ЛУНАЛУ : 35, Моё Твоё

Моё тело — не храм и не крепость, а дом с открытыми окнами: иногда сквозняк, иногда запах хлеба, иногда соседи смеются за стеной. Мы с ним давно на «ты»: оно мне моргает нервным тиком, я ему отвечаю сахаром и водой; оно мне выкатывает синяк как аргумент, я ему — сон, мягкий, как вата. Ему — тридцать пять, как и мне. Мы вместе прожили все свои годы и наконец научились не спорить по пустякам. Чуть ли не в первый раз у нас общий план, а не война за сантиметры бедра, за размер лифчика, за длинный язык. И да, я буду говорить интимно и прямо, как умею, потому что мне есть что сказать.

Я помню своё маленькое тело без стыда и без похоти: ссадины на коленях, жжёный йод, ночные простыни из пота и тревоги. Я помню, как училась отличать холод от страха, боль от гнева, голод от скуки. Помню первые «тяжёлые чашечки» на груди — не событие, а гравитацию, новый закон, который вышел без обсуждения. Бретельки врезались под лопатки, спина впервые узнала слово «держи». Я росла в это тело как в платье на размер больше: подбирала подол, подвязывала пояс, пока не обнаружила, что платье сидит, и мне в нём комфортно. Потом зеркало перестаёт быть врагом и становится соучастником. Я вставала перед ним, как перед судом, а уходила — как с тайной. Кожа просила пальцев, пальцы — правды. Я училась гладить себя не для того, чтобы понравилось, а чтобы понять: где начинаюсь и где из-за старой привычки исчезаю. Лобок под ладонью — как закрытая дверь: сначала слушай, только потом заходи. Я слушала. Сердце отбивало свой такт, дыхание упиралось в диафрагму, как в стену изнутри, и, когда наконец открывалось, я слышала знакомый звук — не ах и не стон, а то тихое щёлканье, каким у меня защёлкивается спокойствие. Это было моё «да». Я выучила его, как пароль.

Ещё позже — появляешься ты. Твоё тело приходит в мою жизнь не с фанфарами, а со своим другим порядком. Ты пахнешь желанием и нетерпением. Я узнаю тебя ладонями: нащупываю ключицу, как ручку двери; локоть — как поворот; колено — как ступень. Я люблю твои лопатки — они, как две правды, под которые удобно подложить щёку и не бояться. Мы долго учились разговаривать кожей. Слова часто мешали, особенно умные, особенно длинные; тело всё объясняет короче. «Здесь? Так? Сильнее? Нет? Стоп». Наше «стоп» не остывает, не ломается, не стыдится — и потому наше «да» не липнет к горлу, а выходит на воздух, как смех.
Моё тело смешное и честное: оно умеет моментально выставить рёбра, когда мне страшно, и так же мгновенно расправить плечи, когда ты целуешь шею, медленно, как читаешь на ночь. Оно ненавидит холодный кондиционер на соски и обожает, когда горячая ладонь накрывает живот, как кастрюлю с супом — не для красоты, а чтобы не убежало. Моё тело умеет быть кошкой: обнюхает твою ладонь, толкнётся виском — «ещё?», потом, послушно, выгнется, чтобы взять тебя глубже, не из вежливости, а из согласия. Иногда ты касаешься меня зубами — осторожно, смешно, как проверяешь спелость персика. Мне нравится это на границе — не боль, не щекотка, а тонкий ток по коже, который учит доверять и просить. Я говорю: «Вот так, не больше». Ты смеёшься и отвечаешь: «Я слышу». И я правда верю.

В тридцать пять я полюбила свой живот. Он перестал быть врагом обтягивающего платья и стал тёплой подушкой, в которую ты прячешь лицо, когда говоришь, что сегодня был жестокий день. В тридцать пять я смирилась с бёдрами, которые никогда не пролезали в идеальные джинсы без танца в примерочной; и выяснилось, что танец — это главное. Я подружила с собой свою спину: перестала нагружать её чужими чемоданами и чужими послезавтра. Колени щёлкают по утрам, но они ведут меня туда, где я хочу быть. Руки тянуться к твоим плечам, и это каждый раз — как возвращение домой.

