Волчье Солнышко : Письмо в никуда

О, как мы были молоды!
Ему шестнадцать, мне семнадцать, ну и что?
Он брал меня за руку, волшебное действие, и я шла с ним, шла, шла, шагами, которые гулом отдавались в моей голове:"Ту, туу, тууу".

В сказочный час, ранним волшебным утром, с первыми лучами солнца над крышами он приходил к моему дому и стоял на ветру, обдуваемый ветром и снегом тополиного пуха.

Я становилась возбужденной и чувствовала, что пора. Говорила маме, что пойду выносить мусор, брала пакет и шла, шла, шла к нему, навстречу любви, глотая пересохшим горлом предвкушение счастья.
Мы шли мимо помойки, и это волшебное место навсегда запечатлелось в моей искореженной памяти, и пакет отправлялся в контейнер, а он держал меня за руку своей сильной, мужественной мужской рукой с длинными пальцами, похожими на щупальца морского животного, вышедшего на берег в незапамятные времена, в самом начале времен!
Далее начинались гаражи, вереница гаражей, анакондой извивающихся по периметру, а у него был ключ к любому, отмычка.
Сегодня он выбрал дверь, окрашенную синим, цвет любви синий, наш синий цвет нашей любви, и мы оказались внутри, среди хлама и пыли, но было все равно уютно, потому что он был рядом.
Из кармана своих широких штанин он доставал нужные к месту вещи, сегодня это был леденец, он был к месту и ко времени.
Мне пришлось лечь в пыль, но это было сладостно от предвкушения предстоящего, мои колени вибрировали, а руки двигались, хаотично касаясь его в разных местах, а голос мой выл песню соединения нас в единое целое.
Раздвигаю колени, он засовывает леденец внутрь и приникает лицом, язык поглаживает внутри, собирая сладость, мою сладость в обмен на мед его языка.
Так тянется, тянется, тянется, медленно, протяжно, невыносимо, и потом, потом, потом я впиваюсь в него ногтями, требуя продолжения.
Он смеется и наваливается всем существом, проникая огромным, тяжелым, продолговатым, заполняя все и навсегда.
Звезды обрушиваются на нас искрами и наступает ночь.

А потом, потом, потом он не пришел. Я стояла, как и раньше, у окна, каждый рассвет пробуждения, но его не было.
И тогда, устав, я двинулась к веренице гаражей и той синей двери, она была открыта.
И в пыли, в грязи там лежала, растопырив колени, какая-то невзрачная особа, с растрепанными волосами, с неестественно вывернутыми руками, подергиваясь в ритме его движений и из ее открытого рта, подлого рта этой дряни, неслись хриплые звуки кошачьего крика.

Не долго думая, я совсем и не думала тогда, я выхватила из кучи хлама в углу длинную штуковину непонятного назначения и обрушила весь свой гнев и горе на голову этой визжащей твари!
Ручей, текущий из-под них, алый ручей, застывал перед моими глазами, я смотрела и не могла наглядеться на щупальца его нежных морских пальцев, перепонки которых застыли лепестками опавших листьев.
Таков был конец света за синей дверью пыльного гаража, заметенного снегом тополиного цвета.

И вот сейчас я тут, тут, тут сейчас, я шью зимние рукавички, меня научили строчить на швейной машинке, но мне неудобно сидеть, потому что мой увеличившийся живот упирается в стол, мне говорят, что скоро это закончится и будет легче, плод выйдет живым мальчиком и я смогу его обнять.
Но мои колени дрожат, вибрируют в такт швейной машинки и рукавички выходят кривыми, впрочем, здесь у всех так, даже у тех, с пустым животом, потому что жизнь у всех здесь пустая и никчемная.