Renat-c : ИНЦИДЕНТ В АРАВИЙСКОМ МОРЕ. Глава 6. Бархатный давос.

предыдущая глава: https://litprom.ru/thread88597.html
начало: https://litprom.ru/thread88529.html


Глава 5. “Бархатный Давос”.

Цюрих, январь 2018 г.

Женский голос монотонно зачитывал: “Zurich, Gate A… Frankfurt, Gate B…”, прорываясь сквозь плотную стену человеческих голосов. В зоне выдачи багажа было светло, Григорьев и Щербина устало щурились. “А Королеву снова удалось сохранить приглаженный вид” - с легкой завистью думал Левин.
В пестрой толпе, ожидающей чемоданы, были и другие россияне. Некоторых Алексей видел по телевизору. Например, хмурого пожилого человека с черным рюкзаком и значком на лацкане, брюнетку в строгом сером пальто, стоящую рядом.
У ленты стояли по-деловому одетые владельцы “заводов-пароходов”, лыжники в ярких непромокаемых штанах, которые, впрочем, тоже могли оказаться людьми непростыми, и обычные путешественники. Приехавшие на форум выделялись одеждой и внимательными взглядами, которые они бросали друг на друга.
Левин в помятом костюме, с пальто на руке, и с ноутбуком на боку, был частью потока, который скоро устремится из аэропорта и на целую неделю захватит отели у подножия альп. Обмен информацией, новые знакомства. “Сейчас они выйдут из стеклянного здания и красивый шаттл повезет их в будущее…”
На улице действительно ждал небольшой автобус. Черное, пасмурное небо отражалось в его стеклах. Внутри уже сидели три индийца. Они не пахли благовониями и на их головах не было тюрбанов. Безупречные деловые костюмы, лакированные туфли, зеленые, с золотым тиснением, бейджи. Сидевший у окна держал айфон и негромко говорил по видеосвязи. Поймав взгляд, Левин кивнул. Индиец улыбнулся - вежливо, без интереса…
В салоне было тепло и сухо. Водитель тронулся сразу, без вопросов.
За стеклом проплывали огни развязок, мелькали дорожные указатели. Левин успевал разобрать только отдельные слова, но и этого хватило, чтобы понять - он уже не дома.
Григорьев листал программу форума, делая пометки карандашом. Время от времени, он хмыкал и возвращался на страницу назад.
Королёв сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, будто дорога его не интересовала вовсе.
Щербина положила телефон экраном вниз и смотрела в окно.
Город редел, огни отступали, пространство становилось темнее и свободнее. Сначала Левину было непривычно без сопровождающего, типа гида, который мог объяснить местные правила, но он быстро привык и успокоился.
Дорога пошла вверх. За окнами появились темные склоны с пятнами леса, редкие дома.
Миновав предгорья автобус въехал в Давос, прополз минут пять по забитому променаду и вырулил к парадному подъезду огромного здания из стекла и бетона. Остановился.
“Steigenberger Grandhotel Belvedere”... - прочел Левин.
Водитель, обойдя машину, открыл багажник и пассажирские двери. Левин потянулся к чемодану, но его остановили, едва заметно показав рукой: не вам.
Пока индийцы выходили, их кожаные чемоданы уже стояли на очищенной от снега площадке.
-Have a good day, sirs! - произнес шофер, придерживая им дверь. Тут же подскочили портье в ливреях отеля.
Индийцы, не оборачиваясь пошли к входу, из которого навстречу высыпала небольшая делегация, во главе с улыбающимся европейцем в строгом костюме. Их ждали.
Индийцы зашли, и двери “Бельведера” закрылись.
В автобусе стояла тишина, было слышно как работает на холостом ходу двигатель.
-Зеленые, - пробормотал Роберт -... другой уровень. Похоже здесь их штаб-квартира…
Шофер сел за руль, молча хлопнул дверью, и автобус тронулся прочь от сияющего входа в “Бельведер”.
Ехали ещё минут пять. Блеск Променада постепенно гас. Здания отелей становились ниже, фасады - проще. Чаще из дерева. Автобус свернул в боковую улочку, где снег лежал нетронутым полотном, и остановился перед трёхэтажным зданием из почерневшего дерева и серого камня.