Мы любим друг друга не только на простыне. Мы дружим в поту — когда бежим и смеёмся, а у меня хватают икры, как будто кто-то в темноте схватил меня за ногу. Ты кладёшь ладонь туда, где сводит, и держишь, будто говоришь мышце: «Тише, тише, мы свои». Мы дружим в ссорах — когда мои плечи каменеют, а ты не ломаешься о них, а садишься рядом и молчишь. Тела умеют молчать лучше голосов: твоя теплая тень по стене — мой луч надежды. Мы дружим в болезни — когда мне больно, ты не героизируешь, а подаёшь воду и таблетку, и моя кожа благодарит тебя мурашками, как аплодисментами. Мы дружим в мелочах — моё тело знает, как ты дышишь, когда засыпаешь. Оно подстраивается, словно два метронома решили идти рядом.

Любовь — это физиология, которую мы перестали стесняться. Не потому что нам всё можно, а потому что мы научились спрашивать. Я люблю, как твоя рука меня ищет вслепую, уверенно, как знает короткую дорогу к моему «да»: по внутренней стороне бедра, там, где кожа тонкая, как бумага; по округлости попы, там, где ласка рождает желание. Мне нравится, когда ты входишь в меня медленно, будто меняешь воду в вазе, где стоят цветы: без резких движений, с вниманием к каждой капле. Люблю, когда ты задерживаешься, не спеша, и мы дышим ровно, как два человека, которые наконец перестали опаздывать. Иногда прошу быстрее, жадно, с рыком, который неадекватно стеснялась когда-то. Желание — не спектакль для публики, а рабочая встреча двух тел, у которых сегодня общий дедлайн: удовольствие.

Ирония проста: сколько лет я пыталась украсть у себя моё же тело — выкрасить, утянуть, загладить, сделать «как у них», — и только сейчас оно стало совершенно моим, когда я перестала его брать в аренду у чужих взглядов. Моё тело говорит со мной, как профсоюз: «Мы живем, но по правилам. Пить воды, спать, не соглашаться на боль, которая о себе предупредила». Я слушаю. Иногда срываюсь — поздний сахар, злость, ненужные каблуки; тело потом выставляет счёт спазмами и тоскливым утром. Мы миримся растяжкой, йогой, йогуртом и тобой. Ты — мой лучший компресс.

Есть вещи, о которых не принято говорить, но я скажу. Мне нравится, как пахнет между моих ног после тебя — не потому, что это «сексуально», а потому, что это мы. Мне нравится отмечать на простыне наши маршруты — как карта, по которой мы можем вернуться. Мне нравится, когда ты слегка прикусываешь мои бёдра ближе к паху, оставляя там маленькие неровные созвездия; я в них ориентируюсь лучше, чем в Большой Медведице. Мне нравится, как моё тело иногда становится жадным до боли, но выбирает не боль, а её край — как солёный ободок у бокала. Мне нравится говорить «стоп», когда в груди всплывает старая тень, и слышать, как твои руки становятся шире: они держат не только меня, но и мой страх. Мне нравится, что наши тела выбирают нежность как стратегию, а не как уступку.

Иногда мы ссоримся с телом. Оно упрямится. Волосы решают электризоваться, кожа — капризничать, матка — заявлять рабочие дни, когда у нас свидание. Мы обо всём договариваемся. Я перестала воевать с циклом — мы живём в одном календаре. В дни крови я люблю себя так же, как в дни праздника: меняю бельё чаще, сплю крепче, ем солёные огурцы с шоколадом, потому что так надо моему внутреннему химзаводу. Ты знаешь эти дни и не приходишь с фанфарами — приходишь с теплом и сериалом, и мы смеёмся, что мой организм всерьёз думает, будто строит новую вселенную раз в месяц. Может быть, и строит.

