brunner : Direzione: nord-ovest, 3, история начинается

— 1
— 2.

«Наблюдать гибель империи страшно и немного забавно. Взгляд на происходящее всегда субъективен; общая картина складывается из того, что вы видите на улицах, читаете в Интернете и пр. Но не стоит забывать о главных участниках процесса – рядовых гражданах. Ладно, империя не умирает. Во всяком случае, на наш век хватит» — Э. И. Гренбург.

Я пришёл расстроенный, но больше удивленный. Когда мне отказывает девушка – без ложно скромности – я лишь способен теряться в догадках. Но я мог сделать кое-что. Итак:

«Итак, в дневном свете её тело вызывало отвращение. Не то что бы она была некрасивой; напротив, он уже почти два года жаждал примкнуть своими губами к её щеке, почувствовать её в своих объятиях и других маленьких невинных радостей контакта нагой плоти, но не более того. Он избегал рассматривать её как объект сугубо сексуальный, да она и не очень хорошо подходила для этого. Испорченный изощрённой эротикой мозг его не принимал её.

Когда же он стал обладать ею, и у него появилась возможность осуществить своё подсознательное – думал он – желание, он застопорился. Причина? Он понятия не имел. Он знал, что в свете её тело вызывало у него отвращение. Ну то, что не возбуждало – это точно. А она смотрела на него, и во взгляде её чувствовалась любовь, в которую так мечтают провалиться многие мужчины и получить там отдохновение. Он пригляделся и не смог понять, какого цвета её глаза. Спросил. Она сказала, что этот цвет считается голубым. Позже он убедился в этом, лёжа под отражающимся в радужной оболочке ясным майским небом.

Тогда же глаза были зелёно-голубыми; а тело, со всеми своими изъянами – ибо идеальная красота также отталкивает, как и абсолютное уродство – казалось ему чужим. Мягкость кожи, правда, привела его в восторг, и он подумал, что будет вспоминать эту нежную плоть, когда будет стариком, ходящим под себя, если, конечно, не покончит с этим бессмысленным спектаклем. После этой мысли он почувствовал отчаянную злость на себя – за трусость, мешавшею подвести черту.

Истинную же свободу он ощутил в единении смерти и любви – исконно греческому «коитусу эроса и танатоса». Это чувство посетило его в то время, как они стояли на огромном мосте (испытывая то благоговение, которое обычно испытывает человек созерцая совершенную симметрию рукотворного объекта). Она прижалась к его тщедушному, но по-своему красивому телу, а он опасно встал не перила, держась за подвешенную выше железную трубу. Без сомнений, если бы он упал, то смерти было бы не миновать. Но умирать было рано – подумал он – и слез. На секунду её глаза осветились страхом за него – по сути эгоистичным, поскольку она переживала скорее за себя, нежели чем за него. Ведь как она без? Но тогда это привязанность, и влюблённость?

Но ей хотелось думать, что это любовь, тем более, что страха он не увидел – смотрел на реку. Он вообще редко глядел на неё, но если это случалось, то во взгляде его чувствовалась благодарность. Благодарность за то, что она позволяет ему падать в пучину её эмоций. Что она доставляет ему наслаждение – равно как и душевное, так и физическое. Он хотя бы не лицемерил, называя это любовью. Он знал, что ведёт себя не совсем правильно – только беря, не давая ничего взамен».