-Hotel Astoria - произнес водитель, уже без всякого пиетета, - Конечная!
Он заглушил двигатель, открыл багажник и, отступив назад, посмотрел на ребят.
-Danke, дружище, мы справимся! - сказал Григорьев, ловко стаскивая свой саквояж.
Шофер кивнул, отошел к кабине и достал телефон. Он подождал, пока приехавшие затащат чемоданы, и только когда гости скрылись за дверями отеля, сел в машину и уехал.
Королев с Щербиной вышли покурить. Следом подтянулись и Роберт с Алексеем.
Они стояли на тихой улочке. Холодный воздух пах дровами и мокрым камнем. Горевший над входом в “Асторию” старомодный фонарь, отбрасывал медовый свет на тёмную обшивку фасада.
Блеск “Бельведера” остался позади. Их штаб теперь здесь. У подножия горы…
Отель показался Левину небольшим, но уютным: люстра под низким потолком позволяла разглядеть панели стен из коричневого дерева и, собранные в строгий викторианский рисунок, квадратики плитки. На стойке лампа с абажуром. Ее желтый свет выхватил из темноты руку портье, выкладывающую конверты…
Два из них забрал Григорьев, поинтересовался расписанием шаттла. Получил распечатку. Голос его в лобби звучал глухо, без эха.
Щербина, взяв свой конверт, наклонилась, и тихо, одними губами, что-то сказала портье. Тень его головы дернулась по стене, и из-под стойки возник еще один - уже серый, побольше. Александра, не глядя, сунула его во внутренний карман,
обернулась. Ее взгляд встретился со взглядом Левина.
-Первый раз здесь? - в голосе не было менторства, только лёгкое любопытство.
-По глазам видно? - усмехнулся Левин.
-Видно. Что ты ещё не устал от этого, - она кивнула в сторону кресел с неясными фигурами. - Наслаждайся. Это быстро приедается.
Уже в дверях, бросила через плечо:
-Завтра в одиннадцать - биоэтика. Узнаешь, кому сколько лет отмерили. Приходи, не пожалеешь.
И, чуть улыбнувшись, растворилась на лестнице.
В креслах, расставленных здесь и по коридору, действительно было несколько гостей. Пахло кофе и старой мебелью. “Вполне себе обстановка для неспешных разговоров” - подумал Левин. Ему вдруг нестерпимо захотелось закинуть чемодан в номер и тут же, немедля, вернуться. Устроиться в одном из этих глубоких кресел, с чашкой кофе, и, наконец успокоившись, помечтать о перспективах. Глядя в окно на тот самый склон, укрытый идеальным снегом. Ощутить то же, что и эти люди: тихое, уверенное предвкушение мира, в который он уже допущен…
Григорьев предложил посмотреть лифт, встроенный много позже самой постройки. Тот спрятался за лестницей, за решетчатыми дверями с вензелями и надписью “Astoria” Внутри - зеркала и потускневшая медь.
Будущие “юные лидеры” зашли, задвинули дверь и Левин нажал круглую медную кнопку.
-Ну хоть лифт есть - усмехнулся Роберт. Он посмотрел на свое отражение в зеркале и вздохнул.
Левин и Королев промолчали.
Проходя мимо номера Щербиной Роберт крикнул в приоткрытую дверь:
-Саша, час на раскачку! Встречаемся внизу.
Коридор был застелен ковром бордового цвета, в котором тонули, стертые временем и ногами, узоры. Стены были обиты тем же что и в лобби деревом. Они казались высокими, и полутемный коридор Левину чем-то напомнил шахту.
Материалы поглощали звук, создавая неестественную, давящую тишину…
Молодой сценарист подумал о том, что отель, щедрый на уют в общественной зоне, в приватной зоне экономил на всем: на свете, на сантиметрах и даже на воздухе.
Тяжелые двери с латунными номерками в два ряда, одинаково глухие и закрытые. Правда проходя мимо одной, он услышал приглушенный звук телевизора, а где-то говорили по-английски. Неподвижный воздух пах пылью, висящей в лучах редких настенных бра, и далеким, едва уловимым ароматом дорогого кондиционера для белья, одинаковым для всех комнат.
