Эр.Вэ. : Мамина музыка

I’ll tell you all my secrets
But I lie about my past…
(Том Уэйтс)

Как-то мой польский шеф, учившийся в восьмидесятые годы в МГИМО и широко живший на выручку от продажи пары джинсов, сказал мне:
- Представляешь, как мы старые. Я ведь видел живого Громыко, а он, между прочим, был со Сталиным на Ялтинской конференции.
- Мдя, - прошамкала я. – А эти молодые даже в глаза не видели учебника по «Истории КПСС».
И вот думаю, а чего еще они не видели:
- как Лелик помер, а потом еще двое, один за другим
- как появились «Жигули»
- как стали носить «плечи», гетры
- как люди уезжали навсегда
- с 23-мя килограммами
- как народ ломился в «Березку» за барахлом и иностранным пойлом
- как переписывали на кассеты запретную «Стену»
- как варили джинсы и открывали кооперативные рестораны
- как ходили друг к другу в гости на просмотры «Бонда» и «Эмманюэль»
- как в приложении к «Иностранке» напечатали «Лолиту», а в приложении потому что главный редактор Чингиз Айтматов не захотел ставить эту пакость в журнал, зато позволил напечатать прогрессивное слово «хуй» в 12-м номере, завершающем годовую публикацию «Улисса»
Это время вспоминается мне как веселое - на него пришлась моя молодость, та замечательная пора, когда можно полетать. Уже нет родительской опеки и учительских погонялок, но еще не пришла пора навесить на себя супружеские вериги. Нет никаких обязательств ни перед кем, кроме как перед собой, а это и не обязательства вовсе.
«Don’t worry, be happy» – пел Бобби МакФеррин и я вместе с ним....
Пела и танцевала в пестрой цыганистой юбке летним вечером на сцене ресторана «А-Пицунда». Вокруг точно птицы на ветках расселись грузины, а я на них даже не гляжу. Я танцую не для них, а просто так, просто, потому что люблю танцевать. Я не вижу похотливых взглядов, еще не чувствую себя игрушкой, отлакированной мужскими руками, мне весело, я ничего и никого не боюсь. Грузины не дураки и не шибко напирают. Они пасутся где-то на периферии, покрикивая свое «вах-вах». Я это принимаю как данность, как теплое море, как запах туи по вечерам, как три высоких белых корпуса неподалеку от Пицунды.
«Sunshine, sunshine raggai» звенит отовсюду. 1985 год. Последнее лето перед тем, как Горбачев ввел сухой закон. Еще не покончил собой главный виноградарь Крыма, еще не начали бомбить Абхазию, еще никто даже не подозревает, что через каких-то шесть лет Советского Союза не станет и на зимней Олимпиаде нашим фигуристам будут поднимать флаг с пятью кольцами.
В ту пору я вовсе не читала газет (как, впрочем, и сейчас), поэтому когда меня подхватили у инъяза корреспонденты «Голоса Америки» с неприятными расспросами о переговорах Громыко о разоружении, я совершенно растерялась. Растерялся и мой учитель Веньямин Осипович Володарский. Еще бы! Узнай в деканате, что его ученица не может на простом английском языке доложить врагу о наших миролюбивых намереньях, не посмотрели бы на его ордена, заслуженные в военной разведке. Он учил нас не общественно-политической лекскике, а другому: фразеологическим оборотам из «Саги о Форсайтах» («Монти, ты предел всему!» - я запомнила это на всю жизнь), тайком водил на квартиру к своему сыну-переводчику смотреть в его гнусавом переводе «Пролетая над гнездом кукушки», и вообще учил нас учиться, причем, не только английскому языку. «Жизнь это как трубка, - говаривал он, - и каждый курильщик должен выкурить ее сам».
И вот я курю свою трубку и думаю о том, что задним числом все кажется очень милым в эти 80-е....