Хир : Окно.

Последнее время не спалось, вот и сегодня Негодный раскачиваясь на стуле, отталкиваясь ногами от противоположной стены кухни, дожидался, пока вскипит чайник. На столе лежала отрезанная корочка хлеба, однажды он зашел в невзрачный магазин – в котором ценники были заполнены от руки, не чета современным супермаркетам, и там купил белый хлеб, свежесть и аромат которого напомнили Негодному время, когда он был беззаботным мальчишкой, с тех пор там и покупал всегда, а потом пил сладкий чай с хлебом слыша окрики матери из далекого детства о том, что сначала надо вымыть руки.

За окном был виден снег, неторопливо падающий сквозь оранжевый свет фонарного столба, смотреть на который было так же приятно, как на горящий костер в кромешной тьме, вдыхая дым запеченной картошки.

Тишину, могущую быть умиротворенной при других обстоятельствах разрезал крик вороны, одновременно резкий, циничный и вопрошающий причем кричала она всегда по два раза: «Каррр! Каррр!», а Негодному чудилось, что ворона несчастна и одинока, но не сломлена, так как слышались и вызывающие ноты и презрительные, мол: «Хуй на вас всех!» и он уважал птицу и скучал по ней, если той долго не было слышно. Негодный с радостью поделился быс ней и теплом и хлебом, но ведь где была ворона, а где он?

Больше всего он любил смотреть в окно утром, когда невыспавшиеся и раздраженные люди шли на работу, несмотря на пестроту одежд, они были одной серой массой, все на одно лицо и походка была одна и та же – походка навьюченного животного, в памяти сразу всплывало описание Горьким идущих на завод рабочих в его «Матери», разве что гудка не было слышно. В такие моменты он искренне радовался, видя озабоченных и несчастных людей, с лиц которых не сходило недоумение о том, что несмотря на выполняемые правила и соблюденные устои – облегчения не наступало и некоторое время чувствовал себя выше и лучше их, неторопливо поглощая полноценный завтрак, а не остатки вчерашнего ужина.

Постепенно темнеют окна в доме напротив, он даже выучил очередность, с которой обитатели квартир этого дома ложатся спать и мысленно переносился к ним, но с раздражением пресекал свое воображение, когда вырисовывалась картина уютного семейного ложа, освещенного мягким светом торшера. Взгляд его тотчас падал на фотоснимок, лежащий на столе, запечатлевший два счастливых лица, его и женщины… тогда она еще называла его Митенькой, а не бездушным «ты» и еще не перестала спрашивать - почему он задержался на работе. За всю их жизнь фотографий больше не было и теперь он понимал, что эта отображала некий рубеж, о котором и не подозревал в то время.

Оказывается, что гнать от себя мысли – довольно мерзкая привычка, так как окончательно упускается возможность исправить то, что через некоторое время становится непоправимым. Безысходность накапливается в организме сначала ощущением легкого дискомфорта, и вот уже ты в болоте - разлившимся от ручья, на русло которого упал валун. Негодный ясно ощущал теперь, что жизнь вроде продолжается, но по инерции и без его участия, а ему осталось довольствоваться лишь воспоминаниями, полными ошибок и валун ему уже не сдвинуть.

Он боялся окна в преддверии праздников, когда те же самые люди вдруг преображались, их лица светились надеждой и предвкушением, а спины распрямлялись, несмотря на многокилограммовые ноши, они были похожи на караван, который наконец-то дошел до пункта назначения, после долгого перехода. Тоска разрывала его, тем не менее, он не в силах был отвести взгляда, полного зависти, затмевающей прошлые ликования. Наутро он с омерзением вытряхивал пепельницу, полную окурков со следами губной помады, потом… да не все ли равно, что было потом, ведь его взгляд и сейчас блуждает по пустым глазницам окружающих домов в надежде отыскать свет хоть в одном окне, а сердце замерло в ожидании крика вороны.

Хир.