Скрипящий в этой ковровой трубе паркет выдавал возраст здания. Григорьев остановился у номера “213”, третьим направо, они же с Королевым пошли дальше.
Номер оказался в самом конце, рядом с выходом на пожарную лестницу.
Ключ сухо щелкнул в замке.
Узкая комната была лаконична убранством. Две кровати вдоль стены, напротив стол, и телевизор над ним. Между телевизором и дальней стеной еще уместилась картина в золоченой раме, делая тесноту бесспорной.
-Местный пейзаж, судя по всему… - пробормотал Королев, подняв взгляд на картину. Он выбрал кровать у окна.
Разобравшись с вещами, спустились в лобби.
В креслах - те же неясные фигуры, что и раньше, только теперь с бокалами. Кофе сменился вином. Разговоры были негромкими, как будто здесь изначально договорились не повышать голос.
Королёв подошел к окну. Как всегда занял позицию наблюдателя, не включаясь сразу. С улицы через стекло тянуло холодом, и от этого внутри казалось еще теплее.
Григорьев сел напротив Левина, закинул ногу на ногу.
-Завтра плотный день, - сказал он не глядя. - Я утром схожу на пару панелей. Самая тема - страхование сложных активов. Не здания, не суда. А то, что нельзя потрогать. Права. Репутация. Ожидания.
Левин кивнул, не перебивая.
Григорьев развалился в кресле, ослабил узел галстука.
-Твой сценарий, Леха - это не бумага, это чистый риск. Тут вопрос «дадут или нет» не самый главный. Вот, как оформить, чтобы все по уму, это уже интереснее.
Потому и снимать будут в кредит. А мы возьмем процент за риск.
-А если не вернут? — спросил Левин, скорее по инерции.
Григорьев усмехнулся.
-Риски страхуются. Даже такие. Завтра “Lloyd’s” объяснят своим языком, как это видится с той стороны.
Королёв не отрываясь от окна:
-Роберт верит, что мир на бумажках держится.
Григорьев не стал спорить. Только пожал плечами.
-Пока ты молодой и из «бывшей великой», тебе улыбаются, бокалы подливают.
А потом тихо так, между третьим и четвёртым:
“Лёша, ну ты же умный, не держись за эту вашу рухлядь. Мир большой”.
Левин почувствовал, что его это задело, хотя Королёв говорил без нажима.
Григорьев допил и поставил бокал.
-Они не злодеи, Дима. Просто старше.
Он посмотрел на Левина.
-И, честно говоря, плевать, чьи деньги, лишь бы проценты капали.
В лобби стало чуть тише. Кто-то рассмеялся в дальнем углу. За окном медленно падал снег.
Левин сидел, держа тёплый бокал в руках, и впервые за этот день почувствовал не подъём, а тяжесть - спокойную, вязкую.
Как будто игра, в которую его приняли, уже шла, но правила еще не объяснили.
Бокалы опустели. Стало ещё тише. Щербина поднялась.
-Пойду подышу.
Она накинула пальто и вышла на улицу,не оборачиваясь. Её тень скользнула за стеклянную дверь, прошла под фонарем и растворилась в темноте.
В чёрном окне отражались бра и силуэты кресел. Вид из окна был на гору. Дима задумчиво смотрел на огни, загадочно горевшие на склоне и даже на самом верху, на вершине горы.
-Я тоже пойду, - произнёс он через некоторое время, не поворачиваясь, - Хочу побыть с собой.
Голос Королева был ровным,без подтекста, но Левину почему-то показалось, что это просьба оставить его в покое. Роберт лишь кивнул, не отрываясь от программы форума.
И вот их осталось двое: Григорьев, растёкшийся в кресле, и Левин, всё ещё чувствовавший давление в груди после слов Королёва.
Роберт достал из кармана пиджака сложенную карту Давоса, развернул её на столике между ними и начал водить пальцем по изгибам контурных линий.
-Вот смотри, - его голос приобрёл мечтательные, почти гипнотические нотки. - Мы тут, внизу. А вот здесь… - его палец взметнулся вверх, к склону, за пределы густой сети улиц, почти к самой вершине. - “Шале Эдельвейс”. Туда даже в хорошую погоду только канаткой или вертолётом. Легендарное место.
