. Что есть какой-то правильный набор действий — и он спасёт. А потом — не спасло.
Она замолчала, закусила губу, но не отвела взгляда:
— Я была на практике, когда она умерла. Даже не попрощалась.

Я молчал. Она уже почти буднично:
— С тех пор не трачу время. Ни на «может быть», ни на людей, которые не мои. Если чувствую — иду. Если нет — ухожу. Жизнь слишком узкая.

Я ничего не сказал. Только сел ближе, положил руку ей на плечо — осторожно, без нажима. Она не отстранилась. Прислонилась ко мне — будто ненадолго, но осталась. С закрытыми глазами.

Мы сидели молча. Ветер шуршал травой. Где-то плеснула вода. Я чувствовал её дыхание — глубокое, с паузой. И понимаю , что становлюсь частью её памяти. Не случайным попутчиком, а тем, с кем можно просто посидеть в тишине. Не спасать. Не разгадывать. Быть рядом. И этого было достаточно.

Потом снова тропинки, фото, кофе.
Вели себя непринуждённо — с виду просто коллеги, случайно оказавшиеся рядом. Но я — нет. Я уже был в другом месте. Утром она показалась внешне, днём — изнутри. И я смотрел иначе: на то, как она двигается, говорит, кидает фразу через плечо. Ловил себя на том, что любуюсь. Внешностью, ощущением, будто мы знакомы сто лет. Только забыли. И теперь медленно вспоминаем — по мелочам: как она закручивает волосы, смотрит в даль слегка прищурив глаза , смешно зевает, не прикрывая рот.

К вечеру — отель. Небольшой. Ноги гудят, плечи будто в камне, в волосах — ветер. Молча разделись до футболок, по очереди в душ.
Прилично, но без зажатости. Всё по-взрослому.
Я разлил вино. Может выпьем — и граница сотрётся. Она села на подоконник. Босые ноги — в батарею.
Я — в кресле. Оба устали, но в кровати не торопились.
Она пригубила — и отставила бокал. Всё. Смотрела в окно. Свет ложился неровно, скользил по коже. Я смотрел на неё. Уже не как на попутчицу. Как на женщину, с которой хочу быть. Смотрел прямо. Не прятался. Она почувствовала. Повернулась. Задержала взгляд.

— Я спать, — сказала спокойно.

Две односпальные кровати.
Разделась. Легла. Без жеста «не смотри». И без «смотри».
Я снова смотрел. Не отворачивался. И не пытался. Разделся. Лёг. Но в свою кровать.

Тишина. Два тела. Два дыхания. И напряжение между ними — как третий человек. Тоже не спит. Тоже ждёт.

Я только шевельнулся, потянулся к её теплу — а она уже скользнула ко мне под одеяло. Быстро. Легко. Будто не я ждал — она.

Тело — горячее, уверенное. Дыхание ровное, Не спросила. Просто вошла ко мне — как в своё право.

Я набросился, но она остановила.
— Подожди, — прошептала. — Успей почувствовать.
И это стало совсем другим. Не просто страстью. Она вела, направляла, не уступала.

Пальцы — в волосах. Рот — открытый, тёплый. Брала меня в себя — по-разному. Не просто допускала — просила. Без слов. Поворачивалась, выгибалась, садилась сверху, вела бёдрами, ритмом, дыханием. Я терял контроль, растворяясь в ней — теряя лицо, имя, слова. Было тесно. Мокро. Глубоко. До предела. Без табу. Без страха. Словно всё давно между нами было, просто вспоминали по телу.

Мы прерывались — что-то ели, пили вино, касались, опять сближались. Она снова и снова открывалась — не снаружи, внутри. И я входил в это пространство, где не было ни времени, ни вопросов.

Поворачивалась ко мне спиной, смыкала бёдра и чуть выгибалась, словно звала в ещё не пройденное, в то, куда не каждый решится сразу. Но без давления. Как приглашение. Как вызов. И снова я был неистов. Она откликалась телом, направляла движением. Пальцами вела меня туда, куда сама готова. Где боль граничит с доверием, и только оно даёт разрешение. Мы снова прерывались — пили отдыхали. Я не опускал ее руку, боясь что она исчезнет. Была рядом — обманывала мою усталость. Опускалась, нежно, без спешки. Ласкала губами, языком — там, где пульс. Где усталость. Не похотью — заботой. Словно заклиная силы, втягивала их в себя. И снова — звала. Уже без слов. Я терялся. Но не хотел найтись.

Проснулся первым. Она спала. Смешно морщила нос. Дышала легко. Я смотрел. Не шевелился. Боялся, что проснется. Это не секс. Это — пиздец. Любовь, да. Без слов. Без гарантий. Без возврата. Но чётко: любовь. Я знал. Это не про влечение — давно не мальчик. Это про ту самую близость, когда не хочешь никого, кроме. Может уйти. Может забыть. Может растоптать. Но уже подписано. Без согласия мозга. Без права отозвать.
Любовь. Может — не к месту. Может — не взаимно . Может — не вовремя. Но всё. Уже. Без спроса. Без шансов назад.
Она проснулась, прищурилась, посмотрела на меня — и резко закрыла лицо рукой.
— Ой, блин, — выдохнула сквозь пальцы.

Я не засмеялся. Не пошутил. Просто ждал.

Симона сбросила одеяло, встала и пошла в душ.
Опять голая — но уже неуверенная. Сдержанная. Сжатая.
Ни жеста прикрыться — но и ни капли лёгкости.
Будто вся собрана внутрь.

Смотрел ей вслед. Чувствовал: внутри её что-то крутит. Вина? Вино? Страх? Отвращение? Всё вместе?

Собрались, спустились на завтрак. Вспомнили роли, в которые играли до ночи: дружелюбие, ирония, лёгкое подшучивание.

Общались спокойно. Без смущения. По-взрослому. Продлили номер ещё на сутки — не обсуждая, просто кивнули.
Снова вышли. Туристическая тропа, ветер, скользкие камни. Нас двое. Шли рядом, не касаясь. Но было ясно: ближе уже некуда. Поднялись на Прекестолен — Кафедру Проповедника. 604 метра над фьордом. Плоская вершина, будто создана, чтобы стоять на краю. Шли долго. Вокруг лес, камни, мокрый мох. Тропа то взлетала, то проваливалась. Ветер. Тишина. Редкие туристы. Всё остальное — вдвоём.

На вершине — пусто и просторно. Стояли рядом, смотрели вниз. Мир казался сказачным, чужим. А рядом — уже своим.
Симона стояла у самого края, смотрела вдаль. Простор был и в ней, и вокруг.

Я не смотрел на фьорд — только на неё. Лицо — раскрасневшееся, тёплое, живое. Губы — влажные, чуть приоткрытые. Она дышала часто, будто искала воздух, не находила — и снова искала.

Не выдержал: притянул к себе и поцеловал — жадно, резко, как путник, слишком долго шедший к воде. Она ответила сразу — горячо, будто ждала. Будто держала это в себе слишком долго.

Потом склонилась ко мне. Прижалась к груди.
Тихо:
— Мне утром было стыдно.
Пауза.
— Не знаю, что это было… совсем не я..

Я провёл рукой по её волосам:
— Симона…
Она приложила ладонь к моим губам:
— Нет, Сань… ты парень моей мечты.

Мы засмеялись — тихо, почти без звука, сплетаясь дыханием, будто стояли у открытой двери. Здесь. На высоте. Во вселенной. Только нашей. И на миг стало ясно: возможно, вот это — и есть навсегда.