Наина Трефф (NT) : Такая разная весна

Я разбиваюсь об твои глаза… нет, не то…
Стеклянной тонной струйкой упала и рассыпалась слеза… опять лажа какая-то…
Мне безумно, безумно хотелось писать о любви! О той безудержной, слепящей страсти, которая рождается в наших сердцах и душах только с приходом весны. О тех чувствах, которые безраздельно владеют нашими умами, заставляя вспениваться мозг как молодое шампанское, и др., и пр.…
Поглощенная своими мудовыми рыданиями, я прищемила подъездной дверью хвост собственной собаке. За то время, что я металась по квартире в поисках бинта, перекиси водорода и йода, мысли о безупречной с жанровой точки зрения, истории, бесследно испарились. За те полчаса, пока я зажимала пульсирующий кровью отросток позвоночника, мне вспомнилась история, произошедшая несколько лет назад…
Весна тогда началась поздно. Люди не торопясь шли по улице, подставляя белые лица под первые солнечные лучи. Как обычно, под ногами весело чавкала привычная москвичам межсезонная слизь из тающего снега, размытой глины и химикатов.
Будка шашлычника стояла на самом верху. Там, где маленькая уличка вливалась в проспект, по которому грохоча лениво ползли машины, напоминающие железных жуков, выползших после долгой зимней спячки погреть бочка.
Будка выглядела весьма нарядной, так как шашлычник, готовясь к сезону, выкрасил ее в розовый цвет, который казался ему апогеем дизайнерской мысли. Люди с опаской разглядывали сооружение, которое цветом напоминало взбесившегося поросенка. Но запахи, которые распространял мангал, стоящий прямо на улице, повышал слюноотделение у спешащих мимо прохожих, рождая в их головах натюрморт из аппетитных кусочков мяса с тонкой прослойкой шкворчащего жирка и с румяной корочкой. Наверное поэтому, большинство столиков в импровизированном кафе под зеленым тентом было занято.
Собака была еще совсем молодой. Она стояла на другой стороне улицы и наблюдала за тем, как сын шашлычника, ловко орудуя ножом, разделывал какую-то тушку. Напевая себе под нос, он превращал бесформенное кровавое месиво в аккуратные ломтики, которые, перемежая с кольцами лука, помидоров и баклажанов, напяливал на шампуры. Запах свежей крови щекотал собачьи ноздри. Зверь заворожено наблюдал за густого красного цвета каплей, которая скатилась с ножа и тяжело упала, пополнив ряды предыдущих капель, из которых образовалась уже целая лужица. Собака осторожно ступила лапой на проезжую часть…
Вдруг в суетливый весенний гомон врезался звук, от которого посетители шашлычной оцепенели. Этот звук не был ни криком, ни стоном, ни визгом. Он был ощущением. Его можно было потрогать, и от этого прикосновения нервы слишком сильно натягивались и лопались как струны на гитаре. Симфония боли и страдания собиралась где-то под куполом зеленого тента, а потом падала на головы и билась в уши, проникая под кожу. Страх, ужас, непонимание и боль вырвались из собачей пасти, когда мчащаяся мимо машина подмяла ее под себя. Груда будущего металлолома неслась по направлению к проспекту, таща за собой по асфальту попавшую под днище собаку, которая крутилась клубком между колес, оставляя на дороге лоскуты кожи и мышц, опутанные светлой шерстью. Наконец, машина притормозила перед поворотом. Когда она влилась в ряды своих железных собратьев, на дороге осталась лежать, разобранная на запчасти, груда того, что еще недавно ходило, бегало и радовалось жизни. Животное было еще живо. Остекленевшие глаза были мутными. Из открытой пасти торчали обломки клыков. Казалось, что крик умер где-то в собачьей груди, потому что она не издавала ни звука. Одно ухо было почти оторвано и густая кровавая юшка вязко ползла по собачьей морде, смешиваясь со слюной. Собрав последние силы, собака поползла. Создавалось такое впечатление, что существует лишь одна ее голова, которая волочет за собой перебитое, покалеченное тельце. То что осталось от несчастного зверя доползло до будки шашлычника и рухнуло, растекшись бесформенной студенистой массой.
Напряжение понемногу спадало. Кто-то вздохнул, кто-то вытер со лба пот. Люди, которые еще несколько секунд назад напоминали лишь интерьер, в котором происходило описанное выше событие, зашевелились. Декорации начали оживать. Первые слова неловко разорвали воздух и повисли в нем, но тишина была нарушена и обстановка опять становилась непринужденной. Опять начали звякать стаканы, ложки, вилки, зубы…
Снова начав бубнить свою песенку, сын шашлычника продолжал работу. На следующий день все посетители шашлычной с удовольствием отметили, что остались еще в Москве места, где можно отведать восхитительного мяса на свежем воздухе.