Левин следил за движением пальца, и увидел лишь маленькую точку на карте. Даже без названия.
-Что еще за легенда? - спросил он из вежливости.
-Ты никогда о нем не слышал? - улыбнулся Григорьев, и в его улыбке было что-то ностальгическое, - Наверняка никто не знает. Говорят, что лет двадцать-тридцать назад там собирались люди, которые переписывали правила. Не на панелях, не на официальных ужинах. А там, за бокалом чего-то крепкого, глядя на эти самые огни внизу. Решали, кому дать деньги, а кого оставить за бортом. Миф, конечно,
- он откинулся на спинку кресла, - …но сказка красивая.
Он говорил легко, как бы делясь курьёзом. Но каждое слово ложилось на подготовленную почву левинских мыслей. «Правила игры». «Невидимые кукловоды». Это был поэтичный перевод холодных терминов Королёва на язык таинственных возможностей.
Разговор наложился на усталость от перелетов, и Левин подумал, что на сегодня хватит.
-Наверное, и мне пора… - пробормотал он, поднимаясь.
Григорьев лишь одобрительно кивнул, снова углубившись в программу.
Коридор встретил уже знакомой мягкой тишиной. Левин прошёл мимо глухой двери на лестницу, вставил ключ в замок.
Королёва в номере не было. Левин подошёл к окну, отодвинул штору. За стеклом - Якобсхорн. Укрытые снегом сосны на его склоне. Чёрный бархат ночи и, высоко-высоко, почти на уровне звёзд, несколько одиноких, ярких точек. “Шале Эдельвейс” горел холодным, неподвижным светом, будто наблюдательный пост на вершине мира. «…переписывали правила игры…» - словно эхом, прозвучали в голове снова слова Григорьева.
Взгляд скользнул вниз по тёмному склону и вдруг выхватил, среди черно-белых пирамид сосен, какое-то движение. Две фигуры на тропинке между сугробов. Одна - высокая, узнаваемая даже в полутьме по осанке и неподвижности: Королёв. Он стоял, слегка склонив голову к собеседнику. Второй силуэт он не разобрал, - было далеко и детали тонули в тени. Разговор был деловым, без жестов. Через пару минут фигуры разошлись: одна - в сторону отеля, другая - вглубь парка, растворившись между деревьями.
Левин невольно задержал дыхание. Кто это был? Тот самый «кто» из реплики Королёва?
Он отшатнулся от окна, чувствуя, как по спине пробежал холодок, не имеющий отношения к температуре за стеклом. В голове, помимо его воли, сложилась картинка: Королёв и незнакомец. А ведь вроде не секретничали никогда…
Первая ночь в Давосе, а игра уже началась без него.
Левин зажег свет, сел на кровать и потянулся к блокноту, лежавшему в сумке. Механически открыл его на чистой странице. Ручка зависла на мгновение. Он не мог написать имён - он их не знал. Не мог описать подозрений - они были смутны и неуловимы. Он мог зафиксировать только факты, как привык делать на съёмках, отмечая удачные дубли и проблемы.
Он вывел:
00:47.
Окно. Вид на огни шале на вершине.
Ниже, между сосен: два силуэта. К. и Некто.
Короткий разговор. Без жестов.
Разошлись в разные стороны.
Он перечитал запись. Она ничего не объясняла, но превращала смутное ощущение в материальный след. Факт, который теперь существовал вне его головы.
Из коридора донеслись шаги, ключ щёлкнул в замке. В комнату вошёл Королёв. Он снял пальто, повесил на спинку стула, лицо его было спокойным и уставшим, как у человека, который просто долго гулял на холоде.
-Не спишь?- спросил он нейтрально, не глядя на Левина.
-Да вот… проверял кое что,- соврал Левин, быстро захлопывая блокнот.
Королев глянул в окно, потом на Левина:
-Не проверяй. Все равно ничего не увидишь. Пока не покажут.
Левин лёг, выключил свет на своей тумбочке и повернулся к стене. Перед глазами ещё стояли два силуэта в снегу: один - его друг, другой - неясная тень. И далеко вверху, холодно мерцали огни “Эдельвейса”.
“Старое золото не блестит” - почему-то подумал, засыпая Левин, и вспомнил потертый ковер…

