rak_rak : До утра

Типа если конкурс ещё не закончился, то вот грустная пародия на вот этот грустный в чём-та рассказ
.
До утра

Я просыпаюсь раньше тебя.
Я помню, как утром на кухне я раздвигал жалюзи, облокотившись на подоконник, и призывно отклячил свою толстую жопу, всегда готовую дать. Глаза мои слезятся по причине неутешной тоски по толстенному члену в моей последней кишке, и я слышу сзади звук, оборачиваюсь…
Обомлев, я гляжу как в лучах восходящего солнца встаёт чей-то громадный, оплетённый венозными жилами, набрякший дурью елдак, сизая балда которого залупилась и вывернулась, воспряв в небо тупым мускульным штыком свирепой сладкой боли.
Больше я ничего не успеваю разглядеть, потому, что обнажённый силуэт обладателя чудовищного члена взмахнул рукой, и с силой ударил меня ладонью по глазам. Я завываю, ослепленный таким утренним Солнцем, а хуеносец восторженно ругается матом и цепко хватает меня за уши, повергая на колени.
- Значит так, - я с ужасом узнаю ТВОЙ голос, и отказываюсь в это верить. Я знаю, что всё будет также как и в прошлый раз, ОН опять сделает центр погромче, и мне никто, никто не поможет. - Значит так. Кофемолка сломана, восстановлению не подлежит. Да?
- Да... - шепчу я, зажмурившись, чтобы не видеть в такой невозможной близи ужасный, поганый орган.
- Да. Но я вот именно сегодня хочу сварить себе настоящий кофе, а не эту нескафешную пыль, которую ты лакаешь, говно!
Я затрясся, от беспредельного ужаса уже ничего не соображая, и заглотил длиннющую елду до самых гланд, пока ОН не раздробил мне хребет скалкой, и хаотично задёргал головой, насаженной ртом на хуй, заменяя таким образом испорченную кофемолку.
ОН отпускает мои уши, хищно и блаженно сопит, и отступает к плите, заставляя меня ползти за ним на коленях, чтобы ни дай бог не выпустить изо рта член.
Поставив на огонь чайник, он отвешивает мне сильный подзатыльник, да так, что я давлюсь хером, и выплёвываю его из себя, тут же судорожно скорчиваясь у стены, он ОН просто молча стоит несколько секунд, и идёт умываться и приводить себя в порядок, но я-то знаю, что значит это молчание.
Чтобы хоть немного загладить свои оплошности, я мечусь по кухне, наводя марафет, и, размолов в ступке горсть кофейных зёрен, замутил кофе, без немедленного наличия которого мне никак не избавится от зверской ЕГО игры, под названием «Яичница»: не даром на плите стоит чайник с холодной водой и дымится раскалённая сковородка.
Совершенно неожиданно, мне захотелось «по-европейски». Вы спросите: это как? А вот так, всё вместе: упомянутая «Яичница», «Тосты с беконом», «Апельсиновый сок» и, главное, это «Кофе».
Последняя игра называется так, потому что у неё такой же грубый и крепкий вкус, как у этого напитка цвета моей засохшей сзади крови.
Ты приходишь незаметно, и, облокотившись на косяк, долго смотришь на меня, пока я суечусь, делая вид, что тебя не вижу.
- У тебя воняет изо рта, говно! – хлыстом бьёт по мне ЕГО зычное рявканье. – У тебя воняет из пасти, говно, ты понимаешь это?
Я молчу, даже не пытаясь представить – что сейчас будет.
- Из всех пидарасов, которые У МЕНЯ целовали по утрам, ты самый отвратительный, - продолжает ОН , зевая. – Но ты единственный, у кого ОТТУДА пахнет мороженым порченым мясом. За это я тебя и жалею, говно, не бью так как следовало бы, ты хоть это понимаешь, тварь?
Я встаю с колен, и покорно наклоняюсь, повернувшись задом, используя такой свой единственный метод самозащиты. Но, схватив меня за волосы на затылке, ОН пинком отшвырнул меня к двери ванной:
- Почисть свои гнилушки, пакость!
Я потом истово помолился в ванной, не ведая сам – кому.
Мы завтракаем, сидя друг напротив друга за столом. Моя вилка беспрестанно звенит, касаясь тарелки, я не в силах унять дрожь рук, и ректальные спазмы, в предвкушении твоего грубого общества.
Когда ты пьешь сок, он оранжевыми ручейками проливается по подбородку, напитывая собой воротник кружевной женской ночнушки, в кою ТЫ сейчас облачён. Внезапно ТЫ встаёшь, простёрши над столом свой хрен, который, управляемый силой тяжести, стал медленно, но неуклонно крениться вниз.
Мгновенно среагировав, я ловко ловлю его своими указательными пальчиками, и слизываю выступившую на балде каплю пахучего сока.
Мы начинаем пить водку, и скоро оба напиваемся до полного озверения, и ТЫ, наконец, включаешь свой музыкальный центр.
Я в несколько глотков допиваю остатки водки, и, коряво шатаясь, становлюсь раком. И в течении двух часом мы занимаемся любовью под Каннибал Корпс и Мерлина Менсона. Но это не имеет значения - мы не слышим музыки. Точнее мы не слышим ТОЙ музыки, у нас играет своя, ещё более неистовая и зверская, от которой мы судорожно вскидываемся, как взбесившиеся обезьяны, с хрипом течёт у обоих из ртов слюна, и выпучиваются в ярости глаза, залитые лопающейся кровавой пеленой.
И ты, как всегда, столь бурно кончаешь, но слишком рано, и мне впоследствии приходится доводить себя до оргазма втихушку, в ванной, подручными, так сказать, средствами. Но мне это даже нравится, я даже чувствую себя в тот момент каким-то прямо шпионом.
Я закостенел, стоя раком, но стою неподвижно, крепко сжимая задницей Твой хер, чтобы не портить твоих личных ощущений, потом я в течении пяти минут взвизгиваю, пока ты куришь, прижигая для забавы сигаретой мне спину . Получив приказ одеваемся, я наспех крашу губы и глаза; я смотрю на тебя с мольбой, но вижу в твоём лице только один сытый, ленивый приговор: НА ВОКЗАЛ.
И мы приезжаем на вокзал. Пинком ноги я выброшен из машины на асфальт, но у меня есть полчаса, чтобы освоится, и застолбить в привокзальном кафе самый прибыльный столик. Практически тотчас же подсаживается толстый армянин, окидывает меня взглядом, и довольно кривит лоснящиеся губы, масляно поблёскивая глазками. Мы смотрим друг на друга и молчим. Мой внутренний голос объявляет начало посадки, я залезаю под стол, и, прежде чем направится к набухающему сосископодобному обрезанному члену, открываю как и всегда свой мобильник, и смотрю на последок в ТВОЁ лицо.
Ты улыбаешься, и я, в ответ, улыбаюсь тебе.
Ты уезжаешь...
А я остаюсь...
Здесь.
До утра.