Чхеидзе Заза : ДЕНОМИНАЦИЯ

Шел 1998 год. Та самая смутная, нервная пора, когда из кошельков людей вытравливались лишние нули. Слово, деноминация не сходило с газетных полос и телеэкранов, висело везде, в очередях у банков и в прокуренных трактирах. Тысяча старых рублей за один новый, твердый, «отяжелевший» рубль. Для большинства обывателей это была головная боль, возня с мелкими купюрами, пересчет сбережений, ощущение, что жизнь в очередной раз перетряхивают, как старую тахту.
Но для некоторых предприимчивых знатоков русского языка это был золотой час. Распахнутое настежь окно возможностей.
Именно через это окно в Россию хлынул поток из солнечной, раздираемой внутренними проблемами Грузии. Ехали они — «челноки деноминации». Не с ящиками хурмы и ткемали, не с тюками душевой бижутерии и крашенных в синьке гвоздик, а с большими китайскими в красную клеточку сумками, кожаными саквояжами и даже рюкзаками, набитыми до отказа пачками банкнот образца 1993-95 годов. Эти деньги, уже объявленные в России «старыми», в Грузии еще ходили вовсю или копились на руках, ежедневно обесценивая экономику страны . И их можно было купить или собрать за некоторую мзду обменять у русских знаёмых.
Молодой парень по имени Георгий, сидя в купе поезда «Тбилиси-Москва», чувствовал себя не то контрабандистом, не то аргонавтом. У его ног лежал неподъемный спортивный баул, внутрь которого, под слой одежды, были заботливо уложены миллионы. Не фантастические богатства, а просто груда бумаги с портретами и хаотичными водяными знаками. За эту бумагу в Питере, у «нужных девчат из банка», он должен был получить уже настоящие, новые хрустящие деньги..
Его СВ вагон, мерно стучал колесами по стыкам рельсов, а его самого трясло от нетерпения.
За окном, в кромешной тьме, проносились призрачные очертания спящих полей России, — сливаясь в один непрерывный поток забытой истории. В двухместном купе, пахнущем кожей, махоркой и древесным углём от отопления, Георгий внезапно ощутил себя не пассажиром, а главным действующим лицом начавшегося романа.
Она вошла где-то на платформе Хутор, и с её появлением воздух сгустился, наполнился ароматом горького миндаля и чего-то неуловимого — старого пергамента, или высушенных лепестков роз. Эта женщина была воплощением толи славянской ,толи татарской Вечной Женственности, о которой писали русские символисты: волосы цвета воронова крыла, собранные в тяжёлую косу, глаза, в которых тонули бездны, и плавность движений, будто позаимствованная у фресок древних византийских храмов.
Почему этот звук поезда убаюкивает меня в такой деликатный момент думал Гиоргий. И откуда же он появляется? Ведь на первый взгляд, полотно рейс является абсолютно ровным. Да и сами колеса являются идеально круглыми и имеют ровную поверхность
-Все дело в особенном строении рельсов, ответила она словно читая его мысли. Как и большинство изделий большой длины из металла и других материалов, они не совсем ровные. А все потому, что современная промышленность не позволяет укладывать один цельный рельс от начала пути до его завершения .
Георгию было холодновато, и поэтому сидел он в своём дорогом полушубке, от которого исходил запах благополучия. Золотая цепь и образ Св. Птолемея, лежал на груди не как вульгарное украшение , а как древний шейный обруч князя-воина.
Женщина вдруг достала из саквояжа фляжку с облепиховой водкой — не простой, а настоянной на травах что знают лишь старые немые знахарки, и две серебряные чеканные рюмки.
Ритуал возлияния был исполнен с такой грацией, что обрёл сакральность. «За случайность, которая есть высшая форма закономерности», — сказал Георгий, возвышенно щёлкнув пиалами. «За мимолётность мгновения, которое стремится стать вечностью», — поправила она, и её взгляд стал влажным и глубоким.
Чувствовал он себя невероятно органично. Его речь, отточенная в университетских аудиториях и в коридорах новых московских контор, лилась плавно и образно. Он влился в разговор и говорил о Бараташвили и Пастернаке, о том, как история Кавказа вписана в мраморный свиток империи, и восхищался собой, этим новым, отполированным, успешным своим воплощением. Она слушала, кивала, и в её томном взгляде таилась бездна веков.
Он пил. Напиток горел, но не только алкоголем. В том жжении было что-то минеральное, металлическое, будто он проглотил растопленный горный лёд, смешанный с пылью звёзд. Свет в купе начал пульсировать, синхронно со стуком колёс. Голос женщины отдалился, превратившись в колыбельную на забытом языке.
И тогда Георгий увидел как в её тёмных, будто полночь, волосах внезапно расцвела дзигокубана — красная паучья лилия, цветок мёртвых, предвестник ухода в иную реальность. Из её чашечки, будто из жерла вулкана, хлынул рой фиолетовых и охристых бабочек. Не живых, а словно вырезанных из сумрака самой преисподней.
Они, как посланцы адких глубин, слетались к каждой пряди её волос, и их взмахи — не шелест, а звук рвущегося шёлка времени, — гасили окружающие огни: сначала лампу в купе, потом тусклые фонари за окном, пока весь мир не погрузился в бархатную, абсолютную тьму.
Затем, из самой этой тьмы, появились они — малиновые пчёлы. Их тела сверкали, как рубиновая эмаль, а жужжание было похоже на отдалённый хор анахоретов монахов, поющих наоборот хвалебные гимны. Пчелки кружили вокруг его головы, не жаля, но откладывая в его сознание мёд из чистых, сияющих образов.
Потом началось падение с невидимого неба, пробившего потолок вагона, медленно, как в замедленной съёмке, посыпались ангельские перья, ослепительно белые, и серебристый дождь влюблённости — мириады искрящихся капель, каждая из которых была зеркалом, отражающим её лицо. А вдали, сквозь гул колёс и стон металла, запели сирены. Их голоса были сотканы из шепота трав, журчания горных рек и обещаний забытого рая. Они пели ему самые сладкие свои чарующие мотивы, пели о обретённой в мгновении вечности, о любви, что сильнее страха перед смертью.

Это был не сон, а откровение. Георгий понял, что прикоснулся к тайне, стоящей за покровом реальности, и эта женщина была её жрицей...
* * *
Он очнулся от ломоты в висках и леденящего холода. Купе было пустым. Мерцал жёлтый свет лампы. Не было дорогого полушубка, согревавшего как Южное солнце. Не было тяжести золота на шее и запястье. Не было также барсетки с деньгами и документами и самого главного — сумки с деньгами- паспортом в новую жизнь.
Он был раздет и опустошён. Не было и той горделивой личности, что так восхищалась собой несколько часов назад. От того Георгия остался лишь холодный, дрожащий силуэт.
Он машинально сунул руку в карман штанов и нащупал смятую в клеточку бумажку. Развернул. На ней, выведенным изящным, почти каллиграфическим почерком, значилось:.
+7 905...
Миранда