***



Утро началось с того, что снег пошёл стеной.
Снегоуборочные машины гудели, как рой металлических пчёл. Над Конгресс-центром развевались сотни флагов, мокрые, тяжёлые, они гордо трепыхались на ветру. Люди двигались потоками к залам, к шаттлам, павильонам, журналисты в ярких жилетах с надписью PRESS толпились у входа, камеры на штативах, микрофоны в чехлах от снега.

Группа вышла из отеля в 8:15.
Григорьев вёл, как генерал, который знает, где можно пройти без очереди.
В маленьком кафе «Schneider’s», на Променаде заняли столик у окна.
За соседними сидели француз, японец и женщина с обложки Forbes. Никто не повышал голос, не спешил. Улыбались, будто старые знакомые.
Только Королёв молча смотрел в окно.
Григорьев заказал всем круассаны и шепнул официанту что-то по-немецки. Через минуту принесли бутылку шампанского.
“Утро первого дня всегда надо отметить”, - сказал он и разлил по бокалам…

В девять уже регистрировались.
Внутри Конгресс-центра пахло новым ковролином и деньгами.
На плазмах без звука крутился один и тот же ролик: семь чёрных вертолётов садятся на склон, из первого выходит Трамп, машет рукой.
Повтор каждые четыре минуты.

Ближе к обеду Щербина взяла Левина за локоть и повела в маленький зал на сто мест.
Табличка у входа была скромная: “Этические границы радикального продления жизни”
Щербина вошла уверенно, будто была здесь не в первый раз. Кому-то кивнула, прошла между кресел и села во втором ряду. Левин сел рядом. На входе его бейдж заменили временной наклейкой: Guest of speaker.
Щербина мельком улыбнулась: “Это как пропуск в другой мир”.
На сцене четверо.
Модератор - женщина лет пятидесяти, швейцарка, с голосом ровным и безличным, Седой профессор из Стэнфорда — в свитере, с мягкой улыбкой, похожий на доброго деда, молодой китайский учёный в строгом костюме, говорящий без акцента, и она - доктор Магдалена де Ланже, глава этического комитета фонда “Аурелиа”.
Говорили спокойно, будто обсуждали вино к ужину.
-Вопрос простой. Если технология позволяет продлить здоровую жизнь до ста пятидесяти лет, но только для нуля целых одной сотой процента населения - это прогресс или новый вид апартеида? - озадачила Модератор.
Первым ответил китаец. Спокойно, без нажима:
-Это не апартеид. Это эволюция. Те, кто может платить, уже и так имеют лучшее образование, медицину, безопасность своих детей. Разница лишь в масштабе.
Профессор улыбнулся:
-К сожалению, цена всегда была лучшим механизмом расслоения. Это основная проблема… Через два поколения у нас будет два биологических вида: живущие сто пятьдесят лет - они накопят больший капитал, следовательно будет принимать решения. И живущие семьдесят - им останется только выполнять.
В зале стояла тишина. Здесь не аплодировали.
Щербина сидела прямо, слегка наклонив голову. Её пальцы тихо, почти незаметно постукивали по колену.
Доктор де Ланже заговорила последней. Голос был низкий, уверенный:
-”Можно или нельзя”- вопрос не стоит. Мы прошли точку невозврата. Задача правильно распределить.
Она сделала паузу, медленно обвела зал взглядом.
-И самое гуманное сейчас - не скрывать, что распределение уже идёт, а наоборот - сделать его прозрачным. По заслугам. По потенциалу, если хотите.
Кто-то тихо выдохнул. Кто-то едва заметно кивнул.
-Есть вопросы? - спросила модератор.
Встал мужчина из зала:
-Где взять деньги на вечную жизнь обычным людям? Сколько отмерено водителю автобуса? Строителю?
Де Ланже мягко, почти ласково, улыбнулась.
-Здоровье требует ответственного отношения к организму, иначе, к шестидесяти годам он уже изношен. Мы не отнимаем у него годы, мы просто не можем подарить ему новые органы. Это физика тела. И будет честнее сказать правду, чем обещать чудо, которого не будет.
Тишина стала густой, вязкой.
Поднялась Щербина.
-Доктор де Ланже, процедурный вопрос. - голос был ровный, без эмоций, - Fast-track approval. Единый пакет требований готов? Breakthrough therapy или adaptive licensing?
У нас заминка с подготовкой документов.
Улыбка исчезла с лица мадам де Ланже.
-Детальные guidelines находятся в стадии финализации, — ответила она после паузы.

Щербина села. Зал молчал.
Когда всё закончилось, они вышли в коридор. Щербина шла быстро. Левин догнал её у окна.
-Ты знала, о чём будет разговор.
-Знала.
Она наконец посмотрела на него.
-Скоро это перестанут обсуждать. Будут делать. И мы с тобой либо в комнате, где решают, либо… - она вздохнула, кивнула кому-то в толпе и исчезла.
Левин остался один.
Он еще не понял свое место в этой системе, а Щербина уже уточняла в какие бумаги завернуть будущее.
В уборной его вырвало.
Равнодушно падал снег, заметая всё, что казалось важным пять минут назад.

