Alex L. Yery : Я ненавижу гимн

Я ненавижу гимн. Наш Гимн, который я слышу чаще, чем слово «Привет!». Который я знаю наизусть лучше, чем слово «мама». Гимн, под который я иду умирать и под который я возвращаюсь.
Под него нас забирали из института. Прямо с лекций, с рюкзаками, в которых валялись бесполезные теперь учебники и диски с новыми фильмами и музыкой. Нас, девятнадцатилетних пацанов, строем вели к армейским автобусам. Призывной пункт прямо на площади перед уже-никогда-alma-mater.
На прощание отводили не больше пяти минут. Мокрые глаза любимой девушки, понимающей еще меньше, чем будущий защитник отечества. Звонок по мобильнику матери. «Прости. Прощай. Я тебя люблю», дрожащим полушепотом. Слезы. Одни на двоих. Взмахнуть рукой на последок, выдохнуть и написать на запотевшем стекле самонадеянно-обреченное «Я вернусь».
С того самого дня я не могу слышать Гимн страны. Тогда он звучал как похоронный марш. И теперь он звучит все больше на похоронах. Эту «музыку» я слышу чаще, чем собственное имя.
Мое имя Солдат. Солдат десятизначный-ничего-незначащий-номер.
Possum oblivisci, qui fuerum? Non sentire, qui sim? - Кем я был? Я не знаю, кто я есть!

Мы уходим за вас
Воевать в горизонт
Что осталось для нас
Месть и цинковый гроб

Мое имя для вас –
На затылке штрихкод.

Как сказал один мой новый знакомый.
«Я пишу стихи, чтобы не сойти с ума», повторял он каждый раз, вытаскивая запачканную, потертую записную книжку из нагрудного кармана. А однажды во время обстрела, он во весь голос читал свои стихи, чтобы не слышать грохота и криков раненых.
Или он писал стихи, потому что сошел с ума?
Старых приятелей почти не осталось. На войне в каждой обойме как минимум одна пуля-убийца. Полчаса назад в полевом госпитале скончался еще один. Взрывом мины ему оторвало половину туловища. Всего в каких-то тридцати метрах. Меня оросило кровавым дождем, а в правом ухе до сих пор звенит.
Скоро снова на вылазку, а я уже не боюсь. Это только поначалу бывает страшно. Я видел, как новобранцы с места не могли сдвинуться под пулями, когда все вокруг свистит и грохочет. Их трясло, у них подгибались ноги и они вались в землю, прижимая колени к груди и зовя к маме. Видел как эти юнцы, (юнцы! юнцы? Я меньше чем на год старше любого из них) вставляли в рот нечищеное дуло автомата и считали до десяти. И я их понимаю. Наедине с самим собой можно быть только тогда, когда тебе в глотку жадно глядит черное око оружейного ствола, а твой собственный палец дрожит на спусковом крючке.
Те, что послабее духом, отползали в яму или в кусты, укрывались. Хотели жить. И их я тоже понимаю.
Теперь мне не страшно. Теперь я знаю лекарство от страха, нет - ужаса.
Вчера проститутка Фортуна повернулась и легла на спину. Взяв очередной укрепленный бункер, мы присвоили целый ящик отборной синтетики. Свой шприц давно есть у каждого, кто прошел хоть пару боев. С иглами сложнее. Командование закрывает глаза на употребление солдатами наркоты, но щедрость медиков не поощряет.
Из ящика ребятам досталось по паре доз на брата. Это значит сегодня в бой я выйду солдатом, воином без страха и упрека. Это значит, что я с остервенением буду ломиться вперед, рвать врагов голыми руками. Это значит, завтра я вновь услышу гимн…