Игорь Бекетов : Простая история

Простая история

Дождь шёл с утра. Не то чтобы ливень, а сеющая осенняя пыль. Небо – серая мокрая вата, куда ни глянь. Виктор вышел на крыльцо своего старого дома, потянул носом сырой воздух. Пахло прелой картошкой, дымом из соседней трубы и тоской.

В кармане у него лежала телеграмма. «Приезжай, договорились, шофер, восемьдесят тысяч». Телеграмма от двоюродного брата, Сёмки, который работал монтажником где-то под Новосибирском. Телеграмма мялась в кармане уже три дня. Время от времени Виктор её вынимал, читал и клал обратно. И все раздумывал вечерами, вышагивая в избе по стонущим половицам, поглядывая на фотографии покойных родителей.

И вот сейчас, глядя на дождь, он понял: надо решать. Либо сейчас, либо никогда. Сорок лет, холост, живет один в родительском доме. Работал на фермера, потом на лесопилке в райцентре, потом и она встала. Нынче шоферит, возит председателя поселкового совета. Денег — чтобы только ноги не протянуть. А тут — восемьдесят тысяч. Цифра высвечивалась в голове, как неоновая вывеска. На них можно… Да на них можно всё. Новый пол в доме положить, мотоцикл купить, в городе в ресторане посидеть. Мечты были простые, мужицкие.

Но внутри, под рёбрами, ныло. Не болело, а именно ныло. Бросить дом? Отчий дом, который еще дед ставил, в котором родился и он, и его сестра, давно уехавшая в город. Бросить огород, который он уже перекопал под зиму? Бросить речку, на которой каждое утро туман стоит, как молоко? Бросить всё это — ради рублей и жизни в общаге с такими же, как он, сорокалетними мужиками, которые по субботам будут глушить водку и врать о женщинах, которых у них нет?

«Чего же я, дурак, маюсь-то? — думал Виктор, закуривая сигарету. — Все нормальные люди рвут отсюда. Деревня-то помирает. Смотри — через дорогу у Федосеевых окна заколочены; у Коноплёвых старуха одна осталась; молодёжь, считай, вся извелась. И я тут как памятник. Кому нужен?»

Он вошёл в дом, стал собирать вещи. Сложил их в свой армейский вещмешок, потом сел на табурет и снова закурил. Он представил, как приедет в Новосибирск, как на перроне его встретит Степка, уже городской, при шляпе. Виктор был уверен, что все городские носят шляпы. «Витёк, ты принял верное решение! — скажет он. — Тут жизнь кипит!» И поведёт его в барак, в душную комнату с койками. И начнётся новая жизнь. Работа, деньги, походы в столовую, редкие поездки домой.

А потом он представил этот дом без себя. Тишина. Пыль на окнах. Мыши. Печь холодная. И сердце его сжалось так, что он аж согнулся. «Нет, — сказал он вслух. — Не могу».

Словно кто-то другой за него решил. Он встал, вытряхнул вещи из вещмешка обратно в сундук. Подошёл к окну. Дождь кончался. Из-за тучи пробивался худой, холодный луч солнца. Он упал на мокрый штакетник забора, на гроздья рябины у калитки, на давно пустующую собачью будку…

Виктор вышел на улицу. Дышалось легче. Он пошёл, не зная куда, просто так, по расхлябанной деревенской улице. Встретил ту самую старуху Коноплиху. Она тащила от колонки вёдра на коромысле.

— Витя! Помоги, милок. Больно чижало.

Он молча взял коромысло, понёс воду к её дому. Вода в вёдрах плескалась, от неё пахло железом и речной глубиной.

— Спасибо, родной, — сказала старуха, открывая дверь. — Заходи, я тебе пирожка дам, с капустой, сегодня пекла.

— Не надо, баба Катя, — отмахнулся Виктор.

— Как не надо? Надо! — уперлась старуха. — Ты не чужим будь. Один-то ты, чего там у тебя в холодильнике… пусто.

Он зашёл. В избе пахло тёплым хлебом, сушёной мятой и старым деревом. Сел за стол. Бабка налила ему молока, подала пирог, еще теплый, с дымком.

— Слышь, ты вроде уехать собрался? — спросила она, глядя на него умными, выцветшими глазами.

— Было дело, — буркнул Виктор, отламывая кусок пирога.

— И передумал?

— Передумал.

Старуха помолчала, покачала головой.

— Правильно. Кому тут за старюгами приглядеть? Мне вон дрова поколоть надо, а сил нет. А ты уедешь — кто сделает?

Виктор посмотрел на её руки — сухие, в коричневых пятнах, с распухшими суставами. И вдруг понял, что эта его тоска, эта ныть под рёбрами — она про это. Про то, что он тут нужен. Бабе Кате — дров заготовить. Соседскому пацанёнку безотцовщине — велосипед починить. Дому — чтобы дым из трубы шёл. Земле — чтобы кто-то по ней ходил.

Он вышел от старухи, чувствуя в желудке приятную тяжесть пирога. Телеграмма в кармане стала лишней. Он вытащил её, аккуратно разорвал на клочки и бросил в лужу. Бумагу понес по луже оживший ветерок.

Виктор вернулся домой, растопил печь. Затрещали дрова. Огонь оживил избу, отбросил на стены тёплые тени. Он сел на лавку, и стал смотреть на огонь. Тоска никуда не ушла. Она была тут, с ним. Но теперь она была не колючей, а тихой, привычной, как эта старая лавка. С такой тоской можно было жить.