К четырём часам дня Давос заметно изменился.
Потоки людей поредели, речи стали короче, а улыбки - адреснее. Появились автомобили без опознавательных знаков, с запоминающимися номерами. Водители стояли не прислонясь, в ожидании.
Шли последние панели. В залах оставались самые терпеливые. Говорили про «гуманитарную ответственность бизнеса», климат, образование.
Левин вышел раньше. На свежем воздухе мысли шли яснее.
Прошёлся вдоль ограждений, мимо мобильных пунктов охраны, где сотрудники в одинаковых куртках пили кофе и переговаривались короткими фразами. Город жил в режиме повышенной собранности: спешки не было, но всё происходило быстро…
К Русскому дому он вернулся уже под вечер — скорее по инерции. Внутри стало теснее и шумнее. Появился алкоголь. Разговоры приобрели второй слой.
- …ты пойми, дело не в санкциях, - говорил кто-то у стойки. - Санкции - это декорация. Главное - кто останется, когда кислород перекроют.
-А его уже перекрывают, - отвечал другой. - Просто пока не заметно.
У блинов с икрой небольшая группа молодых из Яндекса, в худи с капюшонами, с вежливым интересом щурилась на окружение, словно разглядывая пыльную диораму из красивых камушков и битых стекол.
Григорьев куда-то потерялся,
Королев наблюдал за тем, как Симонян разговаривает с женщиной из “Дождя”.
К шести часам небо начало темнеть, и Давос стал похож на декорацию, которую подсветили снизу. Огни вдоль улиц, жёлтые пятна в окнах, тени на снегу. Город будто перешёл в ночной режим, где всё настоящее происходит не на виду.
Вечер уже вступал в свои права, когда Левин вернулся в Асторию. Часы показывали без малого семь.
Ребят в отеле не было. Номер встретил аккуратно застеленной кроватью.
На белом пододеяльнике лежал серый конверт, плотный, без надписей снаружи.
Левин взял его, надорвал клапан. Внутри - одна строчка, напечатанная строгим шрифтом:
“21.00, парковка у Grandhotel Belvedere. Вас будет ждать шаттл до шале Альпенблик”.
Он посмотрел на часы - до назначенного времени оставалось чуть больше двух часов.
Зарядив телефон, Левин вышел из “Астории” и пошёл незнакомой тропой к Бельведеру.
Придя чуть раньше, он решил спуститься по склону рядом с парком. Сосны поскрипывали на ветру, с ветвей бесшумно сыпался снег. И тут он снова их заметил: два силуэта в заснеженной беседке. Один - Королёв, узнаваемый даже в сумерках. Второй - не разобрать. В руках у незнакомца тлела сигарета. Они сидели в темноте, почти сливаясь с деревьями, и Левину на мгновение почудилось, что смотрят именно на него.
Тихое, ровное урчание двигателя вернуло его к реальности. Подкатил шаттл, отражаясь в снегу мягким голубоватым цветом. Левин поднялся по ступенькам, прошёл в салон и сел у окна.
За стеклом медленно плыли застывшие склоны Альп. Казалось, время специально замедлилось, чтобы дать ему насмотреться.
Достал телефон. Новости и сообщения мелькали и тут же исчезали, а взгляд всё равно цеплялся за снег за окном, за мягкий свет, скользящий по стёклам. Мысли о форуме возникали и таяли, как тени, без лиц, без слов, только смутное ощущение неясности, недосказанности.
Шаттл остановился у шале Альпенблик: тёмный силуэт на белом склоне, тёплый свет в окнах, тонкая струйка дыма из трубы. Уютное место. Безопасное. И в то же время - будто ждущее.
Левин вышел. Изо рта шел пар. Снег тихо хрустел под ботинками…


Шале «Альпенблик» Вторник, 21:10.

Его встретил не слуга, а сам Мастер. Он открыл тяжелую дубовую дверь, и Алексей на мгновение подумал, что ошибся адресом. Перед ним стоял человек, похожий на усталого профессора - в простом вязаном кардигане поверх рубашки-поло, в стоптанных мокасинах. Единственным знаком роскоши были часы с прозрачным циферблатом, где можно было разглядеть сложную механическую пульсацию.

