guerke : Сарацинская фантазия

Полуденный берберский город. Дома, белые, как лаваш, затенены сметанной синью, осенены стрекозиным светом, сквозь саксаул просвечивает нежный кизяк и кумыс. Женщины в пестрых халатах, магрибах и сари, смеясь, несут на плечах кувшины воды и караваи хлеба. Полуголые шоколадные ребятишки копошатся в пыли, пока проходящая мимо с ленивым караваном корова не высовывает длинный лиловый язык, не облизывает зазевавшегося проказника, сдирая шоколад, обнажая серо-стальную начинку. Тогда откидывается желтая циновка на двери, выбегает нежная старшая сестра, с подолом, завязанным в узел, ласково шлепает малыша, и поливает его новым слоем шоколада из медного ковша, древнего, как сам Истамбул.
Проезжает по покосившемуся переулку кургузый грузовик с вязью на ржавых бортах, скрипучий, как арба. Во дворе, полном запаха кизила, стоит стройный юноша, его глаза – как пламя наковальни, стан гибок, как лезвие клинка. Из кузова грузовика прямо ему в руки спрыгивает девушка, гибкая, как пантера, маскировочная сетка изящно обернута бокруг ее тонких лодыжек, сизо-стальная броня карабкается по ее плечу, в ее фасеточных глазах отражается юноша и арба, и весь древний Багдад – как в тысяче капель чернильной росы, которая скоро падет на мир. По ее угольно-черному лицу катятся белые слезы, на лбу – мишень с красным пятнышком в центре – знаком высшей касты – касты мертвецов.
Юноша и девушка соединяют руки. Перед ними из кучи золотой соломы, из горы пестрого тряпья вырастает невиданная машина, покрытая медной броней, ощерившаяся устрицами и усиками, звенящими надкрыльями, гудящая пионерскими позывными.
Парень и девушка закрывают глаза. В сакле бородатая бабушка приподнимает крышку на большом чугунном казане. На кургузом табурете разложены паспорта всех наций мира, пол усеян монетами, марками и спичечными коробками всех стран и народов. Тут собрались настоящие ценители преходящего!
В темном проходе за саклей аэрогенератор гонит волны бурлящего ветвистого воздуха. Карамельная берберка шестью дыхальцами стонет «Аллах акбар!», призывая к священной войне. Семь покрывал раскрываются, как семь порталов, только ее лицо остается загадкой.
Муэдзины, резонируя, разносят песню прекрасной войны по пустыне и городу.
Ребятишки, игравшие в пыли, распрямляются, в их глазах – безжалостность и мудрость. Даже у самых маленьких остро заточено стальное надкрылье. Они споро наращивают боевой хитин.
Их предки проиграли войну, ибо те, к кому пришли с войной – заслуживают быть побежденными.
Теперь они победили – без единого выстрела.
Белый человек убог! Белый человек убог! Белый человек убог!

В небо поднимается гигантская летающая тарелка, синий и серебряный лучи описывают круги, пляшут по земле. Миллионы устремляются в танец-битву, в воздухе и на земле, нежные щеки приникают к мужественным жвалам, прекрасные берберки стридулируют в экстазе. На минаретах муэдзины-диджеи поют: смерть белой расе!
В толпе много белых лиц, они пытаются подражать грации сарацинов, но растекаются по земле кефирными лужами. Белые люди вглядываются в плящущую в небе вязь – и не выдерживают ее неземной мудрости, их мелкие мясные мозги покрываются сетью фарфоровых трещин и красиво распадаются, как сухой цветок кизила.
Стальные арабские насекомые танцуют в вязком кефире, среди сухих лепестков, вычерчивая коготками, как кинжалами, в воздухе светящуюся арабскую вязь.
...Верблюды, тысячелетиями страдавшие от лжи, наконец-то раскрывают свои крылья.
...Семена, тысячелетия притворявшиеся песком, наконец начинают прорастать.
...Справедливость пустыни и стальное слово Корана заменяют все законы. От гортанного крика муэдзина лопаются телебашни и сервильные сервера.
Изображения Бога проявляются на стенах мечетей и начинают говорить с верующими – верующие плачут кровавыми слезами умиления.

Белый человек убог! Белый человек убог! Белый человек убог!

Сухая рука лавандового цвета расцветает из рукава, на ладони – маленький черный камень Каабы. Гигантской фиолетовой спиралью из него начинает разворачиваться программа развития Земли – одной из клеток мировой сарацинской империи.

Где-то на окраине города маленький мальчик в хитине держит на жесткой ладошке крохотный кусочек холста с улыбкой Моны Лизы. Он нежно смотрит на нее, улыбка отражается в его роговых глазах... Взмах жвал – и холст исчезает в хитиновой пасти, а маленький воин с гордым жужжанием поднимается в воздух, чтобы присоединиться к своим прекрасным братьям.