Всё это — про моё тело. Но называется «Моё ТВОЁ » не случайно. Моё тело читает твоё, как книгу без букв: оно понимает, когда ты устал, по тому, как твоя спина оседает, и отвечает — ладонью на плечо. Оно чувствует, когда ты боишься, по тому, как холодеют твои ладони, и согревает — подмышкой, животом, бедром. Оно знает, где ты живёшь, даже когда тебя нет рядом: я ложусь одна на твою сторону кровати — и засыпаю.
Моё тело — моё, без условий. Оно со мной до конца, даже когда я буду забывать имена и списки покупок, оно всё равно будет держать мне равновесие. Твоё тело — твоё, и потому я люблю его ещё больше: я люблю в нём свободу, с которой оно приходит ко мне. Мы совпадаем не потому, что один — продолжение другого, а потому, что мы два самостоятельных берега, между которыми течёт река. Иногда она бурная, иногда тихая, но всегда — наша.

А теперь — интимно, без прикрас. Я люблю, когда ты опускаешься ниже и язык идёт туда, где я горячая. Я люблю, когда ты задерживаешься не ради трюка, а чтобы дослушать меня до конца — как хорошего спикера, у которого наконец случился главный тезис. Я люблю, когда твои пальцы входят в меня вместе с воздухом, а потом останавливаются — и я буквально тяну тебя глубже всем телом, без стыда, как будто бросаюсь в воду. Я люблю твой член. Люблю эту власть над ним — сладкую, тайную, как знание пароля к живому телу. Вижу, как он откликается, растёт, как становится сильным и уязвимым одновременно. Он красив — наглый и нежный, твой и мой, принадлежащий обоим и никому. Он ищет меня везде: толкается на кухне когда я готовлю, тянется в душе под шум воды, выискивает среди травы и деревьев, будто их тени слишком узки для его жадности. Люблю гладить, ласкать, целовать, обводить языком, шептать ему, будто он хранит тайный разум. Он отвечает по-своему: то скрывается, то вырывается наружу, но всегда возвращается ко мне. Потому что любит — любит меня, любит любить, любит играть. Зову — и он откликается, тяжёлый, горячий, живой, желанный — как самое личное признание без слов.

И ещё. В тридцать пять моя кожа научилась распознавать ложь быстрее языка. Если что-то не так — она сохнет, закрывается. С тобой — она раскрывается. С тобой мой сосок отвечает быстрее мозга, а мой мозг говорит благодарю. С тобой моя шея просит медленных поцелуев, как старые стены — извести, и получает. С тобой мои бедра встают в правильный угол, даже когда я думаю о налогах. Секс с тобой — не отдельный праздник, а наша регулярная сессия правды. Иногда быстрая, иногда — длинная, как зимний вечер, когда мы выключаем все звуки мира и слушаем, как двигается кровать.

Мы не идеальны. Бывают дни, когда тело моё — чужое: вздувшийся живот, вязкая усталость, бессонница. Бывают дни, когда твоё — усталое, глухое. Мы не отменяем друг друга, просто перестраиваемся: гладим, держим, откладываем. В этом и есть дружба тел — не в новогодних фейерверках, а в будничных жестах, из которых складывается дом. Наш дом — здесь, в коже, между ребром и бедром, в влажном сгибе локтя, в ямочке над ключицей, в горячем меж нами.
Когда-нибудь это тело устанет. Кожа станет тоньше, кости — громче, дыхание — короче. Я хочу, чтобы к тому времени у нас была одна привычка: держаться. Не за молодость, не за образ, а за теплоту. Чтобы, когда ты положишь ладонь на мой живот, он по привычке успокоился. Чтобы, когда я положу ладонь на твою грудь, она вспомнила свой ритм и пошла ровнее. Чтобы все наши «стоп» и «да» так и остались между нами — как хорошие слова, не требующие свидетелей.
Моё тело — моё. Твоё — твоё. А всё вместе — наше. И это не романтика, это физиология, в которой наконец-то есть место любви.