-Левин. Заходите, - голос был тихим, без акцента, с легкой хрипотцой. - Меня зовут Элайджа. Но здесь все зовут меня Мастер. Полагаю, это из-за степени. Или из-за сарказма.
В главной комнате пахло кожей, воском и подгоревшим каштаном из камина. Теплые напольные лампы выхватывали из полумрака детали: полки с книгами, шахматный столик с незаконченной партией, два глубоких кожаных кресла, в одном из которых неподвижно и величественно спал толстяк в пижаме.
У стола с сырами и вином, спиной к камину, стояла Щербина. Левин едва узнал ее. На ней было строгое черное платье с высоким воротом, волосы убраны в тугой пучок. Она держала бокал за ножку, и её взгляд был настолько отстраненным и аналитическим, что казалось, она не пьет, а проводит химический анализ жидкости. Саша кивнула, но не улыбнулась.
Мадам де Ланже, напротив, казалась воплощением тепла. Она полулежала на диване, обняв шелковую подушку, в просторном свитере и мягких лосинах. Мадам улыбнулась Левину, и в этой улыбке была домашняя, почти материнская нежность.
-Садитесь, Алексей, - сказала она, и ее русский был безупречен, лишь с легким, очаровательным акцентом. - …выпьете красного? В такой компании не отказываются.
Мастер налил Левину бокал, сам сел в кресло напротив, откинув голову на спинку.
-Я прочел ваш “Университет”, - сказал он неожиданно. - Трагично и… чисто. Паттерны краха. Хороший материал…
-Вы ошибаетесь, - отозвалась вдруг Щербина, не поворачиваясь. Ее голос был металлическим, как скальпель. - Это высвобождение энергии. Хаос и новая материя.
Мастер посмотрел на нее поверх бокала.
-Вы правы, Александра. Я упрощаю для гостя.

За окном завыл ветер. Через пятнадцать минут в шале вошел еще один человек. На нем было длинное черное пальто, с которого сыпался снег. Левин замер. Осанка, резкий, рубящий жест, которым вошедший поправил часы - всё это на секунду вызвало в памяти того самого Некто из парка. Но когда мужчина снял пальто и повернулся к свету, Левин увидел другое лицо. Не замаскированное полутьмой, а открытое, холодное, выточенное, с шрамом на щеке.
-Шталь, - представился он, не здороваясь, - …Матиас Шталь.
Его русский был жестким, с немецким акцентом. - Извините за опоздание. Читал отчеты. Это нытье невыносимо даже на бумаге. - Он бросил папку на стол. - Пора проветривать.
Он подошел, взял яблоко, откусил с хрустом.
-Ты - Левин? - спросил он, глядя на Левина. - Значит, наш милый мифотворец. Мне понравилась эта сцена с деканом. Очень наивно. Очень. Но честно!
Беседа потекла. Мастер говорил о будущем как об архитектурном проекте.
-Этические нормы - это и есть та мебель, которой мы можем обставить прогресс. А вы, Алексей сделаете эскиз. Вы, умеете делать конструкции, в которые верят.
Шталь хмыкнул.
-Элайджа всегда говорит о мебели. Я говорю о фундаменте. Фундамент - это биология. А она скоро перестанет быть данностью. Она станет привилегией. И представьте, - он повернулся к Левину, - вы напишете сценарий, где герой добровольно отказывается от продления жизни, потому что это “неправильно”. И зритель ему поверит. И почувствует себя благородным, отказываясь от того, чего у него все равно никогда не будет.
Щербина молча наблюдала. Левин чувствовал её взгляд на себе, как луч сканера.
-А что, если ваше вечное будущее никто не захочет? - встрял Левин, после вина голос его звучал резче, чем он хотел. - Если молодежь просто откажется в нём участвовать? Пошлет вас куда подальше, и создаст свой мир, где ваши деньги ничего не стоят?
Наступила тишина. Шталь медленно улыбнулся. Это была не улыбка, а оскал.
-О, правила будут, юноша. За “куда подальше”, как вы выразились, их можно просто… - Шталь покачал головой, - Стойло для тех, кто играет против нас, всегда найдется.
Он отпил вина.
-Вы напишете эти правила, Левин. Это будет ваша лучшая работа.
После этих слов мадам де Ланже плавно поднялась.
-Алексей, вы, наверное, устали от этой тяжелой метафизики. Пойдемте, я покажу вам одну вещь.
Она повела его через темный коридор в маленькую комнатку-кабинет. Здесь пахло только ее духами - ирис и полынь. Она села в кресло напротив, так близко, что их колени почти соприкасались.
-Вы сейчас чувствуете смесь отвращения, страха и возбуждения, - сказала она ровно. -Это нормально. Вы столкнулись с масштабом. Шталь - это сила. Мастер - это ум. А я… - она позволила себе легкую улыбку, - я та, кто находит яркие, блестящие вещи.
Она наклонилась чуть ближе.
-Ваш сценарий - это ключ. Ключ к тому, чтобы огромная страна приняла новую реальность не как насилие, а как… грустную, но неизбежную сказку. Вы напишете её так, что они сами поверят в её справедливость. И попрощаются со своими претензиями на будущее. С достоинством. Это милосердная работа, Алексей.
Она взяла его руку. Её пальцы были холодными и сухими.
-Вам не надо сейчас ничего решать. Просто знайте: вы уже в игре. Вы были в ней с той первой строчки. Мы просто… признали ваш талант. - Она на секунду придержала его запястье, глядя ему прямо в глаза. - Это не предложение. Это констатация. Спите спокойно. Завтра начнётся работа.
Она отпустила его, и в её взгляде не осталось ни капли личного интереса. Только удовлетворение специалиста.

Когда они вернулись в главную комнату, никто даже не обернулся. Шталь и Мастер что-то чертили на салфетке. Щербина стояла у окна, глядя в темноту. Мадам де Ланже звонко рассмеялась чьей-то шутке, села на подлокотник кресла Шталя и больше не взглянула на Левина.
Через полчаса он и Щербина молча вышли к шаттлу. В салоне, пока машина спускалась по темному серпантину, она положила свою холодную ладонь поверх его руки, все еще чувствовавшей призрачное прикосновение мадам де Ланже. Она не смотрела на него. Просто держала руку, как держат пульс у пациента, находящегося между жизнью и смертью. Он еще не был завербован. Он был диагностирован.

Номер отеля «Астория». Среда, 01:20.

Королёв сидел в кресле у окна в темноте, курил.
-Гулял, - сказал он, не оборачиваясь.
Левин молча сбросил пальто.
-Меня тут вечером пас какой-то лысый мужик, - продолжил Королёв ровным голосом. - Наш, судя по всему. Сопровождающий. Или надзиратель. Предложил «обеспечить безопасность». Я вежливо послал его…
Он повернулся. Лицо в полумраке было похоже на маску.
-Но факт остаётся. За нами присматривают. И не только “они”. И наши - тоже. Становится тесновато.
-Я тоже кое-что видел сегодня - тихо сказал Левин.
И рассказал. Без пафоса, почти протокольно. Про Мастера и “мебель”. Про Шталя и “стойло”. Про её пальцы на запястье. Про то, что его сценарий - “ключ”.
Королёв слушал, не двигаясь. Потом медленно потушил сигарету.
-Так, - протянул он, - …значит, так. У меня - надзиратель. У тебя - лорды. Похоже, мы с тобой оказались на распродаже. И нас выставили в качестве и товара, и аукционистов.
Он встал, достал две бутылки воды, протянул одну.
-Они тебе показали зубы. Это о многом говорит. Ты им нужен. Конкретно ты, с твоим текстом…
-Что делать?
-А мне откуда знать, Лёша. Ничего не пиши. Ни в блокнот, ни в телефон. Запомнил?
Не подписывайся пока ни на что…сначала всегда бархатно… а потом придется платить по счетам.


Королёв лёг, повернувшись к стене.
-Сняли кино... Да нам пиздец теперь!
Разговор был окончен.
Появилось молчаливое понимание двоих, зажатых между двумя жерновами.
Сон не шёл. Перед глазами стояли два силуэта: один - незнакомый «надзиратель» Королёва. Другой - Шталь. А он оказался точкой, где эти две силы должны были либо столкнуться, либо найти общий язык. И его текст был разменной монетой.
Он закрыл глаза. Завтра предстояло смотреть и слушать. Но теперь - с новой, странной чёткостью…